Евгений Рубаев - Рыбья плоть
Прервал её глубокие раздумья ворвавшийся Вова и стал требовать завтрак. Ничего не разобравшаяся повариха погнала его большой поварёшкой. Его разыгрывали таким образом уже несколько десятков раз. Несмотря на нажитый отрицательный опыт, он каждый раз срывался с кровати в столовую. Но при всём феноменальном обжорстве он был не толстый, даже худощавый. Все килокалории у него выходили на работу, был он парень не ленивый. Если где-нибудь под выхлопными трубами возникала промазученная земля — это была делянка для Вовы. Инициативу он никогда не проявлял никакую, но по первой команде хватал лопату и начинал носить вёдрами пропитанную маслом землю за обваловку. За это его не то, что не лелеяли другие дизелисты, а наоборот, всегда его гнобили, говорили:
— Вова, ты проглот! У тебя глисты! На Украине когда свиноматка приносит выводок, то один из них жутко худой. Жрёт он больше всех, и зовут его отсосок или кишкунчик. Таких поросят убивают на другой день после рождения и продают на рынке в качестве «молочного поросёнка».
Вова не обижался и даже не улыбался. Выражение лица у него было всегда вопросительным, напряжённым. На выходные он не ездил, боялся прошлых опытов. Его пьяного обязательно избивали случайные собутыльники и отбирали все деньги в первый же вечер. Несмотря на то, что этот человек не мог ничего худого сказать даже в принципе! Напротив, был радушный и угощал всех желающих. Возможно, потому и били его каждый раз.
В этот раз вновь опять попили чай с Вовиным сахаром и печеньем. У Рафа даже голова перестала болеть. Голова болела нещадно последние дни, очевидно от недостатка сахара в организме. Дядя Володя сахар не употреблял, «берёг сердце». После глубочайшего перекура Сапог выдал тезис:
— Чё вы все расслабились? Уже пора на обед!
Раф подал голос, неожиданно для себя:
— Так ведь хорошо наелись, плотно?!
— Плотно, не плотно, а Люся (так звали повариху, и, если учесть, что в документах у неё было «Людмила», это тоже можно было считать кличкой) всё одно обед запишет! Здесь так: ел — не ел, а если на буровой был, то в ведомость повариха всё равно «палку» ставит.
— Так в бухгалтерии оспорить можно?
— Ну, оспорь, потом будешь без жратвы. Ни одна повариха тебя под запись кормить не будет. Будешь как все прикомандированные, только за наличный расчёт!
На обед было как всегда: борщ из консервов, из больших литровых банок, наполненных красной субстанцией, макароны по-флотски с говяжьей тушёнкой и распаренным сухим луком. На третье был компот из сухофруктов. Хлеб выпекался здесь же, на буровой. Для этих целей была даже сложена печка из кирпича, но прогревалась она самодельными спиралями из нихрома. Мощность этого агрегата была сногсшибательная, в холодную погоду, когда работала пекарня, старший дизелист бегал по вагончикам и кричал, что бы электрообогреватели вырубали.
— Станция села на ж…пу! — орал он. Это обозначало, что дизель электростанции от нагрузки теряет обороты и коллектор выхлопа уже красный. Поварихе за пекарню доплачивали «обработку», тридцать процентов. Но, если учесть, что всё тесто вымешивалось вручную, другой здравомыслящий человек за «тридцать процентов» впахивать по ночам не стал бы! Когда интересовались:
— Люся, а когда у тебя свежий хлеб бывает? Почему всегда чёрствый?!
Она орала из амбразуры:
— А старый я куда девать буду? Тебе в задницу натолкаю, что ли? Мне же его надо пропускать!
«Пропускала» Люся всё, у неё ничего не пропадало. От экономики на кухне зависел весь её приработок. Ситуация с экономией продуктов была прямо противоположной экономии материалов на предприятиях государства. На самом деле она делилась с подругой из прачечной, фамилия которой была Курилка, что опять походило на кличку, и её все так звали и не знали её имени вовсе. Люся, угощая Курилку горячим хлебом, делилась с ней:
— А что, я им, сволочам, свежий хлеб давать буду? Они сожрут его вмиг! А я потом меси его, поливая потом. Да и старший дизелист Горденко мается с электростанцией. Печь-то жрёт электричество ого-го!
