Дубравка Угрешич - Форсирование романа-реки
– Не могу больше на это смотреть! Крлежа – это просто Мато Ловрак по сравнению с тем, что происходит вокруг нас! – громко выразил свой протест Пипо, хотя его могли услышать только в холле, но уж никак не в автобусе, и продолжал: – В нашей литературе все превратились в Мато Ловрака! Действительность вышла из берегов и поглотила всех, кто держит в руке перо. И ведь никто из них не осознает, что здесь происходит. Марают бумагу, чтобы заработать себе на кусок колбасы… – бубнил Пипо, продираясь через похмелье.
– Кто такие Крлежа и Мато Ловрак? – спросил Марк, следя взглядом за пожилой полячкой Малгожатой Ушко, которая заходила в автобус.
– Крлежа – это как… Нет, у вас нет ничего похожего… А Мато Ловрак – это детский писатель, вроде Марка Твена, только гораздо хуже.
– Я бы с удовольствием был Марком Твеном или даже Мато Ловраком, – спокойно сказал Марк, наблюдая, как в автобус входят два худых, сутулых, темноглазых молодых человека.
– Я бы уж лучше тогда стал Эрикой Джонг, – выпалил Пипо.
– Почему именно Эрикой? – рассеянно спросил Марк, следивший в это время за Пршей, который наблюдал за писателями, садящимися в автобус.
– Ну, чтобы писать о том, как и кто на протяжении моей жизни искал у меня эрогенные зоны, как и кто с моей помощью достигал эрекции и эякуляции и как и с чьей помощью я достигала оргазма. И потом из витрин книжных магазинов всего мира с обложек своих толстых и прекрасно изданных книг тоскующим и страстным взглядом смотреть на своих читателей, мужчин и женщин… знаешь, так вот, из-под полуопущенных ресниц, с полураскрытыми губами, рукой как бы невзначай касаясь какого-нибудь фаллосоподобного предмета… колонны, телефонной трубки, карандаша диаметром пять сантиметров или чего-нибудь в этом же роде.
В автобус поднимался француз Жан-Поль Флогю, сопровождаемый незнакомым им темноволосым гибким молодым человеком.
– Короче говоря, я хотел бы быть богатым, избалованным и знаменитым! – мрачно пробубнил Пипо.
Последним в автобус вошел Прша, с озабоченным лицом, приподняв брови, огляделся, удостоверился, что все сидят на местах, никто из опоздавших не выбегает из холла, потом махнул рукой, явно приглашая кого-то войти в автобус. Пипо показалось, что это был взмах в его направлении, и он инстинктивно вжался в кресло и спрятался за листом пальмы. В автобус вскочил поэт-игрушка. Прша похлопал его по плечу, словно был тренером, приободряющим легкоатлета, затем вторично изобразил на лице озабоченность, которая теперь была адресована воображаемым камерам, скрытым в листве реальных пальм перед входом в отель, и дал знак шоферу. Автобус тронулся!
– И чтобы меня любили и как писателя, и как человека, и чтобы мне завидовали! А здесь у меня нет никакой обратной связи – ни эмоциональной, ни материальной, ни моральной. Здесь я просто ноль! – с чувством воскликнул Пипо.
– Не перди, ноль! – спокойно сказал Марк и встал. – Слушай, подожди меня здесь, я сейчас вернусь. Может, ты пока узнаешь у портье насчет Здржазила.
И Марк торопливо направился к лифту. И что он нашел в этом чехе? – злобно подумал Пипо, оскорбленный поведением Марка. «Сам узнавай!» – пробормотал он угрюмо, но тем не менее встал и побрел в сторону портье.
– Господин Здржазил, кажется, уехал, – сказал портье.
– «Кажется, уехал» или действительно уехал? – раздраженно спросил Пипо.
– Он сдал ключ от номера и вышел с вещами.
– Хм, – сказал Пипо.
– Хм, – сказал портье.
Пипо заглянул в бар «Диана», увидел за одним из столиков голубоглазую датчанку и критика Ивана Люштину, почему-то кивнул им, а затем вернулся в холл и развалился в кресле. Он заказал себе еще один кофе и закурил.
Через стеклянную стену он блуждал взглядом по хилым кустикам, посаженным перед отелем. Маленькие ленивые кустики. Все здесь как на маленьком экране. Вся жизнь здесь проходит в портативном масштабе. Весь центр города можно обойти за десять минут, на самую высокую гору в окрестностях подняться за полтора часа. Всех, с кем познакомился за всю свою жизнь, встретить в течение одного утра, если займешь правильную позицию в «Звечке» или в «Мокко»… Вот если бы можно было этот экран хоть немного расширить. Немного блеска, немного красок, немного неожиданности! Если бы та хорошенькая «штучка», которая в этот момент высаживается из такси, направилась не к портье, а прямо к нему, Пипо, и альтом Lauren Bacall сказала: «У вас не найдется спичек?» Но «штучка» направилась к портье. Пипо проводил ее взглядом, а потом снова уставился на кусты. Пипо Финк курил сигарету и рассматривал маленькие ленивые кустики…
Пип Финк курил сигарету и рассматривал роскошные огни Манхэттена.
– Ну u нa что все это было похоже? – спросила она капризно.
– Я смылся. Толкучка. Да ты сама знаешь… – беспечно ответил Пип, всматриваясь в городские огни.
– A Jessika? – спросила она.
Пип почувствовал легкий призвук ревности в ее голосе и усмехнулся. Она не могла видеть его усмешки, он стоял спиной к ней.
