Нил Шустерман - Громила
Ну и смехота! Ведь этот самый поборник семейных ценностей продрыхнет весь день!
— Для всех будет легче, если я останусь дома, — добавляет Брю.
— Легче — не значит «лучше», — резонно возражаю я.
И тут откуда-то сзади слышится голос:
— А ты скажи дяде Хойту, что больше не любишь его!
Оборачиваюсь и вижу Коди — он стоит, сжимая в руке своего жалкого змея. Малявки вечно болтают всякую ерунду, вроде этой; однако Брю слова брата, кажется, поразили — как будто в них ему почудилась какая-то божественная мудрость. Ума не приложу, какое дело такому, как дядя Хойт, до чувств его племянника.
Брю касается свежего пластыря на своём предплечье. Интересно, откуда у него эта рана. Он потирает её, раздумывая над словами Коди, потом поворачивается ко мне:
— В каком парке вы будете?
***Не знаю, что там Брю наговорил своему дядюшке, но оба брата появляются в парке. Настроение и у меня, и у папы — хуже некуда, но мы стараемся этого не показывать. Мамы не было дома, когда мы уходили. Подозреваю, что она гуляет со своим обезьяном. Всё совершенно непонятно: то ли она собирается бросить нас, то ли желает сделать папе больно, то ли просто бежит от разборок куда глаза глядят. Думаю, что папа тоже не знает. Уныние окутывает нас, словно облако, но при появлении Брю оно рассеивается. Наверно, потому, что теперь у нас есть повод сосредоточиться на чём-то другом.
Коди тут же улетучивается с площадки — ему баскетбол до фонаря. Куда интересней испорченный оросительный фонтанчик, прячущийся в траве.
Нам с папой сразу же становится понятно, что баскетбольные навыки Брю не идут дальше тех, что можно получить в школе на занятиях физкультурой. То есть, он может «вести» мяч, стоя при этом на месте, иногда его «штрафные» летят по правильной траектории, правда, при этом редко ложатся в корзину, однако настоящей игры он и не нюхал.
— Разве вы с дядей никогда не бросаете мяч? — спрашивает папа. М-да, откуда же ему знать, что у Брюстера за дядюшка.
— Мой дядя больше интересуется бейсболом.
Папе становится всё понятно: у Брю тяжёлая, лишённая баскетбола жизнь. Это надо поправить. Мой папа в родной стихии. К тому же, впервые за много лет учитель в нём сочетается со спортсменом, и он с воодушевлением принимается обучать нового студента премудростям баскетбола.
— Знаешь, я ведь играл в университетской команде, — похваляется папа, выполняя какие-то заумные финты, которые производят впечатление только первые сто раз — однако Брю в полном восторге. Даже Коди отрывается от своего ирригационного прожекта, когда папа проводит особо эффектный приёмчик. Я еле подавляю желание закатить глаза. Надеюсь, что когда-нибудь мои собственные дети будут так же деликатны со своим отцом.
— Держись меня, — внушает папа, — и ты станешь королём площадки!
Отец переменился — и как же здорово видеть его таким! Он в приподнятом настроении, позабыл о маме и том, что наша семья вот-вот рухнет, словно дом, подточенный термитами. Могу даже сказать, что и меня это тоже как-то не очень заботит. Вся эта суета кажется теперь где-то далеко-далеко...
Брю с его моментальной памятью — отличный ученик. К тому времени, как мы решаем, что пора закругляться, он выглядит на площадке очень даже неплохо.
— Спасибо вам, мистер Стернбергер. — Его благодарность идёт от сердца.
— Да не за что, Брюстер.
— Зовите меня Брю.
Эх, как хорошо здесь — вдали от всех досадных мелочей жизни! Вообще — весь день я ношусь как на крыльях. С чего бы это? Какое-то непонятное, неописуемое состояние, этакое солнечное воскресное настроение, о котором слагают смешные и нелепые песенки — ну, вы знаете, те, которых и на вашем iPod’е целая куча, хотя вы в этом ни за что не признаетесь. А папа — так того я уже несколько недель не видел в таком превосходном расположении духа.
— Часок на площадке — и всё становится на свои места, — говорит папа, передавая Брю мяч для финального броска. — У меня такое чувство, что всё у нас наладится.
Как потом выяснится, он был прав. И одновременно очень неправ. Страшно неправ.
КОДИ
35) Всякое
На следующей неделе дядю Хойта переклинило. Давненько с ним такого не бывало. То есть, дядя вечно ворчит, ругается, постоянно всем недоволен, но всё-таки не съезжает с катушек окончательно. Иногда он совсем даже хороший, например, как в тот вечер, когда умер Филей — дядя тогда почитал мне на ночь сказку и даже поцеловал перед сном. Представляете, постарался меня утешить! Он сказал:
— Не горюй по Филею. Он сейчас в лучшем из миров.
