Татьяна Соломатина - Акушер-ха!
— Полощу, чего бы не полоскать. И вот это вот, что ты сказать, полоскать, и руки мыть, что я, не понимать? Я ещё два дня назад в ведре разводить! — И ведро у койки показывает. А почему не помогать?
— Если бы я знать! — отвечаю я даме, а сама думаю: хрен бы с ней, с марганцовкой. А почему этого слона самые современные антибактериальные препараты широчайшего спектра действия не берут-то? В мазке вроде ничего необычного. Просто запущено всё до ужаса. Что в бакпосеве вырастет, я уже тоже могу с точностью до 99,99 % предположить. Зуд уже должен пройти! Или хотя бы пойти на убыль. А санитарки мне уже настучали, что ёршик из санкомнаты пропал.
В общем, думала я думу до самого вечера. Ничего не придумала. Случился у меня мыслительный тупик. В тупике терзались Сомнения в приступе клаустрофобии, и лишь одна неясная Догадка, глядя на них, спокойно курила в сторонке. Озарённая светом её сигареты, пришла я к цивилизованной, образованной моей цыганке во палаты и говорю ей человеческим голосом:
— Показывай!
— Так видела уже два раза сегодня.
— Не то показывай. Показывай свечи. И упаковки.
Она их из тумбочки вынула и мне протянула. Смотрю — в упаковках все на месте. Только по одной свече в конвалютах не хватает.
— Ну и зачем ты мне врёшь?!
— Зачем я тебе врать! Я не врать! Как ты мне написать, так я и делать!
— Показывай, мать твою, что ты делать и как! Тут, при мне показывать!
И тут это достижение цивилизации достаёт из кармана халата одну свечу, дует на неё — типа пыль стряхнуть и крошки от сухарей с изюмом, асептика и антисептика, блин, — ложится на спину, раздвигает ноги и… И тут я ору ей:
— Стоять! Показать мне свечу!!!
Как вы думаете, что сделала эта прекрасная фея? Она аккуратно вырезала свечу из конвалюты. По краешку. По контуру. По шву. И каждое утро совала одну. А каждый вечер — другую. Честно-пречестно. А потом — вынимала, споласкивала и клала в карман халата. До следующего употребления.
С тех пор, назначая вагинальные, ректальные и всякие прочие свечи своим пациенткам, я уточняла: «Предварительно снять упаковку». Они, что правда, смотрели на меня несколько странно. Но мне, честно-пречестно говоря, было абсолютно всё равно, что они обо мне думают. Лишь бы динамика была положительная и общее состояние удовлетворительное.
Больше я ничего не хотеть!
Баба Галя
В те времена, когда Колумб, кряхтя, тащился через Атлантику, наивно полагая, что идёт в Индию, дедушка Ленин был живее всех живых и космические корабли ещё не бороздили умы туристов-олигархов, я была интерном акушером-гинекологом. Ещё не свергли режим апартеида, поэтому ЮАР была процветающей державой, выдающей на-гора не только свет бриллиантов, но и покой для белого человека.
Я же на то время ничего этого не знала, ибо претензии мои к миру были весьма ограниченными. Меня интересовала лишь женская репродукция во всём её многообразии, посмеяться и помечтать.
Тогда ещё — назовём его Вольдемар — работал обычным смертным ординатором, а не главным специалистом не будем уточнять где. Кроме него, я дружила ещё с… пусть будет Зюзей. Зюзя была потрясающей женщиной. Не смотри, что не красавица, муж — красавец и двое детей в кармане. Зюзя умудрялась наставлять красивому мужу ветвистые рога — где по любви, где по дружбе, а когда и от скуки. Причём не отходя от рабочего места, по дороге на рынок и где только можно и нельзя. При этом она была прекрасной матерью — не нянькой, а именно матерью. Другом своим девочкам. Просто Зюзя сама была ребёнком. За это её и любили все, включая прежде всего красавца-мужа, который как-то гонялся по всему роддому за неонатологом с целью набить последнему лицо. После они сидели в кафе и плакались друг другу на Зюзю. Пришедшая чуть позже Зюзя хоть и получила в глаз, но уже спустя пятнадцать минут сидела на коленях у мужа, не забывая подмигивать красавцу-неонатологу. Невзирая на бл…дство, специалистом она была ого-го каким — куда там Вольдемару. Но эта история не о Зюзе.
А о бабе Гале.
Вольдемар и Зюзя помнили бабу Галю молодой красивой шестидесятилетней женщиной в расцвете сил и с тридцатилетним гражданским супругом в придачу. Именно благодаря бабе Гале Вольдемар и Зюзя умели то, что они умели. А умели они немало руками, а Зюзя — ещё и головой.