– Почему тебя это интересует? – спросил Пип, не отводя взгляда от стеклянной стены.
– Сегодня вечером благодаря тебе она стала еще более знаменитой…
– Я всего лишь обычный сценарист, – ответил он спокойно.
– Почему же ты для меня не напишешь что-нибудь такое, чтобы у людей остановилось дыхание?
– Потому что у всех и так останавливается дыхание, стоит тебя увидеть, – сказал Пип низким голосом, все еще глядя на огни Манхэттена.
– Иди ко мне, дорогой… – сказала она зовущим, бархатным голосом.
Пип спокойно погасил сигарету и медленно обернулся. Из полумрака, как две искры, сверкнули ее блестящие глаза. Холодным взглядом он скользнул по ее гладким, стройным бедрам, подтянутому животу, небольшой округлой груди, длинной шее и тяжелому пучку блестящих волос…
Пип медленно подошел к ней, сел и коснулся губами ее розового колена…
– Do it to те, baby, – прошелестел, как шелк, умоляющий голос Brooke Shields.
– Так что ты узнал насчет Здржазила?
Пипо ошалело уставился на Марка. Марк выглядел серьезным, казалось, он спешит, в руке у него была спортивная сумка.
– Он уехал… кажется.
– Хреново! – процедил сквозь зубы Марк. – Слушай, давай свалим отсюда, а?
– Давай, – согласился Пипо и встал. Марк быстрыми шагами направился к выходу, Пипо покорно последовал за ним. Марк сел в стоявшее перед отелем такси.
– Эй, а куда поедем? – встрепенулся Пипо.
– Мне бы тоже хотелось узнать, – сказал таксист.
– Не знаю… В какое-нибудь другое место, – растерялся Марк.
– Поехали ко мне, посмотришь, где я живу, – сказал Пипо. – Отвезите нас на Амрушеву, – сказал он таксисту.
– Ну вы, ребята, даете, могли бы и пешком пройти, – проворчал таксист.
Всю дорогу Пипо мучился вопросом, действительно ли мама поехала сегодня к тетке в Крапину, как собиралась, или опять передумала.
4
– Послушайте, – сказал инспектор Попович несколько раздраженным тоном, – а вы вообще-то кем приходитесь пострадавшему?
– Никем, – смутилась Эна Звонко.
– Вы сами видели украденный предмет или являетесь каким-либо образом свидетелем инкриминируемого действия?
– Нет, – покраснела Эна.
– Тогда попрошу вас выйти и подождать в коридоре.
Покраснев, Эна молча вышла. Ян Здржазил грустно посмотрел ей вслед. Инспектор Попович вздохнул и закурил «Мораву». Теперь он наконец сможет соблюсти всю процедуру.
– Так, – сказал инспектор Попович, – а теперь берите ручку и пишите. Имя, фамилия, адрес, год рождения, профессия, цель вашего приезда в Загреб, где остановились, когда, по вашему мнению, произошло инкриминируемое действие и где, кто, по вашей оценке, мог его совершить, и точное описание украденного предмета.
– Rozumim! – сказал оживший Ян Здржазил, в которого вселили доверие и вся фигура инспектора в пепельно-серой форме, голубой рубашке с красивым, в тон, галстуком, в черных туфлях и черных носках, и его выбритое лицо с очками, скрывавшими, конечно же, умный, проницательный взгляд, и поведение инспектора в целом. И действительно, все оказалось очень просто. Ян аккуратно записал все необходимые данные, однако споткнулся на точном описании предмета. Он не знал, как сформулировать его содержание, а ему казалось очень важным, чтобы в протокол вошло и оно. Зеленоватая папка с белыми завязками и шестьсот машинописных страниц могли быть какой угодно папкой с бумагой. Но как свести сейчас шестьсот страниц к нескольким строчкам? «Это роман, – писал Ян, – действие которого происходит в одном пражском издательстве», – тут он остановился… А потом, недовольный формулировкой, зачеркнул фразу. Как объяснить, что весь роман – это, в сущности, исчерпывающее описание гнусного процесса уродования литературного шедевра, в котором принимает участие целая небольшая армия злых и запуганных людей: политиков, директоров, редакторов, рецензентов, критиков, бюрократов, корректоров, наборщиков. Он и сам был членом такой армии. Он знал, как это делается. Сначала его обязанностью было только следить за правописанием, потом он получил небольшое дополнительное задание – из всех рукописей вычеркивать невинное слово «временно», потом он стал вычеркивать и другие слова – все чаще и все суровее, он вынюхивал, как хорошо натасканная охотничья собака, раскапывал, вытаскивал слова, ломал фразы, залезал между строк, а став редактором, изменял развязки, героев, целые куски, главы… Нет, этого никто от него не требовал, но это ценили, а его уже охватило неистовство, опьянение, усиливавшаяся жестокость рождала все большее чувство вины, а оно вызывало еще большую жестокость. Ночами он пробуждался от кошмаров, в которых ему снилась огромная зловещая шариковая ручка, которая вычеркивала, вычеркивала и вычеркивала… Он пришел в себя лишь тогда (и в этом не смог признаться даже Эне), когда уничтожил прекрасный роман одного писателя, которому страшно завидовал и который после публикации своей изуродованной книги повесился. Он убил человека. И тогда он решил написать свой роман и выставить в нем у позорного столба самого себя. Однако теперь возможность искупления исчезла. Он покончит с собой, все-таки он покончит с собой, он не сможет вернуться назад, все стало невыносимо, он больше не сможет жить в этом раздвоении, он скажет, всем скажет…