Вообще-то, я слышал, как бензопила визжала целых два часа подряд, так что в «в лучший мир», Филей попал по частям; но, наверно, дядя имел в виду царствие небесное для коров.
Таким нашего дядю увидишь не часто; поэтому когда у него хорошее настроение, я очень радуюсь. А когда ему сносит крышу, всегда стараюсь помнить, что он бывает и другим.
Так я сделал и в тот день, когда он наехал своим катком на чью-то машину.
Я сам при этом не был, потому как ему не разрешается никого брать с собой — даже в те особенные дни, когда каждый может привести на работу своих детей. У него работа слишком опасная, к тому же ещё и по ночам. Так что я узнал обо всём только на следующий день, когда пришёл из школы.
Короче, был вторник. Брю отправился в торговый центр на встречу с Бронте. Я тоже хотел с ним, но он сказал, что на этот раз меня не приглашали. С того дня, когда мы пошли в парк и он играл в баскетбол с Теннисоном и его папой, Брю перестал придумывать всякие отговорки для дяди. В то воскресенье что-то переменилось. Понимаете, дядя Хойт не хотел никуда нас отпускать, но Брю сказал, что всё равно уйдёт.
— Куда? С кем? — всполошился дядя, но Брю ответил:
— Не ваше дело, и не ваше дело.
Я думал, дядя Хойт начнёт орать, но он только сказал:
— Поосторожнее, Брю.
Я не понял, что он имел в виду: то ли будь осторожней там, куда идёшь, то ли не задирайся с ним, с дядей.
Тут Брю кивнул на ожог от сигареты и сказал:
— Уверен — на днях вам захочется поизмываться надо мной, но предупреждаю: больно тогда будет вам самому.
— Это ещё что такое, парень? Ты мне угрожаешь?
— Нет, говорю, как есть. Сами подумайте: какие я могу испытывать чувства к человеку, который держит меня взаперти?
Хотя это я подал Брю мысль сказать, что дядя ему больше не нравится, но вот уж не думал, что до этого дойдёт. Поэтому, пока всё окончательно не перевернулось вверх тормашками, я закричал:
— Баскетбол! Мы с Брю пойдём в парк поиграть в баскетбол.
Дядя Хойт кивнул, не отрывая глаз от Брю.
— Хорошо, — сказал он, правда, таким голосом, что становилось ясно — ничего хорошего. — Хочешь на собственной шкуре узнать, каково оно там — давай, парень, иди. Но потом не говори, что я тебя не предупреждал!
Вот после этого всё и пошло кувырком, хотя брат с дядей, вроде бы, и не ругаются, всё больше помалкивают; а когда я с ними обоими в одной комнате, то мне хочется поскорей оттуда смыться.
Короче, во вторник, когда уже начало смеркаться, я бросил своего дурацкого змея — всё пытаюсь запустить его, но теперь он так истрепался, что ветер всё равно не смог бы его поднять, он бы просто продувал сквозь дырки — ну вот, я бросил это дело и пошёл в дом. Слышу — дядя Хойт разговаривает по телефону, вернее, кричит в трубку. Оказывается, прошлой ночью у него на работе случилась авария. Ну вот, он бегает туда-сюда по кухне и орёт, что не виноват, что машина сбила дорожные конусы, заехала на ту полосу, где они работали, и врезалась в его каток. Вот так всё было, а вовсе не наоборот, они просто хотят свалить с больной головы на здоровую. Из дядиных слов я понял, что водитель той машины сейчас в больнице и «его положение стабильно». Значит, не помер, я так думаю.
Наверно, дядя правду говорил, что ни в чём не виноват, потому как он страшно гордится тем, как клёво он водит свой каток. Как будто в этом деле с ним не может сравниться никто в мире.
Короче, стою в гостиной, слушаю, как дядя вопит в трубку. А он, кстати, уже хорошенько выпил, и язык у него заплетается. Ясное дело, что от этого его положение лучше не становится. Похоже, босс снял дядю с катка и перевёл на самую грязную и тяжёлую работу.
— Битум?! — вопит дядя. — Я столько лет водил каток, а теперь должен битум мешать?!
На том конце провода тоже кто-то орёт, даже мне слышно. Потом дядя говорит:
— Ну и хорошо, плевать я хотел на вашу работу! — и вешает трубку.
То есть, это только так говорится, что он её вешает; на самом деле он ка-ак треснет трубкой по холодильнику! Трубка — вдребезги. И тут он наконец замечает меня.
— Чего уставился? — рявкает он. — Иди делай уроки!
— А нам ничего не задавали.
— Тогда пошёл с глаз!
