Сол Беллоу - Хендерсон — король дождя
— Этот джентльмен — не самое высокопоставленное лицо. Где же сам король? Я мог бы с ним поговорить. Он знает английский. Скажи ему, я хочу немедленно видеть его величество.
— Нет, господин. Он есть полиция.
— Ха-ха, не смеши.
Но этот субъект действительно смотрел на меня изучающим взглядом, как любой полицейский чин. Если помните, что у меня был конфликт с полицией штата (я разбушевался в закусочной неподалеку от федерального шоссе № 7, и Лили пришлось внести залог, чтобы меня выпустили), то легко представите, как я, владелец большого состояния, аристократ и вообще человек, плохо владеющий собой, отношусь к допросам в органах правопорядка. Кроме того, я гражданин Соединенных Штатов Америки, а это кое-что значит, даже в таких диких местах. Я начинал хорохориться, но решил быть осторожным.
Допрос велся деловито, напористо. Когда мы вышли из Бавентая? Сколько времени пробыли у арневи и что там делали? Я повернулся к африканцу-полисмену здоровым ухом и приложил руку трубочкой, стараясь уловить, не произнесет ли он слова, похожие на «водоем», «взрыв», «лягушки», хотя вполне доверял Ромилею. Так бывает: где-нибудь в тропиках, у озера, что кишит крокодилами, натыкаешься на хорошего человека и заводишь с ним знакомство.
Между тем Ромилей, должно быть, рассказал о жестокой засухе в долине реки Арневи, ибо африканец объявил, что варири готовятся провести особую церемонию, чтобы вызвать с небес дождь.
«Уак-та!» — сказал африканец и, опустив книзу пальцы обеих рук, изобразил ливень.
Я едва сумел скрыть скептическую усмешку.
— Спроси, когда нам вернут наше оружие? — сказал я Ромилею.
Мне ответили, что чужеземцам запрещено носить оружие на территории племени.
— Хорошее правило, — сказал я. — Глаза бы мои не видели никакого оружия! Так было бы лучше для меня и для других. Только скажи, чтобы они не поломали оптический прицел. Для них он в новинку.
Наш африканец обнажил десны с рядами испорченных зубов: я что, рассмешил его?
— Какова цель вашего путешествия? — перевел Ромилей.
Снова вопрос, вроде того, какой задал Теннисон, увидев в потрескавшейся стене цветы. Ответ на подобный вопрос отнюдь не прост. Он потребовал бы изложения всей истории мироздания. Я не знаю ответа, как не знал и тогда, когда этот вопрос задала мне Виллателе. Что же я мог ответить этому африканцу? Что возненавидел существование как таковое? Меня здесь просто-напросто не поймут. Мог ли я сказать, что люди, вообще все люди сделались противниками жизни, а я не согласен с ними и продолжаю жить наперекор всему? Что есть во мне что-то такое, гран-ту-молани, что поддерживает меня на плаву?
Не мог же я сказать: «Видите ли, мистер полицейский, все чудовищно перепуталось. Люди — всего лишь побочный продукт процессов, происходящих в мире».
Не мог я сказать: «Я такой, какой есть. Покой мне противопоказан. Я должен находиться в постоянном движении».
Не мог сказать: «Я должен что-то понять до того, как все сгинет».
Перебрав десяток возможных ответов, я пришел к выводу, что полицейского надо немного умаслить, и заявил, что слышал много хорошего про варири. К счастью, мой собеседник не попросил уточнить, что именно я имею в виду.
— Не могли бы мы повидать короля? Я знаком с его другом и хочу познакомиться с ним самим.
Мою просьбу пропустили мимо ушей.
— Позвольте хотя бы написать ему записку. Я хорошо знаком с его другом Айтело.
Ответом мне было молчание. Женщины с факелами хихикали.
Затем нас провели в хижину и оставили одних, без стражника и без ужина. Ни мяса, ни молока, ни фруктов. Странное гостеприимство, подумал я, и который теперь час? Десять? Одиннадцать? На африканских пространствах время переставало существовать. В желудке урчало от голода. Деревня спала. Тишину нарушали только ночные шорохи и шелест листьев. Нам предстояло провести ночь в этой жалкой лачуге, а я чрезвычайно разборчив насчет того, где преклонить голову.
Я потрогал языком поврежденный мост и решил, что отныне в рот не возьму твердой пищи.
— Давай-ка, разложи костерок, — сказал я Ромилею.
Он не ответил, хотя, конечно же, почувствовал, в каком настроении я пребываю, и хотел уговорить меня не поднимать шума.
— Принеси дровишек, да побыстрее, слышишь?
Ромилей вышел набрать веток и сухого помета.
Бедняга испугался, что я хочу поджечь селение.
