Тадеуш Бреза - Лабиринт
Легче дышалось только в самой вилле. Лакей следил за жалюзи и отчитывал меня, если я забывал их опустить в моей комнате.
Минуя холл, заставленный скульптурами, я поднимался по холодной лестнице к себе, принимал душ, а потом босиком возвращался в комнату, утопавшую во мраке. На всей вилле полы были каменные. Поэтому я с удовольствием ходил бы даже по всему дому босиком. Так все же прохладнее. После душа-кровать.
Большая, как ладья. Я засыпал. В остальную часть дня: библиотека Кампилли, прогулки по памятным местам и опять тот же ресторан. А после ужина кино или снова библиотека.
Я усаживался с книжкой на огромном диване шафранового цвета, возле стола с фотографиями. Иногда я исправлял заметки, сделанные утром. Иногда разглядывал фотографии. Их было очень много. Больше всего на огромном столе в центре комнаты.
Но и на столиках меньшего размера тоже было полно рамок. На фотографиях был запечатлен весь мир супругов Кампилли. Мир хозяйки дома, урожденной Згерской. По уверениям лакея в полосатой куртке, семья синьоры Кампилли была principesca'[' Княжеская (итал.).], однако отец ничего мне об этом не говорил. Про то, что Згерские были люди богатые, я слышал. Что они были магнаты-знал определенно. Повсюду на стенах висели изображения их дворца в имении нод Житомиром, помпезного здания с башнями по углам; изображения этого дворца, выполненные в различной техникефото, литографии и акварели, - попадались мне и в других комнатах, помимо библиотеки Кампилли. На фотографиях род Згерских представлял не только бедный Анджей, которого убили солдаты, отступавшие с фронта, но и разные другие, близкие и дальние, родственники синьоры Кампилли. Кроме родственников, друзья. Многочисленные снимки политических деятелей, князей, премьеров, министров, послов; всё это были важные персоны, выдвинувшиеся главным образом в начальный период формирования польского государства непосредственно после первой мировой войны.
Фотографии духовенства, кардиналов, архиепископов, приоров, монсиньоров-тоже с дарственными надписями, - вне всякого сомнения, составляли вклад синьора Кампилли в этот пантеон.
Среди прочих я обнаружил отличный снимок монсиньора Риго.
Как живой! У себя в Роте, за письменным столом, грузный, массивный, с умным, несколько ироническим взглядом, устремленным в объектив. Подпись мелким почерком, слегка стилизованным под готический, что, впрочем, как я слышал от отца, принято в курии. Я взял в руки снимок, вставленный в солидную серебряную рамку, и поднес к свету. Так я лучше мог рассмотреть лицо монсиньора, потому что тогда в Роте мне было неудобно это делать, да к тому же я очень волновался. И вот я вгляделся в него теперь: симпатичное лицо, внушающее доверие.
- Ну же, - обратился я к портрету, как бы поторапливая его, моисиньор, пора! Где сигнал?
Остальные фотографии-это семейство Кампилли. Он-в обыкновенных костюмах или торжественных одеяниях, она-в домашних платьях или бальных нарядах, наконец Сандра-в детстве, в" девичестве, замужняя дама; внуки, ну и на двух снимках Весневич: в польском мундире и в мундире какого-то рыцарского, вернее всего ватиканского, ордена-пелерина, большая шапка, роскошный пояс и высокие театральные сапоги.
Наконец вилла в Остии, где я купался, и резиденция в горах, куда все Кампилли переселялись на август. Прекрасный каменный дом в стиле ренессанс на лесистом крутом склоне. Замечательное место, ничего не скажешь! Свободно там дышится после раскаленного, знойного Рима.
Даже в Ватиканской библиотеке становилось душно. Ранним утром еще ничего, но часам к одиннадцати совсем плохо. Поэтому я берег время и точно в половине девятого одним из первых садился за свой стол; раскладывал заметки, доставал из кармана лупу, взятую в кабинете Кампилли, а затем отправлялся в маленький зал с каталогами, где выдавали затребованные из архива материалы. С ними получилось не очень хорошо. Четыре исследованных документа, которые я уже сдал, вернулись ко мне.
Следующие из "заказанных мною доставили очень нескоро. Вдобавок ничего нового выжать из них не удалось. На печатях по-прежнему лучше или хуже сохранившиеся фигуры патронов Роты, только и всего! В глубине души я досадовал. Разумеется, я ни в чем не винил ни документы и древние печати, которые не приносят мне ничего интересного, ни научную работу, которая подвигается очень медленно, ибо таков уж ее ритм. Скорее я сердился на работников каталога за то, что они не торопятся, когда мне так некогда. Однако я не проявлял нетерпения, о нет.
