Мерси Шелли - Худловары
Свет вырубается неожиданно и весь. Как раз в тот момент, когда я прикнопливаю над рабочим местом очередной План Делов. Полная темнота, только зеленая лампочка горит в телефоне — оказывается, уже поздний вечер. Все замирают в креслах. Слышится мат тех, кто не успел сохраниться. «Все, нашей профессии больше не существует», — шутит кто-то из дизайнеров.
На ощупь выхожу в коридор. Там уже бродят с фонариком у распределительного щитка, пытаясь его открыть. Сейчас все выйдут курить на лестницу. Но пока тут никого нет, только один сигаретный огонек в углу. Спрашиваю у темноты закурить. Вспышка зажигалки освещает улыбающееся лицо незнакомца, он замечает: «А ты сигарету не тем концом вставил…»
Если ежедневно ходишь на работу в интернет-компанию, такие возвращения в реальность быстро забываются, когда возобновляется работа. Другое дело, если компания дает дуба. Ломка накатывает вроде бы незаметно, но забирает конкретно. Весной 98-го наша веб-студия в «Невалинке» отбросила клавы не на разовое отключение света, а насовсем.
Поначалу возвращение в аналоговый мир даже приятно. Конечно, чувствуется «голод» — как-то неуютно без этой кучи писем, новых сайтов, даже без глупых реплик в форумах, без скандалов. Но постепенно внешний мир снова заполняет поле зрения. Вспоминаешь, что кого-то давно не видел, что сто лет не играл в теннис… И не то что не рисовал — уже полгода руки не доходят вставить в рамку последнюю летнюю пастель.
Снова записываешь в бумажных блокнотах полузабытые стихи. Покупаешь на день рожденья брату чернильную ручку и вспоминаешь, как давно не писал чернилами. Наверное, со школы, да и там в старших классах мы уже перешли на шариковые. В кисти дурацкое ощущение из-за частой работы с мышкой. Но почерк тот же: ровный, лишь кое-где взбрыкивает завитками.
Во множестве рецензий на фильм Гринуэя «Записки у изголовья» я так и не нашел упоминания самой главной метафоры, на которой построено это кино. У японцев времен Сэй Сёнагон почерк был показателем чувственности. Отсюда — совершенно особый символизм: девушка, пишущая стихи на коже любовника. Но что знают о почерке современные кинокритики, живущие на клавах? Знакомая американка, изучавшая древнюю Японию, написала по мейлу: «Ну и как тебе мои буковки, достаточно сексуальны?» Увы, милая, буковки твои — никак. А вернее, как у всех. Белые на черном в Юниксе, черные на белом в Виндах. У современников сексуальность — это частота движений, измеряется в Херцах. То ли дело, когда снова пишешь чернилами! Не спеша, красиво.
Но потом приходит и другое. «Ты чего такой молчаливый нынче?» Вокруг шумит вечеринка, а я умираю со скуки. Нет, я вроде бы не маньяк, обратно к компу не рвусь. Просто будущее распределено неравномерно, как заметил Гибсон. И резко возвращаться в прошлый век нелегко.
«Короче, врезаются два шестисотых мерса…» — «Говорят, четвертый „Чужой“ вышел…» Будь я в Сети, это было бы прервано на первой же фразе. Уже слышал, неинтересно, not of my business — и моментально удаляешь, закрываешь окно. И переходишь на другое. Хотя бы вот на этот джаз, что доносится из приемника.
Я мысленно приглушаю окружающих, а на джаз «щелкаю мышкой». Пока только мысленно, потому что какой-то урод уже подошел к приемнику и крутит ручку. Теперь вместо джаза — Пугачева. Она просит, чтобы я позвал ее с собой, «…ня …ня …бя…» — доносятся рифмы. Мало того, этот тип еще и направляется ко мне. Ну так и есть, спрашивает: «Как дела?» Да не хочу я ему рассказывать, как дела! Тем более что он-то хочет рассказать мне о своих, а не о моих слушать! А я бы сейчас вырубил всех окружающих, а джаз бы врубил снова, дослушал. А уж потом бы всех вернул обратно и рассказал бы про дела. Как в Сети — без прерываний, без цензуры, и именно тогда, когда я сам хочу.
Хотя… стал бы я рассказывать про дела? «Учитесь бороться с информацией, иначе вы будете ей поклоняться», — говорил преподаватель программирования в школе. Странная была школа — поклоняться информации отучила, а бороться — нет.
Понятно, что бороться можно по-разному. Я не знаю, чем болеют те, с кем я перекидываюсь письмами, и что вообще происходит с ними после того, как они напишут письмо. И не скрою, мне такая стерильность общения нравится. Скажете — эгоист? Но есть и обратная сторона — я знаю, что им тоже неинтересны мои нудные рассказы о моих проблемах. Знаю, что свежий анекдот лечит настроение гораздо лучше, чем двухчасовая лекция полезных советов. И что с помощью короткого образного стишка-хайку можно передать яркое впечатление человеку, который живет на другом конце планеты и не знает обо мне ничего, кроме имени.
