Лоуренс Норфолк - В обличье вепря
Они окружили Желтоволосого. Они собрались загасить его пламя.
Нет. Это было чуть позже.
Они несли с собой копья, стрелы и с острыми лезвиями ножи. Они шли сквозь крапчатые от солнечного света карманы леса. Он вышел к тростникам и увидел, как приветливые луговые травы сделались негибкими и страшными. Он почувствовал, как вздымается жутким частоколом щетина при виде высоких зеленых лезвий, и, когда его охотники скрылись в густых зарослях, подумал о кусочках острого металла, которые они несут с собой, чтобы пластать его, чтобы протыкать его насквозь. Они плыли по тростниковому морю, влекомые течениями, которых он не мог отследить. Собственными желаниями, подумалось ему. В этой грязи валяться ему не хотелось. Их копья обнесут его со всех сторон, их стрелы станут сыпаться с неба — в насмешку над его собственным шипастым доспехом: вывернутый наизнанку вепрь с кинжалами вместо щетины и копьями вместо клыков. Ненависти к ним он не испытывал. Но солнце закатилось за горизонт и оставило его во тьме, один на один с буйной пеной страсти. Земля начала дрожать у него под ногами, рябью пробирая кости в тугих мясных ножнах. Он почувствовал, как отчаянно свербит хребет: верный знак, что скоро появится тот, кого он никогда и ни за что бы не… Безбородый «он», от которого ему не скрыться, чьи следы непременно опутают и заберут в рамку ту форму, которую ему придется принять. Он не мог быть, когда это, другое бытие приближалось к его собственному.
И тогда он ринулся на своих охотников, потому что иначе поступить не мог. Он должен был ринуться на них и увидеть, как они прячутся в ложном святилище из тростника. Должно быть, он рвал и топтал их, пронзал их клыками, бил головой и ломал. Ел их? Этого он не помнил. Были пробелы. Ему следовало держаться ближе, удерживать в ноздрях их запах, навострять уши на каждый их шаг, как раньше. Он позволил себе отойти на некую странную дистанцию. Должно быть, он шел галопом, потому что земля разверзалась под ним и, казалось, растягивалась бесконечно, когда все его четыре копыта отрывались от жесткого торфа, который отграничивал лес от края озера и от набегающих на берег волн. Были краткие, воздушные мгновения, когда он ничего не знал и не помнил о земле под ногами. Он мчался навстречу деяниям, которые должны были свершиться в тростниковых зарослях, окаймляющих озеро Трихониду, которым надлежало быть записанными на телах охотников, а затем, свершив положенное, мчался от этих деяний прочь. От причиненного ущерба.
Он убежал сюда, в пещеру, и стал ждать, и вот теперь ожидание подошло к концу.
Он услышал шорох их шагов у входа и перестук камушков. Он увидел их силуэты на фоне входного проема. Сперва мужчина, в доспехе и шлеме, и вертит в руках копье, потом женщина, с луком на изготовку, и, наконец, собака, носом в землю, пластаясь по каменной поверхности. У входа они чуть помешкали. Мужчина повернулся к женщине и что-то сказал. Та кивнула, потянулась к колчану, вынула стрелу и положила ее на тетиву. Вепрь видел, как она натянула лук: так, что, казалось, он вот-вот лопнет. Бронзовый наконечник стрелы подрагивает, нащупывая ту единственно верную линию, по которой стрела пронзит воздух и вопьется в его плоть. Вепрь вслушался в ноту этой однострунной лиры, дожидаясь, пока затвердевшие подушечки ее пальцев не ослабят натяжение и не пошлют сигнал к началу его собственной дикой музыки. Еще чуть-чуть, подумал он.
Его легкие наполнялись и пустели, разбухали и съеживались. Еще один вздох, подумал он. В себя, а потом наружу.
Сейчас.
* * *Камни кололи ему ступни и, отлетая, били в голени. Меланион бежал и, пока бежал, понял, что не успеет. Он увидел, как Аталанта потянулась за стрелой и отвернулась от него — одним движением. Пасть пещеры дохнула тьмой, которая прокатилась над ними как облако дыма, окутав сперва Мелеагра, а потом и женщину. Она сделала шаг — собака у ноги — и исчезла. И тогда кратер стал пустым, если не считать его самого, и тихим, если не считать затухающего эха его шагов.
И никаких следов. Ни от нош, ни от копыта, и никаких других знаков, по которым можно было бы рассказать историю обо всем, что было. Ночной охотник считывает знаки там, где все другие ничего не видят, но вот когда подводят знаки… Он поднял взгляд от земли на темное лезвие входа в пещеру, но не увидел там никакого движения, и никто оттуда не вышел. Аталанта, Мелеагр, вепрь — они ушли за тот предел, до которого он мог за ними следовать. Что он без них?
Он вдохнул полной грудью, и сухой холодный воздух обжег ему горло. Он знал это место, хотя никогда здесь не был и даже не слыхал о нем. Его солнечный двойник остался на берегу залива, там, где они впервые встретились и соединились, выкрикивая собственные имена, возводя из звуков святилище, которое станет отправной точкой этого похода. Здесь было повторение и отрицание того, первого места: молчаливый, резной из камня кратер.
