Владимир Козлов - Война
Высокий крепкий парень в потертой кожаной куртке подходит к Матвею.
– Ты будешь моим противником. И ты должен забыть, кто я. Ты не должен поддаваться или играть. Да, это – упражнение, но упражнение серьезное. Итак, разобрались по парам.
Парни и девушки выбирают партнеров. Мелькают улыбки, исчезают.
Напротив Вики стоит парень с длинными светлыми волосами, собранными в хвост, с прыщами на лбу, в синей куртке с эмблемой Chelsea.
– Бей по-настоящему, не поддавайся, – говорит Вика.
Парень кивает.
– Начали! – кричит Матвей.
Ребята бросаются друг на друга.
Светловолосый бьет Вику кулаком в нос, ногой в ребра. Она пытается схватить его за ногу. Не выходит. Он снова бьет кулаком – в подбородок, ногой в живот. Вика падает на спину. Парень наклоняется над ней.
– Извини, – говорит он. – Ты в порядке?
Вика со всей силы бьет его кулаком в лицо, попадает в глаз. Парень отскакивает. Вика поднимается, кидается на него, бьет кулаками. Парень увертывается.
Матвей дерется с Ильей. У Матвея рассечена губа, кровь из ноздрей течет по подбородку.
Матвей и участники коммуны лежат на лугу. Некоторые вытирают кровь рукавами и носовыми платками. Илья облизывает кровоточащие костяшки.
Вика высмаркивает в платок кровь с соплями. Светловолосый сидит рядом.
– Дай потрогаю нос – чтобы не было перелома, – говорит он.
Вика кивает. Он осторожно ощупывает ее переносицу длинными белыми пальцами.
– Вроде не должно.
Матвей встает.
– Ну, что, ребята? Не самое простое было упражнение? Согласен. Но оно жизненно необходимое. Позже вы сами это поймете.
По небу летит самолет, оставляя за собой размазанный след. Отчетливо слышен шум его двигателей.
* * *Клуб. На сцене – пусто. Из колонок звучит Пи Джей Харви. За столиком сидят Саша и Кевин. Перед каждым – по пластиковому стакану пива.
– …вот смотри, – говорит Кевин. – Акции антиглобалистов. Тысяча девятьсот девяносто девятый год. Бэттл оф Сиэтл. Цель была – не допустим участников Дабл-ю-Ти-Оу в конгресс-центр. Люди взяли улицы. Мирно взяли. Очень много числа людей. Сорок тысяч – минимал. Они просто стояли. Или там была стрит-парти. Они не планировали никакой насилие, никакой вайаленс. Потому что антиглобализм – это писфул, мирный протест. Это полиция устроили вайаленс – они запускали газ, пеппер-спрэй, стан-гренэйдс, даже пули – резиновые пули. Потому что полиция – это всегда вайаленс, а те, которые протестуют, – мирные. Только там еще были анархисты из «блэк блак», и они разбили витрины, ограбляли магазины… Это их вина…
– Если бы не было анархистов, то не было бы и такого резонанса, – говорит Саша. – Анархисты показали, что на насилие можно отвечать насилием. Полиция, государство – они понимают только язык насилия…
– Нет, нет, нет! – Кевин трясет головой. – Я не соглашаюсь. Ты не прав. Если люди нападают первые, они не правы. Полиция нападает первой – тогда мы правы… Вот смотри – здесь, у нас. Группировка атакует полицию. Это плохо. Это вайаленс, насилие, и он приведет еще больший вайаленс. Уже полиция, центр «Э», допросят анархистов, панков, антифашистов. Это, возможно, провокация…
Саша молча берет пиво, делает глоток.
* * *Утро. Трамвай катится вдоль забора комбината. За забором дымят трубы. Андрей сидит в конце салона, в ушах – наушники. Играет серф – группа 9th Wave. Музыка обрывается. На экране телефона – значок входящего звонка. Андрей нажимает на кнопку, говорит:
– Алло.
– Привет, это Гриша Ильченко.
– Привет, я узнал. Опять будешь меня переманивать?
– Нет, совсем не поэтому звоню. Тут такая херня вышла… Леню Никольского знал?
– Ну да, а что с ним?
– Умер сегодня утром в больнице. Но не сам… Менты его замучили. Ну, ты знаешь, он бухал последнее время, постоянно нигде не работал – так, внештатно. Я ему иногда подбрасывал мелочи – так, чтобы поддержать чувака… Короче, вчера вечером его взяли два уебка из ОВД «Центральный» – в нетрезвом состоянии. Что там точно было – неизвестно, может, он что-то сказал им… В общем, отвезли его в отделение. Пиздили несколько часов, засадили в задницу ручку молотка…
– Молотка?!
