Ромен Гари - Грустные клоуны
— Вот что я скажу, милейший, — орал он. — Гёте был обманщиком. История про Фауста — сплошное вранье. А истина заключается в том, что нет никакого дьявола, готового купить вашу душу. Нет покупателя. Нет дьявола, нет властелина мира. Есть только сволочи — самозванцы голливудского типа, окопавшиеся в Кремле и других местах. Некому покупать вашу душу, которая не стоит даже ломаного гроша. Покупатель существует только в мире Голливуда, на цветной кинопленке. Я сниму фильм на эту тему: «Обманщик Гёте» или «Правда про Фауста». Нет никакого демона-спасителя. Нельзя отправляться за такой добычей в леса детства!
Он невольно вспомнил волшебное заклинание, которому его научила мать:
Тир-тири-лир, тир-тири-лы,
Яблочко красное, лист бузины,
Жду я вас в гости, есть у меня
Рыжая белка ценой в три рубля,
Слово заветное старой совы,
Кроличья лапка, хвост и усы,
Кошкины ушки на мягкой подушке,
Два краснокожих на раскладушке,
Один негритенок на толстой пчеле,
Старая дама на помеле.
А теперь, кто знает счет,
По-английски всех сочтет:
Раз, два, три, четыре:
Первый кто? Конечно Вилли.
— Что? — испуганно спросил Бебдерн. — Это еще что такое?
— Моя задница, — спохватившись, быстро ответил Вилли, чтобы сохранить лицо.
— Это хорошо, — удовлетворенно ответил Бебдерн.
Обход баров продолжался до полуночи, и в конце концов Вилли заметил, что где-то поменял брюки: те, что теперь на нем были, совсем не подходили ему по размеру. Всемогущий Сопрано, властелин мира, способный исполнить самые сокровенные мечты, к этому моменту так и не появился, зато им составляли компанию две потаскухи, одна из которых казалась просто красавицей, когда удавалось отличить ее от другой, и тщедушный молодой человек, которого Вилли тут же, при всех присутствующих в баре, захотел взять на роль Джульетты только для того, чтобы доказать, что между ним и Энн все было кончено. В это время Ла Марн объяснял одной из потаскух, — другой, собственно говоря, и не было, — что это хорошо известный процесс, и что есть коммунисты, которые становятся ярыми антикоммунистами, переходят на другую сторону баррикады и устраиваются на службу в ЦРУ только по причине любовных терзаний. Избавившись от девки и хилого юноши, они перешли в другое заведение, но и там все было то же самое: над головами все так же лежала крышка и они все так же варились в собственном соку. В какой бы дансинг они ни заходили, оркестранты узнавали Вилли и исполняли мелодию из его последнего фильма. В конце концов, он подошел к одному из музыкантов, схватил его за галстук и стал трясти, как соломенное чучело.
— Дерьмо собачье! Если вы хотите приветствовать Вилли Боше, который снял «Дон Кихота» и «Сон в летнюю ночь» то только не этой паршивой мелодией. Играйте Баха, Моцарта. Бетховена!
— Но, месье Боше, это же ваш величайший успех! — пролепетал скрипач, имевший весьма отдаленное представление о тщеславии, судить о котором он мог с высоты своей крохотной мансарды.
Их попросили покинуть заведение, и они оказались под арками площади Массена среди участников карнавального шествия. Поддерживая друг друга, они дотащились до ярмарки и заглянули в палатку борцов. На ринге двое горилл мерялись силой: того, что был в белом трико, звали Благородный Джо, другого — в красном — звали Черный Зверь. Запрещенными ударами он постоянно отправлял Благородного Джо на ковер, и Бебдерн, немедленно ставший на сторону благородства и порядка, попытался укусить Зверя за икру, вопя, что это схватка века, социализм с человеческим лицом против уродливого сталинизма, свободный мир против тоталитарного рабства, и, после завершения боя, когда Черный Зверь спускался с ринга, попытался ударить его стулом. Их разняли, и Черный Зверь, который был любовником Благородного Джо, пригласил их выпить, после чего они снова оказались на улице в карнавальной толпе, поражавшей Ла Марна своей беспечностью, тогда как корейский конфликт, ядерная бомба и готовые к войне советские дивизии поставили мир на грань катастрофы.
— Черт возьми, — чертыхнулся Вилли, всегда немного трезвевший при виде звездного неба. — Я совсем забыл про двух крошек, которые ждут меня в моей постели. Пошли. Вы сможете остаться в комнате и посмотреть.
Он потащил Бебдерна за собой.
