Джим Гаррисон - Волк: Ложные воспоминания
Обратно в рабочий офис, а до срока еще целый час. Начинают подтягиваться люди. В основном алкаши. И несколько черных с пакетами еды, и мужчины, и женщины. А мне что — палец сосать? Появляется сдельщик на большом, обтянутом брезентом грузовике. За ним подкатывает рахитичный автобус. Собралось уже человек пятьдесят, не меньше, все что-то бормочут в полутьме. На той стороне улицы католическая церковь с розовой штукатуркой, первые бледные лучи пронзают колокольню, где воркуют и хихикают дюжина голубей. Подрядчик — негр-гора, — убедившись, что я не пьян, велит мне залезать в грузовик. Три отбракованных алкаша, ругаясь, топчутся в отдалении. В грузовике темно, и я вижу только огоньки сигарет. Двигатель заводится, мы трогаем с места. Я смотрю на отступающую улицу и думаю, куда это меня везут и что я буду собирать на этом поле. Спрашиваю соседа по скамейке, куда мы направляемся, тот отвечает на еле понятной тарабарщине гетто, мол, этого никогда не знаешь заранее, но до темноты точно будем обратно во Фриско.
Посреди ночи я проснулся и развел костер — мне послышались в зарослях чьи-то шаги. Скорее всего, приснилось. Огонь разгорелся быстро, загудел, от сухого соснового пня с легкостью откалывались крупные и мелкие щепки. Это дерево срубили сколько лет назад? Сознание скручивалось в маленький черный шарик. Перспектив никаких, как же я поеду когда-нибудь первым классом? Хорошо бы вернуться в Сан-Франциско и поселиться в «Пэласе», «Фермонте», «Марк-Хопкинсе» или «Святом Франциске». На хуй третий класс и всеобщее презрение. Во Фрастере, Колорадо, меня как-то посадили за бродяжничество — не хватило двух долларов до суммы, превращающей человека в обычного гражданина. А в городишке неподалеку от Топеки я сидел в старой машине с намалеванной от руки надписью «Помощник шерифа», и этот самый помощник от скуки меня допрашивал. Ему просто хотелось поговорить. Кроме того, обычный гомосексуальный подвоз, начинающийся со слов «у тебя есть подружка?». Да, конечно, а еще здоровый хуй, от которого тебе не обломится даже самого маленького кусочка. Формально они все в форме. Неслучайный каламбур. Один такой в Уолтеме со статуэткой святого Христофора на приборной доске. Надо было сделать этому Христофору специальную повязочку на глаза, чтобы не смотрел, когда кто-то кому-то отсасывает. К святым нужно с уважением. Однажды меня на полном серьезе домогался инвалид войны, он разговаривал через усилитель на батарейках, прижимая его к горлу. Голос звучал как хрипящий сквозь помехи магнитофон — непристойный вопрос растянут, будто сорокапятку прокрутили на тридцать три оборота. Было бы интереснее, если бы машина разогнала его голос до болтовни сумасшедших бурундуков. Мозг опять заметно сжался. Меня тошнило и кружило, я смотрел из темноты на огонь и думал: может, моя судьба — стать одним из тех дохляков, которых обобщенная боль скручивает в перекати-поле и закатывает в сумасшедший дом. Я же не Хитклиф[68] с десятью гончими и обширными охотничьими угодьями. Где та, что вцепится в меня и вытащит из загадки, всего лишь ведущей к следующей. Я потерял веру, пытаясь «разобраться, что к чему», множество голосов у меня в голове изо дня в день вразнобой перебирают варианты, ухищрения, расхождения, инструкции, направления. Все внутренние извивы языка и стиля. Я живу жизнью животного и пережевываю свое младенчество еще и потому, что постоянно повторяю одно и то же, но никогда не иду дальше — не виток, не спираль, а круг. Я заговорился до такой степени, что пропал в чаще, но, когда вернусь, будет ли мой язык понятен другим? Да и нужен ли он, этот общий язык, существовал ли он когда-либо в каком-либо из миров? Наверное, да. Еще до виселиц и гильотин одобрительные вопли, вылетая из огромной единой глотки, расходились точно такой же дугой. Королям не нужны ораторы. Волк из тьмы говорит с другими волками одними инстинктами. Думаю, он знает, как мало осталось его собратьев. На Айс-Рояль они без посторонней помощи контролируют свою популяцию. Этой ночью, когда потухнет огонь, я буду говорить с Вийоном и Марло. До сих пор я только плыл по течению.
Следующие дни крутились вокруг поездок в Стоктон, Модесто и Сан-Хосе с их безграничными раскаленными бобовыми полями. Я собирал очень медленно, изнемогая от жары и расчесывая тело, зудевшее от бобовой пыли и пестицидов. За каждую тридцатифунтовую корзину бобов я получал или шестьдесят центов наличными, или дырку в специальном талоне. Хозяйский бригадир предпочитал талоны, чтобы сборщики не разбежались раньше времени. В первый день я привез во Фриско четыре доллара и двадцать центов. В другие дни, когда не так донимали скука и усталость, я зарабатывал долларов по семь. Многие мексы делали по пятнадцать, но у них имелось такое сомнительное преимущество, как многолетний опыт. Подрядчик меня постоянно задирал, но я лишь ухмылялся, как идиот. Позже, сам заделавшись на мичиганской ферме мудаком-начальником, я занимался тем же самым: болтался по полю и орал на лодырей. Из всех подобных занятий лишь сбор яблок напоминает цивилизованную работу: осень, прохладно, и не надо становиться раком. Огурцы по этому ранжиру располагаются в самом низу.
