Митч Каллин - ЗА ГРАНЬЮ ДОЗВОЛЕННОГО
Как странно, думал он, стать невидимкой для тех, кто сам везде выступает как невидимка, — их лица, глаза, непонятная речь струились неясными образами.
— Двае бу чи, не май бу майф да дое?
Шагая по тёмным проходам вечернего рынка, он чувствовал себя в Китае.
— Чё как дуо шоу чин?
Точно так же он мог шагать по району рынка в Пекине, вдыхать экзотические запахи: приправленные пряностями молодые побеги, горький чай, желчь, хризантемы, горячий соевый соус.
— Чё мо на мо квай ах?
Он словно побывал в тысяче миль от юго-западного «Бургер Кинг» — туристом, который заехал далеко от дома, стоящим у прилавка в Гонконге, говорящим кассиру-китайцу: «Я беру эти два», добавляя к своим покупкам ежедневную газету.
Покинув Кван и перейдя парковку, шагая по асфальту, освещённому жёлтым светом фонарей, протискиваясь к своему убежищу, он вернулся в знакомый мир — направился к парку с небольшой сумкой покупок, с газетой, свёрнутой под мышкой, руки сжимали яблоко, словно это был бейсбольный мяч. К тому времени, как он продолжил своё наблюдение, он съел три яблока, обгрыз до сердцевинки, затем выбросил. Теперь, сидя за столиком для пикников, он вонзил зубы в грушу (сушёных кальмаров приберёг для своей последней трапезы перед сном) и принялся следить за действиями у туалета.
Эта ночь была такой же, как и предыдущие, — мужчины входили и выходили, некоторые повторяли визит через несколько часов, но Поло не появился. И тем не менее он ждал, изучая каждую фигуру, каждого, кто неспешно входил и быстро выходил, гадая: не ты ли убил Рональда Джерома Банистера?
Был ли это ты?
Или ты?
Или ты?
Он высматривал мотоциклы.
Следил за переодетыми полицейскими, за полицейскими машинами, колесящими по парку.
Он молился о том, чтобы убийца снова на кого-нибудь напал, застрелил кого-то в другом парке, чтобы его поймали и чтобы он признался в своих преступлениях Росасу.
Иногда он представлял, как сам хватает убийцу, прижимает его к земле, вырубает ударом кулака и, наконец, притаскивает тело в кабинет Росаса и бросает перед шокированным детективом:
— Вот он, чёртов подонок!
Или же покажется Поло, перепуганный неожиданным появлением Джона перед ним, нисколько не польщённый.
— Ты должен помочь мне!
— Конечно…
— Они думают, что я убил Банистера.
— Я знаю…
— Ты скажешь им, что они ошибаются. Ты должен помочь.
— Конечно…
Однако в конечном итоге его фантазии об избавлении всегда увядали, и он оставался ни с чем. Тогда он испытывал отчаяние, сомневаясь, что Поло когда-нибудь снова сунется в парк Миссии. Он дал себе две недели. Две недели ожидания, четырнадцать дней слежки за туалетом — после этого он расширит поиски, может быть, обследует другие парки или, если нужно будет, обследует все туалеты в пригородах.
«Я найду тебя, — размышлял он среди ночи. — Мы встретимся снова, и я больше не позволю тебе исчезнуть. Я найду тебя…»
К рассвету яблоки и груши кончились, огрызки были сложены в кучку и пошли на поживу муравьям. Восход солнца сигнализировал о конце ночной слежки у туалета, и, когда птицы начали петь среди пальм и мескитовых деревьев, парк превратился в мирное место, лишённое признаков тайных похождений. Встретив утро на полный желудок, он развернул газету, расстелил её на столике для пикников. Он изучил первую страницу — водя по заголовкам указательным пальцем, ожидая встретить своё имя, — но ничего о себе не нашёл.
Перевернул страницу.
Ничего.
Следующая страница.
Ничего.
Когда облегчение уже охватило его, палец скользнул на пять слов на странице формата А4: УБИЙЦУ БАНИСТЕРА ИЩУТ В КАЛИФОРНИИ. Под заголовком была его фотография из паспорта, чёрно-белая, сделанная за несколько лет до того. Прочитав статью, в которой было написано, что расследование идёт успешно, он испытал смешанное чувство страха и восторга. Он, оказывается, послал детектива и его команду по ложному следу, дал себе больше свободы, оставаясь неузнанным и невидимым.
Он думал, что ему нужно только время, и внимание публики переключится на что-то другое. Следующая трагедия — убийство, изнасилование, автокатастрофа, гибель ребёнка — избавит его от внимания кого бы то ни было (разве что останется полиция, семья Банистера и его собственное семейство). Пять дней назад его дело было расписано на первой странице газеты, сегодня оно уже переместилось на четвёртую страницу — через месяц он вообще перестанет существовать. Так что он отрастит бороду, попробует свою свободу на вкус (пройдётся там, поест здесь, прокатится на автобусе, когда его ноги слишком устанут). И без вопросов — снова встретит Поло, — даже если для этого потребуется много недель, месяцев или лет.