Баба Галя была из тех, кто нёс с Лениным бревно на субботнике, переливал кровь внутриартериально при помощи такой-то матери — и полумёртвые солдаты становились живыми. Баба Галя была из тех, кого первые секретари обкомов приглашали к своим жёнам на дом в сталинские высотки в сталинские же времена. Нет. Не чаю попить. Поскольку рано или поздно любой страх нивелируется, а деньги человек любит больше, чем боится страха, баба Галя освоила ниву криминальных абортов круче любого агрария. Домик себе славный справила на окраине, которая нынче почти центр города. С садиком и огородиком. И пошёл к ней поток страждущих избавиться. Потом аборты снова опять разрешили — но поток страждущих не иссяк. Ибо баба Галя специализировалась на абортах в позднем сроке. Садик-огородик был прикопан кое-чем чаще, чем у иных картошка родится, а дом полнился дефицитными югославскими стенками, чешским хрусталём, индийским кофе и даже американским бабл-гамом. Сама же Галя — тогда ещё отнюдь не баба была увешана бриллиантами покруче, чем модель на показе продукции «Де Бирс», потому что наши бриллианты были, есть и будут самыми бриллиантовыми в мире!
Но я не о морально-этических, правовых и прочих аспектах. На это есть суд. Божий. И если и есть там чьё дело первым на очереди о детоубийстве, то уж не бабы-Галино, поверьте.
Я о том, что к тому времени, как Колумб и все-все-все, Галина была уже бабой Галей и начинала походить на городскую сумасшедшую. Сорокалетний молодой красивый сожитель покинул даму, как только она вышла на пенсию. А на пенсию её уже «вышли», потому что семьдесят, и Вольдемар, и Зюзя, и ещё много молодых — обученных ею же и прочими.
Но если у прочих была семья, дети, внуки и какие-никакие спутники жизни — то есть есть с кем на веранде генеральской дачи в Венках чаю с плюшками попить, то у бабы Гали, кроме работы, не было ничего и никого. Только стая безумных котов, разодравших и зассавших окончательно остатки былого великолепия, и не менее безумная стая молодых охотников за вкусным куском недвижимости уже в черте города к тому моменту.
Каждое утро баба Галя просыпалась, кормила котов, умывалась, одевалась и пилила с одной окраины, которая сейчас почти центр, на другую окраину, которая сейчас почти центр.
К тому моменту, как я пришла в интернатуру, баба Галя была кем-то (или чем-то) вроде род-домового. Это был штатный юродивый, а их обижать нельзя. Акушерки поили её чаем, врачи кормили обедами и приносили одёжку. Баба Галя деградировала семимильными шагами. Это был, конечно, не старик Альцгеймер. Это был обычный старческий маразм, наступивший от ненужности и одиночества. С одиночеством мы поделать ничего не могли, но иллюзию нужности создать были просто обязаны. Поэтому те же Вольдемар и Зюзя хотя и ржали — когда за, а когда и в глаза старушке, — любили её и в меру сил пытались облегчить суетный конец мытарского существования.
В отделение и в палаты бабу Галю не пускали, но в ординаторской она была вольна сидеть хоть целый день. Пару раз её привлекали — пока ещё не совсем у неё крыша поехала — для участия в «конвульсиумах», и советы её были, чего греха таить, дельными. Но баба Галя была из тех акушеров-маньяков, которые когда-то — ещё в доколумбову эпоху — исполняли внутреннее акушерское исследование без перчаток. Потому что — тактильная чувствительность. У неё даже был длинный острый крепкий ноготь — я уж не знаю, зачем он современным юношам, а баба Галя когда-то вскрывала им плодные пузыри. Причём эти самые исследования — внутренние — баба Галя делала, не снимая бриллиантов. Домашнюю деятельность она лет до шестидесяти пяти не прекращала, поэтому бедные эти бриллианты повидали немало.
Кроме котов — и уж куда как сильнее, чем к ним, — баба Галя была привязана к своим бриллиантам. Как там у Мерилин Монро на самом деле было — я не в курсе, а вот лучшими бабы-Галиными друзьями эти огранённые углероды таки были. Если не единственными. Потому что настоящие друзья не жалеют, в отличие от Вольдемара, Зюзи, начмеда и вашей, тогда ещё юной, покорной слуги. Настоящие друзья — холодны и безупречно прозрачны.
И вот на этих самых бриллиантах, а также изумрудах, сапфирах и куче всякого качественного золотишка крыша у бабы Гали и поехала окончательно. Ела она какую-то кильку чуть ли не из одной миски с котами. Носила почти лохмотья, потому что подаренные вещи складывала в шкафы на какой-то неведомый грядущий чёрный день, хотя уже дни текущие у неё были чернее некуда. Ходила в валенках без галош, невзирая на полную прихожую своих и наших слабопоношенных сапог. На голове носила шапочку, связанную ей в благодарность той самой женой первого секретаря обкома. И… и везде и всегда за собой таскала мешочек со своими драгоценностями. «Мешочек» — это, конечно, слабо сказано. Но «мешок» — это бы я уже приврала. Платя дань «наследию прошлых лет», как и многие пожилые люди в этой стране, баба Галя чётко соблюдала законы конспирации — ходила она всегда обвешанная всяческими пакетами и кульками. С килькой. Со старой пудрой. Со статуэткой с отбитым носом. С тряпьём. Чтобы никто не догадался, где на этот раз припрятаны драгоценности.