На четвертый день я не полез в ехавший обратно грузовик, а вместо этого прошел полдюжины миль до Сан-Хосе. На окраине заглянул в магазин, купил три грейпфрута и по пути их съел. В придорожной канаве постоянно кто-то шебаршился, но, стоило мне остановиться, тут же смолкал. Я разглядел мелких ящериц, производивших этот шум, и бросил в них несколько камней. Подбирать меня никто не хотел, зато машина, набитая подростками, развлекавшимися пусканием фейерверков, едва не снесла мне голову. Я вгляделся повнимательнее, решив, что вполне могу встретить их в Сан-Хосе и тогда уж точно не упущу шанс кое-кому накостылять. Грейпфруты были очень вкусными, но от сока промокла на груди рубашка — моя лучшая белая рубашка, провисевшая весь день на заборе, пока я с голой спиной собирал бобы. Вечером предстояли танцы, и мне хотелось получше выглядеть. Меня перло от двадцатидолларовой бумажки в правом носке и нескольких баксов в кармане. Дизельный грузовик проскочил мимо так близко, что я качнулся в струе воздуха. Свиноеб, должно быть, прицеливался специально. Я проникся глубоким сочувствием ко всем американцам кофейного цвета. Тяжелая работа, значит, тяжелые кулаки. Если ты не откладываешь гроши из своей жалкой зарплаты, как это делают приличные люди из Средневилля, США, будешь презираем всеми. Я вспомнил одного из своих дядюшек, он жил в лесу и общество крапчато-голубого и красного кунхаундов предпочитал людскому. Его милая жена, моя тетушка, умерла от рака, а старший сын не выжил после автомобильной аварии. На теле никаких следов, шея сломалась аккуратно и незаметно. На похоронах я смотрел на него вблизи и думал, что он не может быть мертв. Когда хоронили его мать, правда, ошибиться было невозможно — она похудела со ста тридцати фунтов до семидесяти и умерла у себя дома на кушетке, пока дети играли рядом с ней в карты. Они даже успели поцеловать ее на прощанье.
В двух местах меня почему-то завернули, но потом я нашел комнату в очень дешевом отеле. Принял ванну и посмотрел на себя в зеркало. Цвет кофе и высохшие пятна грейпфрута. Я вышел в парк и уселся под пальмой на скамейку с журналом «Лайф» в руках. Мне помахало руками семейство — одно из тех, с кем я работал в поле, — и на душе потеплело. На золотом Западе у меня появились знакомые. После журнала создалось впечатление, что я упустил свой шанс — выпуск был посвящен восходящим звездам этого года, одна девушка была действительно очень красивая. Позже она пропала из виду. Куда уходят восходящие звезды после того, как пропадают из виду? В Вегас или на Манхэттен, где берут по пятьсот долларов за ночь извращенной гимнастики со специальными электроприборами и сотней ярдов лилового бархата. Когда я стану председателем какого-нибудь комитета, найду такую бывшую старлетку лет двадцати семи и предположу действо настолько невиданное, настолько театральное, что глаза у нее вылупятся, как у Сачмо.[69] Например, столкнуть дохлую корову с крыши небоскреба. Рядом уселся седовласый джентльмен с пятнами спермы на хлопчатобумажных брюках. Вали отсюда, а не то позову полицию нравов, сказал я. Интересно, до какой степени своими пристрастиями я обязан фильмам, неразделенной любви к звездам экрана; хронологически: Ингрид Бергман, Дебора Керр (в «Камо грядеши», где ее чуть не забодал бык), Ава Гарднер, Ли Ремик, Кэрол Линли и через много лет Лорен Хаттон — она вообще-то модель и не так уж знаменита. Если бы они только знати, как хорошо им было бы в моем обществе. Юта Хаген, Шелли Уинтерс и Жанна Моро меня пугают. Катрин Денёв в этом фильме Бунюэля слишком агрессивно-развратна.[70]
На следующий день я проснулся около полудня с жуткого бодуна. С танцами вышел относительный облом: девчонка, которую я приметил в поле и с такой заботой и вежливостью прикармливал разговорами, заявилась со своим парнем. Мексиканская музыка была слишком меланхоличной, так что почти все мое время и деньги ушли в бар по соседству с танцзалом. Я пил текилу, гонял в музыкальном ящике кантри и, почти не переставая, болтал с филиппинским сборщиком бобов, утверждавшим, что мексы хотят его выжить. Затем слопал в мексиканском ресторане огромную сборную порцию и с трудом нашел свой отель. Стоило мне щелкнуть выключателем, ровно десять тысяч тараканов нырнули в укрытие. Хорошо, что я не боюсь ползучих тварей, даже пауков. Засыпал я под тиканье, с которым эти твари падали с потолка на кровать. Я кричал «шу», но им было по фигу. Я поехал в город на автобусе, ловко устроившись рядом с симпатичной девчонкой, но она не пожелала со мной разговаривать. Да, моя маленькая, я психопат, насильник и наперсточник. Из комнаты на Гуф-стрит я смотрел, как мимо проезжают таксомоторы, грузовики и надменные посыльные на мотоциклах, похожих на высокие обезьяньи клетки. На скатку в шкафу никто не позарился, до платы за жилье оставалось на неделю меньше, и у меня в кармане опять было семь долларов, которые я намеревался спустить на радости этого города. Утром я купил карту и начал прогулки.