А между ними протянулась перекрученная плетенка оставленных охотниками следов, и она становилась все тоньше по мере того, как каждая отдельная ниточка изнашивалась, а затем пресекалась, И здесь, здесь, у него под ногами, и сейчас никаких следов не осталось вовсе.
Они были в пещере — те, кто выжил; и тьма, присущая этому замкнутому пространству, мешала ему, а тишина выталкивала его наружу. Он стоял и ждал, а вокруг понемногу темнело.
А потом из устья тьмы пришел звук. Поначалу он был похож на тихий шепот, но постепенно набирал силу, так, словно некий голос пробовал перейти на членораздельную речь или огромные легкие набирали воздух, и каждый вдох был чуть глубже предшествующего. Звук набухал и рос, пока не заполнил собой весь воздух, заставив окрестные скалы реверберировать эхом. Он припал к земле в наползающем со всех сторон сумраке, а громоподобная перекличка возвигла мощную звуковую колонну, основанием которой стало все пустое пространство вокруг, а ствол вознесся в небо.
Сначала он услышал крики тех, кто погиб в камышах, и рев пламени в Калидонском храме. Потом песня обрела наконец стройность и он услышал первые имена — имена героев — и узнал в них руины былого дворца, построенного на той стороне залива, напротив Калидона. И только двух имен он не услышал, имен людей, которых проследил досюда: Мелеагра и Аталанты, Они были со зверем, чье обличье стало их судьбой и чью собственную судьбу они сейчас лепили по своему образу и подобию.
Но образы, с ними связанные, были многообразны невероятно, да и сам вепрь, что ни миг, тоже норовил поменять обличье. Его эпитеты вспыхивали в сумерках, его атрибуты звенели в ушах Меланиона. В этой песне он рассыпался на составные части вепря: на путаные цепочки его следов, на части тела, разбросанные и похороненные в земле Калидона, на склонах Аракинфа и здесь.
Именно здесь Аталанте суждено было стать «Аталантой», а Мелеагру переодеться в костюм «Мелеагра». Именно здесь вепрю надлежало быть поделенным на части, будто бы для жертвоприношения: мясо людям, потроха богам [120].
Музыка вепря хрустнула над головой ночного охотника, и имена охотников, общество которых когда-то он оставил, запнулись на полдороге, наталкиваясь друг на друга. Он услышал, как история охоты сматывается с древка, которое еще только надлежало воткнуть в плоть жертвы, и рассыпается на ходу: шумы, мимолетные запахи и вспышки цвета, изменчивые оттенки неба, неровности и складки дубовой коры, сухая земля, сосновые иглы, жесткая проволока ее волос, ускользающая между пальцами. Всему этому надлежало исчезнуть, и даже сами зияния, оставленные этими утраченными смыслами, формы отсутствий тоже должны были кануть в вечность. Эту праведную тишину задним числом заполонят байки будущих времен и затопят тьму ложью.
Истинным судьбам героев суждено превратиться в апокрифы. Из тех, кто выжил, некоторым придется вернуться, чтобы умереть именно здесь; из умерших кое-кому придется воскреснуть, поскольку могилы им намечены вдали от Калидона. Агелай [121] и Анкей [122] погибли в камышах — вепрь посек их и втоптал в землю, — как, собственно, и Евритион, которого между высоких стеблей тростника нашло слепое копье Пелея [123]. Но курс Ясона уходит от охоты в сторону и ведет его сквозь годы к пляжу неподалеку от Иолка, где он уснет под кормой долго пролежавшего на суше и червями изъеденного «Арго» и будет ею раздавлен [124]. Двенадцати сыновьям Гиппокоонта суждено разбредаться и снова собираться вместе, пока Геракл не истребит их всех под лакедемонскими стенами, не то за убийство сына Ликимния, забитого ими до смерти [125], не то за изгнание Тиндарея, чье царство они прибрали к рукам [126]; как бы то ни было, погребены они в Спарте [127]. Рок Кастора — остроглазый Линкей, который, в свою очередь, падет от копья Полидевка и чей брат Ид будет испепелен Зевесовым перуном [128]. Токсей истечет кровью во рву [129]. Тесей будет изгнан из Афин, которым не будет до него никакого дела, а убьет его коварный Ликомед на далеком острове Скирос [130]. Терсит будет сражен под Троей сыном Пелея Ахиллом за осквернение мертвого тела любимого Ахиллова врага, царицы амазонок Пентесилеи [131]. Сын Ахилла похоронит Феникса, престарелого наставника своего отца, по дороге домой, где-то между Тенедосом и страной Молоссов: причина смерти останется неизвестной [132]. Сам Пелей переживет сына и умрет от старости, в изгнании, на Косе [133], либо на Икосе [134], либо же встретит смерть в пучине моря [135]. Его брат Теламон погибнет во время набега на Аркадию, предпринятого вместе с Гераклом, который там же его и похоронит, возможно [136], в то самое время, когда Амфиарай собственными руками выроет себе могилу, утянутый в глубь земную взбесившейся упряжкой лошадей во время злосчастного похода против Фив [137]. Кенея загонят в могилу ударами бревен кентавры на свадьбе Пирифоя [138], а не то превратят в женщину [139] или, если верить Мопсу, в желтокрылую птицу [140]. Сам Мопс встретит смертный час в пустынях Ливии: от укуса змеи [141].
