Норман Мейлер - Крутые парни не танцуют
– Хозяина «Вдовьей дорожки?»
– Вы же столуетесь там постоянно – и что, не помните его имени?
– Эй, – сказал я, – не гоните волну по мелочам.
– Ладно, – ответил он. – Почему бы вам тоже не присесть?
– Потому что я сейчас ухожу.
– Финни звонил насчет машины, верно?
– Она еще там?
– И вы сказали Мервину Финни, – произнес Эл-вин Лютер, – что не можете вспомнить имя женщины, которая была с Пангборном.
– Не могу. А это важно?
– Может, и нет. Если она не его жена.
– Мне так не показалось.
– Ну хорошо. Вы ведь здорово разбираетесь в людях.
– Все же у меня не хватает смекалки понять, что произошло.
– Ну, это-то я мог бы вам объяснить, – сказал он, – но не хочу, чтобы вы судили предвзято. – Он снова взглянул мне в глаза. – Что вы думаете о Пангборне?
– Юрист из какой-нибудь корпорации. Смышленый. Отдыхает с блондиночкой.
– Ничего из ряда вон?
– Да нет, разве что малосимпатмчный.
– Почему?
– Потому что я хотел развить отношения с Джессикой, а он мешал. – Я замолк. Ридженси был очень неплохим полицейским. Он умел незаметно оказывать давление, причем постоянное. Рано или поздно ты ошибался. – Ох, – сказал я, – вот как ее звали. Только что вспомнил. Джессика.
Он записал это.
– А фамилия?
– Пока не получается. Может, она мне ее и вовсе не называла.
– Какое от нее впечатление?
– Дамочка из высоких кругов. Я бы сказал, южнокалифорнийский тип. Но не аристократка. Просто денежная.
– Однако вам приглянулась?
– Я подозревал, что в спальне она ведет себя как порнозвезда. – Этим я хотел его шокировать. И преуспел больше, чем ожидал.
– Не люблю порнухи, – сказал он. – И не хожу на нее. Честно говоря, охотно перестрелял бы десяток-другой этих порносветил.
– Вот в чем прелесть органов охраны порядка. – ответил я. – Надень на убийцу форму, и он уже не сможет убивать.
Он поднял подбородок.
– Дешевая философия хиппи, – сказал он.
– Не рекомендую ввязываться в дискуссию, – заметил я. – У вас в мозгах полно минных полей.
– Возможно, – весело произнес он и подмигнул. – Ладно, давайте-ка вернемся к Пангборну. Он не показался вам неуравновешенным?
– Не особенно. Даже, пожалуй, совсем нет.
– Не торопитесь.
– Не торопиться?
– По-вашему, он не голубой?
– Может, он моет руки после занятий любовью, но на голубого вроде бы не похож.
– А в Джессику он, по-вашему, влюблен?
– Я бы сказал, ему нравится то, что она может предложить, но он уже слегка устал. Похоже, для него она чересчур женщина.
– То есть вы не думаете, чтобы он был влюблен в нее до одурения?
Я хотел было сказать «вроде нет», но потом решил спросить:
– Что значит «до одурения»?
– Это когда человек влюблен настолько, что уже не контролирует свои действия.
Где-то в глубине моего сознания произошел осторожный расчет Я сказал:
– Элвин, куда вы клоните? Пангборн что, убил ее?
– Не знаю, – ответил Риджснси. – Ее никто не видел.
– А он где?
– Сегодня после обеда Мервин Финни позвонил и спросил, нельзя ли убрать их машину с его стоянки. Но она была припаркована законным порядком. Так что я пообещал ему для начала оставить предупреждение на ветровом стекле. И сегодня же, во время обхода, решил заглянуть туда. Что-то мне в этом деле не правилось. Бывает, что пустая тачка наводит на подозрения. В общем, я сунулся в багажник. Он был не заперт. Пангбори лежал внутри.
– Убитый?
– Любопытно, что вы это сказали, – заметил Ридженси. – Нет, приятель, это было самоубийство.