– Не спрашивай только, откуда у них молоток… Ясный пень, они не знали, кто он. Думали, обычный алкаш или бомжила. Как я понимаю – под утро он отрубился и в сознание не приходил. Тогда они перессали и вызвали «скорую». Но уже было поздно. Разрыв прямой кишки, внутреннее кровотечение…
– Хуесосы.
– Я и говорю, что хуесосы. Но сейчас задача – раздуть максимальную бучу. Потому что менты будут пытаться это дело замять. Их и так уже прессуют за нападения, а они, получается, сами их провоцируют… Я уже отправил двух парней – репортера и фотографа – в больницу, завтра будет материал. Как думаешь, сможешь в «Трибуне» пробить?
– Постараюсь.
– Ну и вообще, поговори со всеми, кого знаешь… Чтобы буча была реальная… И в блогах, твиттерах чтобы писали – обязательно. Чтобы этих уродов, блядь…
– Да, понял. Сделаю, что могу.
– Ладно, пока.
– Пока.
В телефоне снова включается музыка. Андрей смотрит в окно. Забор комбината закончился, потянулись серые кварталы девятиэтажек.
* * *Женя и Оля идут от здания университета к стоянке. Тротуар засыпан опавшими листьями.
– …зачем ей это было нужно? – говорит Женя. – Ну, я не знаю… Есть люди, которые жалуются: вот, как все надоело, как хочется сбежать от всего. Но она ж никогда ничего такого не говорила. Что депрессивная – бывало, да, но чтобы так вот…
Они подходят к машине. Женя щелкает ключом, открывает дверь, садится. Оля садится рядом.
– Может, у нее что-то было в жизни такое, и мы про это не знали? – спрашивает Женя. – И она из-за этого?
– Всякое могло быть. Ты ж ее знаешь – она далеко не самый открытый человек. Даже с друзьями…
Женя заводит машину. Включается музыка – Pink. Она задним ходом выезжает со стоянки.
– Слушай, ты, вообще, в курсе – что там за контакты у твоего Саши со Стасом?
– Да нет.
– И он тебе ничего не рассказывает? Ну, про то, где бывает, с кем общается…
Машина, выехав на улицу, набирает скорость.
– Рассказывает.
– А про Стаса ничего не говорил – я имею в виду, после первой встречи?
Оля качает головой, отворачивается к окну.
Машина останавливается на светофоре.
– Знаешь, я волнуюсь, – говорит Женя. – Он много лет назад отошел от дел, и я не хочу, чтобы были какие-то напоминания и так далее…
– Ты боишься, что Саша его может во что-то втянуть? За кого ты его принимаешь?
– Ни за кого. Я не настолько близко его знаю. Но… Да, я боюсь.
Загорается зеленый. Машина трогается.
* * *Раннее утро. Вика выходит из дома коммуны. На ней – черная куртка, вязаная шапка. На спине – рюкзак. Она быстрым шагом пересекает двор, выходит за калитку, еще ускоряет шаг.
Вика идет по лесу, усыпанному опавшими листьями. Лес заканчивается, она выходит на грунтовую дорогу. В ветвях деревьев каркают вороны.
Старый автобус ПАЗ трясется на ухабах. Вика дремлет на заднем сиденье, положив голову на рюкзак. На сиденье перед ней – две старухи в платках и телогрейках.
Маленькая станция. Вика сидит на лавке. Она достает из рюкзака кусок батона, отщипывает от него кусочки, жует. Мимо станции проезжает товарный поезд. Мелькают вагоны, цистерны. Железнодорожник с сигаретой в зубах провожает поезд взглядом, поворачивается, смотрит на Вику. Она продолжает жевать батон.
Электричка. За окном вечереет. Вика сидит на деревянном сиденье. Сзади, спиной к ней, – мужчина и женщина за пятьдесят.
– …на аккордеоне играют, как на пианино, – говорит мужчина. – Это – интеллигентный инструмент. Это тебе не гармошка. У меня дома есть гармошка, но гармошка – это говно.
Вика смотрит в окно. Электричка проезжает мимо длинного забора, покрытого граффити.
– Девушка, вы в Москву едете?
Вика поворачивается. Напротив нее сидит парень лет двадцати пяти, в черной кожаной куртке, черной вязаной шапке, с бутылкой пива в руке.
– Нет, в Раменское.
– Какое совпадение. И я тоже в Раменское… Я сам оттуда. Нет, работаю я, само собой, в Москве, но сейчас вот ездил по делам в Воскресенск… – Парень протягивает Вике бутылку. – Пива хотите?
Вика качает головой. Парень присасывается к бутылке.
– А вы сами из Раменского? – Он смотрит на Вику.
– Нет.
– Так я и подумал. Потому что в Раменском я всех знаю. Это, я тебе скажу, деревня. Москва – тоже деревня, но большая. А Рама – маленькая деревня…