Тем более что не они несли ответственность за то, что срок моего пребывания в Риме мог еще сократиться, а также за то, что приехал я летом, когда копаться в запыленных и душных хранилищах, наверное, очень мучительно.
Я сам это чувствовал, когда после маленького перерыва, который я себе устраивал между часами занятий, заходил в архив-в отдел каталогов. Я выписывал новые названия и присоединял их к прежним заказам, то есть к тем, которые еще не выполнили. Я разыскивал их в поте лица, едва не ослеп, роясь в различных указателях со списками документов. Прочитать их было трудно из-за темноты. Всюду опущены жалюзи и даже тяжелые шторы, так как окна выходят на южную сторону. Я подсовывал указатель под лучик света, которому удалось пробиться сквозь все препятствия, либо подносил к свисавшей с потолка лампе, которую то и дело кто-нибудь гасил, считая, что от нее становится еще жарче. Надо было бы с самого утра приходить сюда, рыться в каталогах и списках. Воздух с ночи еще свежий и шторы не задвинуты-значит, светлей. Но это также и лучшие рабочие часы, и жаль тогда отрываться от своего стола в читальне. Однако придется. Проклятая спешка! Если бы я знал, что еще с месяц посижу в Риме, то ко всему относился бы спокойнее. Научная работа не терпит торопливости. Розыски документов-тем более. К тому же в такой фантастически богатой библиотеке, в которой за многие века ее существования выработалось особое отношение к понятию времени. И значит, в данных обстоятельствах нужно быть терпеливым и не распускать нервы!
В перерывах, то есть между часами, проведенными в читальне, и часом в отделе каталогов, - лоджия, а в ней священник из Сан-Систо. Его имя и фамилия дон Евгений Пиоланти. Он представился мне, а я ему. Я прихожу в библиотеку раньше, чем он. Пиоланти появляется значительно позднее. Вскоре он объяснил мне почему: живет далеко. Ему приходится ехать до Термини поездом, а оттуда автобусом. Дорога отнимает полтора часа. Уйдя из библиотеки, он выпивал кофе с молоком, съедал булку и какие-нибудь фрукты-он привозил их с собой, - после чего пускался в обратный путь. Обо всем этом он мне рассказал. А когда я пригласил его обедать, он даже продемонстрировал сверток с булкой и фруктами и термос с кофе. Произошло это на третий день после отъезда Кампилли. Я чувствовал себя немного одиноким, и мне было бы приятно общество Пиоланти, но он не принял приглашения. Извлек свои запасы в доказательство, что еда у него есть.
В первый день, когда я разговаривал с Пиоланти, еще не вспомнив, откуда его знаю, он показался мне загадочным, а его слова не лишенными намеков. Высказывался он тогда сдержанно, спрашивал кратко. Но назавтра, после того как я первый ему поклонился, а потом, в лоджии, подошел к нему и он разговорился со мной, таинственность исчезла. Должно быть, он был из робких и, безусловно, такой же одинокий, как и я. Он нуждался в собеседнике, встретил меня и, однажды себя переломив, стал обыкновенным священником из глухой провинции, который застрял в городе на более долгий срок, чем предполагал, и уже начинал томиться. Тогда же он упомянул, что торчит здесь уже пять месяцев. Столкнувшись с ним в лоджии и поздоровавшись как с добрым знакомым, я произнес какую-то пустую фразу относительно жары, а затем спросил, не надоело ли ему в Риме.
Он покраснел. Развел руками. Однако на мой вопрос не ответил.
Вместо этого он сказал:
- Я остановился в Ладзаретто. Вы слышали о Ладзаретто?
Я не слышал.
- Это бывший лепрозорий, старый поселок для прокаженных.
Расположен он прямо к северу от Рима, на склонах Агуццо, высота небольшая, но все-таки воздух там лучше, чем здесь.
О причинах, удерживающих его в Риме, он не упоминал и не сказал больше ни слова о Сан-Систо под Орсино. Разве только, что его приход находится в гористой местности. Зато о своем Ладзаретто говорил много. В средние века каждого подозреваемого в том, что у него проказа, загоняли в такие поселки, их было много на территории Италии, да и в других странах. Сегодня одно только Ладзаретто сохранило старое название, хотя вот уже несколько веков, как оно не служит прибежищем для прокаженных. Из прежних сооружений там сохранилась церковь Лазаря из Евангелия от святого Луки и монастырский приют для странников. Даже местные жители не помнили его происхождения. Они называли приют монастырем, добавляя, что монастырь был строгого устава; этим, по их мнению, объяснялось то, что из приюта не было хода в церконь- ничего, кроме узкого отверстия в метр длиной, через которое священник давал причастие зараженным.
