Александр Силаев - Рассказки конца века
Мы забились. Химик, почти не пивший, сказал — дела. У меня тоже были дела, текучка, надо же появиться. Семинары там. Сказать умное. С половины поллитра обычно говорю умное, знаю такую особенность, храню, пользуюсь.
Потом мы все улетели в свои пределы. «Пределы, пределы, пределы», — вздыхал один персонаж. Очень, как известно, литературный.
Что дальше? Меня зовут Саша, миром правит Зося, чего тебе еще? Пока Зося, а дальше оно начнется, увидите. На улице временами снег, ветер западный, пять — десять метров в секунду, температура ночью тринадцать — пятнадцать, днем шесть — восемь мороза, гололед. Прохладно даже для нас.
г. Красноярск, март 2004Равнобедренный треугольник
— Не выебывайся, Алеша, — Ольга Николаевна отложила книгу. — Если дядя просит показать писю, значит, надо показать писю. Вдруг дядя доктор и ему это интересно в целях работы? Ну? Покажи за маму, или даже за папу, если тебе так удобнее…
— Не хочу, — отмахнулся Алеша. — Это некультурно — показывать писю чужому дяде. У нас в классе один все время показывал, его за это на слете инициировали.
— Да не бойся, — сказал Тимофей. — Я тебе посмотрю одним глазом и все дела. Мне чужого добра не надо.
— Ольга Николаевна, а вдруг он меня тоже инициирует?
— Алеша, не пизди, — Ольга Николаевна устало сморщила лобик. — Ну что такое — такой большой, а всего боишься.
— Сама писю и показывай! У тебя что, своей писи нет?
— Смышленый пацан, — крякнул Тимофей. — Сразу видно, что хочет выкрутится. Только я, пацан, баб не инициирую. Я их топором сразу.
Ольга Николаевна нахмурилась:
— Простите, Тимофей, а куда именно? Я хочу спросить, в какие места вы бьете топором тех несчастных женщин? Наверное, старых и некрасивых, да?
— Места, — ухмыльнулся Тимофей. — А как же? Места, матушка, надо знать. Это как по грибы ходить. Там тоже свои места… Грибные, например, а еще рыбные — тоже бывают места.
— И все-таки хотелось бы знать.
— Настоятельно? — спросил Тимофей. — Если настоятельно, я скажу. Только вы в те места не бейте. Они, так сказать, мои. Я их про себя называю — фирменные места открывателя Тимофея. А еще я называю их волшебными точками и, прежде чем ударить, рисую там большую синюю розу — ради наводки…
— Но почему синюю?
— Потому что красную ручку начальство жилит, а мне достается синяя, — с охотой пояснил Тимофей. — А еще я никогда не целую их в те места, но это большая тайна, — он понизил голос. — Видите ли, если целовать у баб фирменные места открывателя Тимофея, в жизни вам не будет удачи. Я это несколько раз проверил, и, доложу, без всякого удовольствия…
— И все-таки — покажите места.
— А пусть мне Алеша сначала покажет, — сказал Тимофей. — Фирменные места открывателя Тимофея стоят иной писи и даже двух… или трех… Ну, Алеша, не томи народ.
Мальчик, думая, что о нем забыли, рисовал кораблик. Он плыл под парусом, на парусе рисовался крест… Волны отчего-то получались черного цвета.
Ольга Николаевна откинула челку:
— Тимофей, идите вы на хуй. Вы претенциозны, как мой супруг. Казалось, простой топорник, работаете на службе — а торгуетесь, как два ежика на базаре. Знаете смешной анекдот про двух ежиков на базаре? Хотя бы один?
— Где хотим, там и торгуемся, — обиделся Тимофей. — Не нравится, как торгуюсь — валите в свою Россию. Там на всех места предуготовано.
— Знаете, что говорят про топорников? Говорят, что они не ценят родную мать… Вообще, конечно, говорят жестче, но я молчу. Кроме того, они не ценят и родного отца.
— А чего отца? Отца я в жопу ценил, — сказал Тимофей. — Каждый день, бывало, ценил, иногда два раза. Ну и заценил как-то. У него — не поверите, Ольга Николаевна — была очень впечатлительная душа. Ценить его в жопу собирались со всей округи…
— Бросьте ваши сказки, топорник. Я никогда не поверю, что у вашего отца могла быть душа, тем более впечатлительная… Что касается всей округи, то я наслышана о вашей округе — там всего пять домов и столько же медведей. Вероятно, очень впечатлительных и с душой…
— Не надо про медведей, пожалуйста. Медведей я не ценю. Грубые, неотесанные животные.
— А какие животные вам не грубые?
Тимофей зажмурился:
— Белочки… Знаете, есть такие конфеты — «белочка»? Я кормил «белочками» детей. Прикормил двоих. А потом их нашли бандиты из службы края. Полили бензинчиком… Сами знаете — сейчас с этим просто… Без бюрократии.
— Я же не про конфеты!
