Лоренс Даррел - QUINX, или Рассказ Потрошителя
Надо сказать, самым впечатляющим из рассказов генерала был рассказ о тайниках с оружием. Его прятали и в пещерах, и в римских каменоломнях Вера, и в других местах. Отряд саперов, которому было предписано расширить каменоломни, состоял из австрийцев. Это они отказались взрывать поезд со взрывчаткой, который по приказу нацистского командования поставили на мосту. Если бы саперы подчинились, то от Авиньона ничего не осталось бы. Таким образом, австрийцы спасли Авиньон, но их самих арестовали и расстреляли — без суда и следствия, всех. То есть двадцать человек. Благодарные горожане засыпали их могилы розами, когда немецкие войска наконец отступили на север… Вот такая история. Кстати, именно работы саперов породили настойчивые слухи об удивительном открытии, которое они сделали, пробивая пути под Пон-дю-Гар. Когда расчищали давние завалы, где было решено устроить хранилище для прибывающего оружия.
Они заявляли — во всяком случае, заявляли офицеры, руководившие работами — что в самом сердце лабиринта наткнулись на дубовую дверь, обитую железом. Ее открыли, и за нею оказался тайник, напоминающий улей. Сразу стало ясно, что тайник сооружали отличные мастера, сумевшие защитить клад от сырости. Там было спрятано множество сокровищ, тщательно рассортированных и аккуратнейшим образом упакованных. Австрийцы были потрясены: золотые бруски и монеты и целая гора драгоценных камней. А на стене — надпись, сделанная на латыни, которая указывала на то, что изначально клад принадлежал тамплиерам! Да-да! Тамплиерам! Сперва мало кто этому верил, поскольку лейтенант, командовавший австрийцами, был известным лжецом и пьяницей. Но этот лейтенант рассказал и еще кое-что. Чтобы на клад никто не покусился, саперы тщательно заминировали подступы к этому тайнику и наставили мин-ловушек в ближайших к главной пещере коридорах. Так что добраться до сокровищ без подробной карты невозможно, иначе все кругом может взорваться — в том числе и все эти боеприпасы, которыми набиты прилегающие пещеры и штольни! Итак, в первое время лейтенанту почти никто не верил, но и он, и его дружок, один из саперов, в качестве доказательства предъявляли драгоценные камни, якобы взятые из огромных дубовых сундуков — перед тем, как были заминированы соседние пещеры, а дверь — тщательно закрыта.
Ирония судьбы! Вот о чем подумала Констанс, услышав эту историю. «Сокровища тамплиеров, давным-давно обнаруженные, по-прежнему недоступны из-за причуд последней войны». Она печально улыбнулась, мысленно представляя мелькающие, как юркие летучие мыши, выражения на лице лорда Галена: жадности, удовлетворения, страха, досады… Если, конечно, она решится рассказать ему эту захватывающую историю, а когда-нибудь она обязательно это сделает! Опять бедного лорда одурачили! И все же… карта наверняка существовала, иначе австрийцам и самим больше не видать своей находки. У кого-то эта карта хранится, и на ней помечены все смертельно опасные ловушки. Но… но ведь нацисты казнили всех саперов, не пожелавших разрушить город! И теперь вряд ли кто-то осмелится искать сокровище в подземелье, забитом боеприпасами! От всего этого можно сойти с ума! Старый генерал с сочувствием отнесся к ее отчаянью. Когда же она рассказала ему про «паломничество» к святым Мариям и про гадание цыганки, поведавшей, что сокровище существует, но его охраняют драконы, старик усмехнулся и хлопнул себя по коленке:
— Поразительно! Австрийские саперы были набраны из расформированного драгунского полка императорской армии. Они носили изображение дракона — наплечный знак отличия в память о своей прежней службе. Вот вам и «драконы», о которых говорила цыганка!
Для суеверного человека подобное совпадение имело особый смысл, и Констанс словно воочию увидела, как принц радостно хлопает в ладоши. Правда, основная проблема была все та же — как найти сокровища? По-видимому, никак. Поскольку никаких нужных сведений не было.
— Я вижу, вы взволнованы и разочарованы, — сочувственно проговорил старый фон Эсслин, ибо более близкое знакомство никоим образом не умерило восторженности и благоговения, с какими он относился к Констанс. — Я хорошо вас понимаю. Постараюсь припомнить еще что-нибудь, может быть, найдется какой-нибудь выход. Но, разумеется, было бы безумием бродить по cache,[110] не имея никаких ориентиров. Бунтовщики саперы не шутили. Они знали свое дело и слов на ветер не бросали.