— Дорогой кусочек лазури! — орал Бебдерн. — У вас ничего не получится! Выбраться отсюда нет никакой возможности, кругом одна чистота и звезды. Чистота поймала нас в свои сети. Мучительное стремление к чему-нибудь, серенады души при лунном свете, рука на сердце в погоне за мечтой! Господи, сделай меня грязным!
Он упал на колени посреди улицы, но на пешеходной дорожке, ибо был не столь пьян, как это могло показаться.
— Господи, научи нас жить грязными и счастливыми! Спаси нас от искушения голубым, розовым, нежной любовью и чистотой!
Такси сигналили вовсю, но Ла Марн не сходил с пешеходного перехода — как всегда, право было на его стороне.
— Люди на земле — все равно, что птицы, взмахивающие крыльями! — заявил он полицейскому, который пытался заставить его освободить дорогу. — Они машут крыльями, но никак не могут взлететь! А когда взлетают, то сворачивают себе шею!
В конце концов Вилли удалось затащить его на тротуар и впихнуть в такси. Они поехали в отель.
— Мисс Мур поднялась в ваши апартаменты, месье Боше, — доложил портье. — Полагаю, я поступил правильно, впустив ее.
— Она была одна?
— Ее сопровождала молодая женщина, месье.
— Хорошо, ведь нас, понимаете ли, тоже двое.
— Я понимаю, месье Боше… — по губам портье скользнула улыбка. — Конечно, это нужно для поддержания вашей репутации.
Вилли ожидал, что взгляд портье отразит хоть какое-то почтение к его хорошо известному цинизму, но увидел лишь безмятежность старого пастуха, давно привыкшего к печальному блеянию ягнят. Как правило, люди не упрощали ему жизнь. Существовал своего рода заговор с целью помешать им выйти за рамки своей наивности. Добиться этого не удавалось даже заднице в ее самых героических усилиях. На пару секунд он представил себе отвратительную картину мира, преображенного в зеленое пастбище, на котором в манеже сидел маленький Вилли, а Сопрано, превратившийся из телохранителя в няньку, прикалывал бумажные крылышки, к розовым попкам двух ангелочков, одним из которых был сам Вилли, другим — Бебдерн.
— Задница не позволяет опускаться, — заявил тот. — В ней нет идеологии.
Ла Марн испытывал беспредельную тоску по дерьму, словно забыл, когда ел в последний раз.
Портье провел обоих в лифт со всей предупредительностью и заботой, которых, как ему казалось, заслуживало их состояние неустойчивости и болезненной чувствительности. Некоторое время они ездили между первым и седьмым этажами. Наконец портье удалось перехватить их и доставить в апартаменты, где они нашли малышку Мур лежащей в постели с журналом «Вог» в руках и некую блондинку, которой мать, должно быть, одолжила по такому случаю свое вечернее платье. Вилли подошел к крошке Мур и поцеловал ее в лоб.
— Папочка рад видеть свою маленькую голубку, — объявил он. — Представь меня своей подруге.
— Я счастлива познакомиться с вами, — сказала блондинка с сильным ниццским акцентом.
Все это выглядело так невинно, что Ла Марн едва не разрыдался, в то время как Вилли снимал штаны, стоя под люстрой посреди салона. На его красивом лице курчавого ребенка появилось выражение гурмана, которое он обязательно надевал на себя в присутствии фотографов. «Вероятно, он был очаровательным ребенком с мягкими вьющимися кудряшками», — подумал Ла Марн. Внезапно он увидел перед собой картину, являвшуюся не чем иным, как порождением белой горячки: в комнате находились дети, собиравшиеся заняться какими-то сексуальными играми, твердо убежденные в том, что это позволит им стать взрослыми. Айрис помогала Вилли раздеться, время от времени она с улыбкой поглядывала на него снизу вверх, и ее лицо светилось абсолютной чистотой — а что еще, кроме невинности и чистоты, может предложить человеческое лицо? Казалось, она играет с какой-то странной куклой. Что касается другой девицы, то она ждала своего момента, стоя на четвереньках с задранным до талии платьем, как велел Вилли. Она была слишком ошарашена всем случившимся, чтобы хоть как-то на это реагировать. Самое неприятное заключалось в том, что она была курчавой блондинкой, и Вилли снова посетило омерзительное видение зеленых пастбищ с бесчисленными овечками. Чтобы как-то развлечься, он даже начал считать их.
Бебдерн несколько минут наблюдал за этой детской комнатой, и когда Вилли подал ему знак, приглашая присоединиться к их играм, отскочил в сторону и спрятался за креслом.
— Нет, нет! — выкрикнул он писклявым голосом. — Не трогайте меня!