Тем временем Алеша дорисовал. Кораблик плыл к острову с острову с тремя пальмами и ярко назывался «Санта-Мария». Он повернул светлую голову в сторону разговора:
— Ольга Николаевна, а правда, что Колумб недооценил Америку? В учебниках про это замалчивают…
— Алеша, не спрашивай про Америку. Это выебон — в твои годы спрашивать про Америку у топорника и младшего ассистента. Лучше бы, в самом деле, показал писю. Чего тебе стоит? У тебя емкая, эстетичная пися, и очень содержательная, прости за явный намек… Такую писю надо показывать на углах. Чтоб простые люди тоже ценили…
Тимофей, видимо полагая вопрос решенным, вынул из футляра очки; устроил их на лице.
— У вас что, хуевое зрение? — спросила Ольга Николаевна.
— У многих сейчас хуевое зрение, — вздохнул Тимофей. — Только это ничего не меняет. Скоро, наверно, будем как в Бенилюксе — хоп, и все. Никакой эмпирии не останется.
— А вы что, любите эмпирию?
— Я не такой оценщик, чтобы ее любить… Но в чем-то — да, несомненно. Скажем так: местами я очень люблю эмпирию. Когда вырезают печень… Или не надо?
— Вы полагаете, я не знаю, как вырезают печень? — улыбнулась Ольга Николаевна. — Мы расчленили декана и поломойку. Кто на спор, кто на зачет. А перед этим была непруха… Знаете, что на курсах называют словом непруха? Или не надо?
— Вы знаете, есть вещи, которые я бы не стал делать… за любые деньги. Скажем, оформить рыжего. Или пролонгация. Или ваша непруха… Как ее называют — академическая…
— Тимофей, расскажите правду: на фига топорнику щепетильность? Она что, усугубляет оргазм? И забудьте слово академическая. В Академии так не говорят. Так говорят на помойке… кого досрочно инициировали.
Алеша, улучив момент, с головой ушел в новое рисование: теперь на листе покатился танк. Он подминал под себя деревянный домик и имел фашистские очертания. Сверху над танком пролетал самолет; агрессивно метая бомбы; одна из них летела знакомиться с танком. В самом углу примостилось рыжее солнышко. В другом углу одинокий человек зябко прятался за недорисованной елкой; видимо, партизан.
— Алеша, ты нас так заебешь, — сказала Ольга Николаевна. — Ослиный упрямец! Дядя чувствует кровный интерес к осмотрению твоей писи. У него такое призвание — ходить по городам и пялиться на чужие писи. Видимо, к тридцати годам своей становится недостаточно… Дядя, конечно, полнейший лох, но взрослых надо боятся.
— Не надо, — возразил Тимофей. — Что я, говно излишнее — меня опасаться? Я зачинщик старый, да не говно. Меня надо уважительно… руками не лапать… пыль с очков протирать.
— Выхухоль, — отрубила Ольга Николаевна. — Претенциозный и амбициозный выхухоль. Брандахлыст. Ходит, к мальчику пристает… Как к себе домой… Алеша, я кому сказала?
— Что сказали, Ольга Николаевна?
— Про штаны.
— Зачем про штаны?
— Ну, грубо говоря, тебе их придется снять, — Ольга Николаевна потянула со столика конфету, и, уже хрустя: — хочешь ты этого или не очень…
— А у меня штаны в клетку, — невпопад сказал мальчик. — В серую. Это ничего?
— Алеша, не притворяйся ебнутым идиотом, — с этими словами Ольга Николаевна стянула вторую конфету. Фантики она аккуратно скатывала в комочек и, заигрывая, кидала за шиворот Тимофея. Мазала и смеялась, и грозила пальчиком: — Алеша, Алеша, ты нас не проведешь… Ну какая разница — подумай сам — какие у тебя там штаны? В клетку или в горошек? Да хоть в крапинку. Мы же не такие балдые, чтобы пялиться на твои штаны… Нас больше интересует суть… Так сказать, феномен за обманчивой личиной явления…
— А дядя будет ее фотать? — вздохнул Алеша.
— Нет, — съязвил Тимофей. — Я буду ее зарисовывать цветными фломастерами в твоем альбоме. Как маленький… Совсем, что ли, порядка не знаешь?
— Не знаю, — сказал Алеша. — Порядки мы только в следующем классе проходим. А в этом только зверей.
Ольга Николаевна развернула седьмую конфету:
— Врет. Все они проходили, вплоть до инициации. Не слушайте его, Тимофей, нашего охуенного шалуна… Он, с позволения сказать, дурит, потому что не знает жизни. Поживет с наше — и перестанет.
— А можно я перед таким делом схожу в соседнюю комнату? — спросил Алеша.
— Ну сходи напоследок, — улыбнулась Ольга Николаевна. — Заодно и проветришься. Развеешься, так сказать… Через пятнадцать минут чтобы возвращался. Я тебе засекаю. Время засекаю. Пошел!