Итак, тема была исчерпана, похоже, окончательно. А потом случилось нечто невероятное. Однажды в Ту-Герц примчался на велосипеде доктор Журден, часов в двенадцать, и сообщил о появлении Смиргела, двойного агента, о котором они постоянно вспоминали.
— Он покинул свое убежище, чтобы дать свидетельские показания в военном трибунале о преступлениях, совершенных нацистами в последние дни оккупации. Можете представить, как он боится, если собрался спасать свою шкуру и свое имя, выдав бывших коллег! Во всяком случае, так мне кажется. Неисправимый человек, лгун, каких мало. И все-таки он даже меня восхищает, как редкий экземпляр. Меня как профессионала поражает, что ему удается не впасть в острую паранойю! Удивительно, ничего не скажешь!
Обри Блэнфорд, который все слышал, хотя в это время раскладывал пасьянс, сказал:
— Наверно, ему самое время писать романы?
Журден улыбнулся.
— Так или иначе, но он самым нахальным образом заявился ко мне, требуя, чтобы я налил ему чего-нибудь покрепче, а еще попытался прощупать меня: готов ли я дать свидетельские показания в его пользу. Но не на того напал! И вообще я понятия не имею, чем он занимался во время оккупации, откуда мне знать? Констанс, я сказал, что вы спрашивали о нем, так как хотите побольше узнать о своей сестре и о том, чем же все-таки она занималась. Похоже, его это удивило и озадачило. Мне показалось, что ему не хочется с вами встречаться. Я даже испугался, — как бы он опять не исчез. Но потом мы немного поговорили, он успокоился и терпеливо меня выслушал. Я стал напирать на то, что вы можете стать для него ценным свидетелем в случае неприятностей с трибуналом. И поэтому в его интересах помочь вам. Неожиданно он смилостивился и согласился с вами встретиться, при условии, что только вы будете знать о месте вашего рандеву. Свидание назначено на четыре часа — вот почему я торопился. А вот записка от него с уточнением всех деталей.
Доктор вынул из кармана запечатанный конверт со словами:
— Уф! Я совсем запыхался, но теперь, когда долг исполнен, хорошо бы выпить стакан вина перед тем, как отправиться в обратный путь. Не будете ли вы так добры…
Констанс и Блэнфорд поспешили исполнить желание доктора, и все трое некоторое время посидели на террасе, в тени яблонь, пока Констанс, нетерпеливо вскрыв конверт, с любопытством и радостью читала послание, написанное мелким неразборчивым почерком неуловимого Смиргела. Письмо, между прочим, написано было по-немецки — значит, он не забыл! «Мадам! Насколько я понял со слов нашего общего друга, доброго доктора Журдена, вы хотите встретиться со мной. Я готов выполнить ваше желание, но прошу принять некоторые условия, которые из-за моего теперешнего положения и теперешних забот кажутся мне необходимыми, ибо я не распоряжаюсь собой, и к тому же очень занят. Итак, буду ждать вас завтра между четырьмя и пятью в Монфаве, в церкви, которая вам отлично известна. Надеюсь, это вам удобно. Искренне ваш…» Вместо подписи стояла закорючка. Констанс убрала письмо в конверт и поблагодарила Журдена за посредничество. Пока она читала, мужчины решили, что доктор останется на ланч, и очень скоро из кухни донесся многообещающий перестук кастрюль.
Солнце уже начало клониться к западу, когда Констанс села в автомобиль и поехала знакомой дорогой в город; Журден сидел рядом с ней, так как она уговорила его сложить велосипед и убрать его в багажник. Сначала она отвезла доктора домой, а потом отправилась на тенистую площадь, окруженную тихими оливами и кипарисами. Припарковавшись возле больничной стены, Констанс заглушила мотор и какое-то время сидела неподвижно, вспоминая то странное свидание с Ливией — как раз в этом живописном месте. Свидание, оказавшееся последним. Она словно наяву слышала, как Ливия, словно бы через силу, сообщает ей, что лишилась глаза. Словно наяву видела фигуру сестры, прятавшей лицо, будто стыдящейся своего увечья. Как же она все-таки лишилась глаза? Размышляя обо всех этих полузабытых событиях, Констанс медленно пересекла залитую солнцем рощу и переступила порог тихой церкви. Там никого не было и стоял полумрак, так как солнечные лучи туда не проникали. Подойдя к боковому приделу, Констанс остановилась, повернувшись спиной к написанной маслом картине, к изображенным на ней нелепым и бестактным свидетелям прошлого. На стене висела мемориальная доска с надписью, напоминающей о давно забытом священнике.