Я открыл пачку сухого куриного супа с лапшой, высыпал в алюминиевую кастрюльку, залил водой и плеснул туда виски. Благодаря стараниям моего спутника недалеко от входа в хижину запылал огонь.
Лачуга, в которой мы находились, была завалена всяким старьем: истертые коврики, дырявые корзины, порванные рыболовные сети, веревки, рога.
Наш суп не хотел закипать: пламя было слишком слабое, — и мы пили тепловатую жидкость, с трудом заглатывая лапшу.
После ужина Ромилей, как обычно, стал молиться.
— Тебе надо хорошенько выспаться, дружище, — сказал я то ли ему, то ли себе.
В тот же момент я остолбенел от неожиданности. Как будто в нос попало что-то, стал кашлять и задыхаться. Последняя вспышка огня в костре осветила человека, лежавшего за мной у стены.
— Ромилей! — Он перестал молиться. — Там кто-то есть.
— Никого. Только мы.
— А я тебе говорю: есть. Он спит. Может, это его дом. Им следовало бы сказать, что здесь проведет ночь кто-то третий.
Ужас и сопутствующие эмоции часто проникают в меня через нос. Кажется, будто мне сделали инъекцию новокаина, и холодная жидкость заполняет все протоки в носоглотке.
— Подожди, я возьму зажигалку.
Я крутанул зубчатое колесико. Вспыхнувший огонек осветил человеческое тело. Я испугался, что у меня лопнет нос. Меня охватила дрожь. Я чувствовал, как отнимаются ноги.
— Он что, спит?
— Нет. Мертвый, — пояснил Ромилей.
Это я хотел услышать меньше всего.
— Выходит, нас привели к мертвецу. Что бы это значило?
Я попытался вселить в Ромилея мужество.
— Держись, дружище, держись! — сказал я, хотя у самого подгибались колени. Вообще-то я покойников не боюсь. Повидал их больше чем достаточно. Однако прошло несколько минут, прежде чем я оправился от страха. Может, это какое-то знамение? Сперва — старая мисс Ленокс на кухонном полу в моем собственном доме, а всего через два месяца — этот незнакомец на засоренной земле.
Я велел Ромилею перевернуть труп, но у того недостало сил выполнить приказание. Я отдал ему зажигалку, уже обжигавшую пальцы, и взялся выполнить неприятную работу сам.
Передо мной лежал высокий немолодой мужчина довольно крепкого сложения. От бедняги уже дурно пахло. На губах застыла прощальная улыбка, а продольные складки на лбу напоминали линию прилива, до которой дошла и затем отступила его жизнь.
Причины смерти я не видел.
— Он не так давно умер, еще теплый. Обыщи-ка его, Ромилей. Надо же узнать о нем что-нибудь.
Я держал совет с самим собой насчет того, что предпринять, однако ничего не придумал по причине того, что был оскорблен в своих лучших чувствах. Оскорблен и рассержен.
— Они все подстроили, Ромилей. Поэтому и заставили нас так долго ждать. Поэтому и хихикали эти бабы с факелами. Если тот полисмен с жезлом сумел заманить нас в засаду, он на что угодно способен — на подтасовку фактов, на ложное обвинение. Да мало ли на что. Ты верно сказал: провели ночь с мертвецом. Иди и скажи им: я на это не пойду. Я спал рядом с горой трупов. Но это было на полях сражений.
— Кому сказать?
Вопрос вывел меня из себя.
— Ты что, не слышал приказа? Какая наглость! Разбуди кого-нибудь и скажи!
Ромилей неохотно вышел из хижины и, вероятно, начал молиться, раскаиваясь, что вообще согласился работать со мной, что его соблазнил мой джип, и сожалел, что не захотел вернуться в Бавентай после истории с лягушками. У него наверняка не хватит мужества будить кого бы то ни было. Вероятно, ему пришла в голову та же мысль, что уже вертелась у меня в мозгу: нас могут обвинить в убийстве.
— Ромилей, где ты? — позвал я, выглянув из нашей лачуги. — Я передумал, старина. Возвращайся.
Неразумно куда-то посылать моего помощника. Не исключено, что утром нам придется защищать свои жизни.
Ромилей вернулся, и мы сели около мертвеца и стали думать, что делать. Я больше ничего не боялся. Страх сменился грустью, обыкновенной человеческой грустью. Я смотрел на труп, и его молчание будто говорило: «Думаешь, твоя жизнь просто ужасна?» И я также молча ответил: «Помолчи, мертвый, помолчи, ради Бога».
Отчетливо было ясно одно: труп — это брошенный мне вызов, на который я должен найти достойный ответ.
— Им не удастся сыграть надо мной эту злую шутку, — решил я и сказал Ромилею, как мы поступим.
— Нет, господин, — сказал он дрожащим голосом.
— Я так решил!
— Спать в доме нельзя. На улице?