Про Горденко она несла отсебятину. Повариху он ни в чём не ограничивал. Делать поварихе замечания было себе дороже. Орала она даже без поводов. Основной темой её воплей было, что мужики все сволочи! Такое неожиданное умозаключение основывалось на том, что замуж её никто не брал. Даже на ночь ни кто не приходил. Мужчины, были, в основном, разведённые алиментщики. В их душе жил непреходящий шок от прежней семейной жизни. Все они стали узниками советской эмансипации женщин. Их бывшие жёны истязали их походами к общественникам предприятия, где те работали. Профсоюзные деятели могли, к примеру, издать решение, что деньги, заработанные мужем, кассир будет отдавать жене. Муж выстаивал очередь в кассу в день получки. В апофеозе к окошечку проталкивалась жена и выхватывала получку, как выхватывают морские птицы-поморники рыбу из клюва олушей. Олуш, который нырнул на небывалую глубину и поймал заветную рыбу! Ещё в душе живы были все детективные истории с заначками от жены, вызовы милиции для того, что бы оговорить родного мужа и сдать его в обезьянник. Жив был акт дележа после развода, когда несчастного мужа пустили в одних трусах под ликующие крики победителей, жены и тёщи. Поэтому поползновения Люси на предмет обрести мужа были тщетными. Она оставалась эмансипированной советской женщиной. С неувядающей надеждой огрести справного мужа, и увезти его к себе на Кубань, где у неё был и домик, и огородик, и даже гаражик, под проектируемый под покупку «Москвич», а то и «Жигули». В мечтах она говорила:
— А что?! Если ему дорого его бурение, так бурение и у нас есть. А если выпить — я ему самогона из слив наварю! Хоть залейся!
Невдомёк было старой куртизанке, что важнее сливового самогона и бурения — свобода! Чтобы с утра тёща не перечисляла список мероприятий, которые пришли в её тронутую маразматическими изменениями головку размером с кулачок. Но повариха Люся была на редкость активной негодяйкой, от своих планов она никогда не отступала. Даже бы если ей мировой психолог обосновал все доводы невозможности пленения помбура из разведочного бурения, она всё равно бы не отступила! При всём при этом она в своей тактике на мелкую хитрость не разменивалась! Она действовала нахрапом.
Приглядела как-то она пару-тройку кандидатов на роль, изображающую хозяина её усадьбы на Кубани. Среди всех был Валера Дробышев. Это был здоровый, мосластый парень. С широкими плечами и без грамма жиринки. Был он на редкость угрюмого характера. Из молчаливого состояния его выводило только одно занятие — покрыть матом кого-либо, если последний провинится. Все его матерки отвечали на вопрос «кто?» На бедную голову провинившегося сыпалось: «Козёл, кошёлка, пидарас…» — и так далее. Бывают матершинники, которые перечисляют слова, отвечающие вопрос «какой?», например, «е…учий, вонючий, ссыкучий…», но Валера к таким не относился.
У Дробышева были и ещё заскоки, типа заняться накопительством, но не в деньгах, чтобы не пропить! По этому поводу он временами накупал золотых обручальных колец на все десять пальцев. Может, этот факт и спровоцировал повариху Люсю… Но через неделю или три дня колец уже не существовало. Валера умудрялся проиграть их в карты. Сегодня при открытии столовой и появлении первых едоков Люся обратилась именно к Валере:
— Валерочка! Помоги мне поднять дежу с водой на печь!
Валера с лёгкостью брал бак с водой, всего килограммов сорок и на вытянутых руках ставил его на плиту.
— О-о-о! Какой ты сильный, Валера! — говорила Люся.
— Я же дрочу! — угрюмо отвечал Валера.
— А ты сегодня симпатично выглядишь! — не унималась повариха.
— Я же сдрочил!
Проектируемый жених был непробиваемый, и Люся стала разливать борщ. Можно было бы налить загодя серию тарелок, как их именовали помбуры — «шлюмок», но повариха наливала каждому индивидуально. Она вначале вглядывалась в претендента на миску борща, а потом заливала черпак месива. Кому гуще, кому жиже или меньше. Чем при таком решении руководствовалась, и какие выводы делала повариха — оставалось тайной. Но никто никогда не роптал. Все вкушали раствор содержимого консервных банок и местного кипятка, приправленного сухим луком. Усердно смешивали его во рту с серым «пропускаемым» хлебом. Раф, несмотря на обильное угощение при встрече его после прилёта, смог съесть весь набор обеда, включая водянистый компот. Пища была малокалорийная. Недостаток калорий работяги, как и везде — в армии, на зоне — дополняли хлебом. Чего не хватало организму для поднятия тяжестей, дополнялось этим русским национальным продуктом. Его съедали более всего в мире на душу населения, не потому, что это национальный обычай. Съедали много оттого, что больше было съесть нечего.
От переедания Рафа поклонило в сон. На вахту ему идти было в ночь, и он свалился спать на своей койке у входа. Проспал до ужина, на который его разбудили его новые товарищи, которые всё это время хлестались в карты, поэтому шума от них было немного. На ужин был уже другой суп, из вермишели с тушёнкой. Из приправ плавал даже лавровый лист. На второе давали уже не макароны, а рожки, всё с той же тушёнкой, только вместо компота был чай. Этакое бурое тёплое пойло, сладкое на вкус. Но все пили этот «чай», как обязаловку.