Значит, я не только изолируюсь — я сам приучаюсь не говорить лишнего. А интересное общение все равно остается. Несколько старых знакомых, умеющих разговаривать «ни-о-чем». Красивые и неразговорчивые женщины. Звери. Дети.
Открывашка БродскогоЕще оставались странные наброски в блокнотах. Уже и не хайку, просто пары-тройки ключевых слов, которые разворачиваются в полную картинку только в моем воображении. Эдакий персональный «Яндекс». Тут бы и остановиться… Но от литературного вируса отделаться трудней, чем от привычки к Интернету.
Книжку «Жидкое стекло» издал Житинский. Делалась она в самых пижонских традициях, которых я набрался при издании «Мояямы» в Америке. Маленький тираж, только для своих — зато ты полностью контролируешь процесс, включая иллюстрации и гарнитуру. Не говоря уже о текстах: никаких долбаных редакторов, которые вечно норовят то переносы не там сделать, то исправить парочку слов так, что смысл полностью меняется.
Подобная книжка легко решает проблему подарков: все эти вечные размышления о том, какую бесполезную вещь подарить человеку на день рожденья, да еще так, чтобы она отличалась от всех других бесполезных вещей, которые ему подарят. Только книжка, повторяю, должна быть сделана более-менее самостоятельно. Иначе придется долго оправдываться, что это не ты нарисовал на обложке квадратный трехчлен.
Но «Жидкому стеклу» не суждено было остаться чисто подарочным изданием. После двух презентаций — сначала в Питере у Житинского, потом у Кузьмина в Москве — сетевые люди книжкой тоже заинтересовались. Я отдал несколько десятков на реализацию в магазины, написав адреса магазинов на своем сайте. В маленьких лавках, вроде московской «Гилеи» или питерского «Борея», это легко. Говорят «ну оставьте десяток», дают бумажку-квитанцию, все дела. Народ потом пишет — о’кей, зашли-купили, круто.
Вдохновленный успехами внедрения в бумажную поэзию с черного хода, я выждал еще полгода и решил войти с парадного. Отправился прямиком в питерский «Дом Книги». Это оказалось даже посильней, чем ЛИТО.
Сначала меня послали «на третий этаж» — там, говорят, у нас коммерческий отдел. Иду. Встречает какая-то тетка. Вам, говорит, к такой-то надо завтра прийти, ее по средам нету. Ладно, говорю, приду.
А покажите, чего за книжка, говорит тетка. Показываю. Тут тираж не указан, говорит тетка. Так у меня такой плавающий тираж, завтра можно еще допечатать хоть тысячу штук, говорю я. Это неправильно, говорит тетка. Короче, завтра придите к такой-то, она вам все расскажет, но ее по средам нет. И вообще, сначала в отдел пойдите, там должны сначала поглядеть и заказ сделать.
В отделе меня посылают к Людмиле-отчества-не-помню. Которая прямо в зале работает, типа консультанта. Она долго разглядывает переднюю обложку. Вокруг ходит народ, косится. Потом она разглядывает заднюю обложку. Потом читает первую страницу.
Ладно, говорит, я возьму у вас пять штук на короткое время, по сколько вы хотите ее продавать? Я говорю, по сколько — ровно столько, сколько стоило издание. За столько не возьмут, тут вообще никому эта поэзия не нужна, говорит Людмила-отчества-не-помню-ни-хрена.
В Москве берут, в «Гилее» за месяц десяток уходит спокойно, возражаю я. Ну, в Москве, говорит она. Тут вам не Москва какая-нибудь!
Тут подходит какой-то тип плюгавенький. Вот, говорит она, вот Вы, Не-помню-как-имя-отчество, здравствуйте и скажите товарищу не-местному про Москву.
Да, говорит плюгавенький, видел я эту книжку в Москве в «Гилее» — и не купил! Вообще «Гилея» — это графоманский магазин, говорит этот Не-помню-как.
Вот видите, специалист знает, говорит мне Людмила-не-помню-но-старая-и-в-очках. Я говорю: ну мы же не о мнении товарища Не-помню-как говорим. А о том, что я хочу вот за такую цену и за нее вполне покупают в Москве.
Как хотите, говорит Людмила-опять-же-не-помню. Но вообще, говорит, у вас еще и обложка такая белая, ее сразу захватают грязными руками, а все равно никто не купит, а мне вам потом придется грязную отдавать. Мне пофигу, говорю я (меня все больше увлекает процедура). Ну, говорит Людмила-не-помню-уже-совсем, тогда вот вам на пять книжек заказ, идите к той, которой все равно сегодня нету, потому что она по средам не бывает.