«Я найду тебя…»
Позже, подложив газету под голову, как подушку, он заснул некрепким сном у живой изгороди, его не тревожили всплески воды и крики детей. Он проснулся вечером — и последующие двенадцать ночей следовал одной и той же схеме: отправлялся на восточный рынок Кван, покупал еду и газету, съедал пищу, ожидая Поло, и на рассвете забирался за живую изгородь.
«Я найду тебя…»
Но после двенадцати ночей, за два дня до окончания двухнедельного плана, он решил, наконец, покинуть парк Миссии и поискать где-нибудь ещё; решение определило не столько отсутствие Поло, сколько молодой человек, который занял его место за живой изгородью:
— Послушай, я Бартон, понял? И мне нет дела, как тебя зовут, поскольку ты немедленно уберёшься отсюда к чертям!
Бартон — никакого имени, никакой фамилии — просто Бартон.
— Как Стинг. — Парень гордо сообщил ему. — Как Мадонна.
Он ненавидел сам вид того парня — эти дреды и короткие бачки, зелёные камуфляжные штаны, чёрная футболка с Бобом Марли, драная кашемировая куртка.
— Бартон — это я. Одно слово, понял? Бартон. Как Шер.
«Плохое имя для живого человека», — думал он. Немытый панк, совсем недавно занявший спальное место за живой изгородью, вытянувшийся там, где всегда спал Джон. Более того, Бартон захватил его газеты и заявил, что они его, сделал себе из них небольшой матрасик. Он пытался спорить с мальчишкой, доказывая, что живая изгородь — его владения, что газеты его, что яблоки, которыми угостился Бартон, тоже его.
— Эй, тебе ведь не принадлежит парк, правда? И я тоже тебе не принадлежу, ты понял? Так что вали отсюда, пока я тебя не тронул. В любом случае я сто раз тут спал, и тебя тут не было — так что должен сказать, что у меня больше прав, чем у тебя, понятно?
Словно Аттила, наказание божье.
— Но ты съел мои яблоки, Бартон.
— К чёрту твои яблоки и к чёрту тебя! Если ты хочешь назад свои яблоки, можешь сожрать моё дерьмо!
Словно богохульник.
— Я думаю, ты не прав.
— Пошёл к чёрту.
Словно несчастье.
Последней каплей стало следующее утро, когда он вошёл за изгородь и обнаружил, что Бартон занимается сексом — мальчишка был полуобнажён и громко стонал, двигаясь между раздвинутых ног женщины вдвое старше его; бледная задница двигалась ритмично, газеты помялись под спиной женщины, когда она выгибалась (Джон иногда её видел, она лазила по мусоркам, её кожа была как футбольный мяч, а волосы ненатурально жёлтые). Они не видели, как он прошмыгнул мимо, не заметили, как он прихватил куртку парнишки, прежде чем торопливо удалиться.
Он двинулся дальше — оставив парк Миссии, по кривой дорожке, которая привела его сюда, ноги вели его всё ближе к пустынному убежищу и железнодорожным путям.
У него за спиной теперь были пальмы и общественный туалет.
Где-то впереди, на берегу высохшего русла реки, стоял ржавый брошенный «маверик» — никакого лобового стекла, никакого двигателя, пружины и вата вместо подушек; он проспал до вечера: его сны были невыразимы, хотя прогулка пошла ему на пользу, он устал.
Он засыпал, гадая: «Появилась ли Джулия? Есть ли новости о Поло? О моих детях?»
Или ему снилось, как он идёт на уличный рынок. Каким белым и пустым всё было, когда он впервые посетил восточный рынок, — только чтобы измениться неделей позже, под пристальным взглядом Росаса с плаката: на красном фоне указательный палец детектива тыкал прямо в него, послание было напечатано крупными буквами над головой: «НЕТ ПРЕСТУПЛЕНИЯМ, ВЕРНЁМ НАШ ГОРОД СЕБЕ!»
«Не имеет значения», — убеждал он себя, шагая по высохшему руслу реки. «Не имеет значения», — шептал он, его ботинки загребали песок, сверкающий в свете луны. Он вдыхал сухой ночной воздух, кожу овевал лёгкий ветерок.
Вскоре ветреные ночи и тёплые дни потянулись, словно каждый час длился вдвое дольше, — однако он находил укромные местечки, слоняясь по городу, — пройдя мимо станции Амтрэк, где была припаркована его «мазда», шагая неторопливо мимо пригородных зданий. Он даже не раз и не два спал за переулок от офиса Росаса. В том же самом переулке нашёл пакет чёрствых рогаликов рядом с мусоркой, настоящая удача, которая поддерживала его на пути на запад.