– Да ну?
– Он залез в багажник и захлопнул его. Потом накрылся одеялом, сунул в рот пистолет и спустил курок.
– Давайте выпьем, – сказал я.
– Ага.
Его взгляд застыл от ярости.
– Очень странное дельце, – сказал он.
Я не смог сдержаться. Э. Л. Ридженси умел влиять на своих собеседников.
– Вы уверены, что это самоубийство? – спросил я, понимая, что вопрос вряд ли пойдет мне на пользу.
Хуже того. Наши глаза встретились с явственно ощутимым взаимопониманием: так бывает, когда двое видят одно и то же. Я видел кровь на сиденье своего автомобиля.
Он выдержал паузу и произнес:
– Никаких сомнений. У него следы пороха вокруг рта и на нёбе. Разве что его накачали наркотиками, прежде чем убить, – Ридженси вынул блокнот и записал несколько слов, – хотя я не понимаю, как можно запихнуть человеку в рот дуло, застрелить его, а потом уложить тело так, чтобы не смазать брызги крови и не выдать себя. Пятна крови на полу и стенке багажника полностью соответствуют картине самоубийства. – Он кивнул. – Что-то я разочаровался в вашей проницательности, – заметил он. – С Пангборном вы ошиблись на все сто.
– Да, самоубийцу я в нем точно не разглядел.
– Забудем это. Он чокнутый гомик. Мадден, вы даже понятия не имеете, что тут на самом деле кроется.
Замолчав, он принялся рассматривать комнату, точно желая сосчитать двери и оценить мебель. В его глазах мой интерьер явно представлял собой малоприятное зрелище. Обстановку в основном выбирала Пэтти, а она любила дорогую безвкусицу в стиле Тампа-Бич – то есть белую мебель, разноцветные шторы, коврики и подушечки, обивку в цветочках, высокие табуреты с пухлыми кожаными сиденьями, розовые, зеленые, оранжевые и светло-желтые для своего будуара и гостиной, – в общем, этакую леденцовую пестроту, совсем неуместную зимой в Провинстауне. Охарактеризует ли это мое внутреннее состояние, если я признаюсь, что редко испытывал душевный подъем, позволяющий заметить разницу между цветовой гаммой своего дома и дома Ниссена?
Ридженси изучал нашу мебель. Слова «чокнутый гомик» еще курились у его губ. Я не мог оставить этого так.
– Почему вы решили, что Пангборн был гомосексуалистом?
– Я бы сказал иначе. Я бы назвал его голубком. – Это прозвучало издевательски. – В таких случаях надо говорить «синдром Капози». – Он вынул из кармана какое-то письмо. – Называют себя голубками, а сами только и знают, что заражать друг друга. Валяются в дерьме, как свиньи.
– Ну-ну, – сказал я. – Все мы свиньи – и вы, и я. – Его слова разбудили во мне боевой пыл, и я охотно поспорил бы с ним на эту тему – ядерное загрязнение на моей стороне, герпес на его, – но не сейчас.
– Посмотрите, что в этом конверте, – сказал он. – Кем был Пангборн – голубым или синим? Прочтите, прочтите!
– А это точно написал он?
– Я проверил почерк по его записной книжке. Он, кто же еще. С месяц назад. Там стоит дата. Правда, так и не отослал. Наверное, сделал глупость – перечитал свое письмецо. Этого достаточно, чтобы сунуть себе в рот дуло и вышибить мозги.
– Кому он писал?
– Вы же знаете этих гомиков. Они друг с другом такие ласковые, именами себя не утруждают. Изливают душу, и все. Может, под конец и назовут разок имя. Чтобы цветочек, которому адресовано послание, знал, что грязь попала в нужный горшок. – Он визгливо захихикал, по своему обыкновению.
Я прочел письмо. Оно было написано яркими фиолетовыми чернилами, круглым твердым почерком.
«Только что перелистал томик твоих стихов. Я вряд ли умею по-настоящему ценить поэзию и классическую музыку, зато знаю, что я люблю. Я люблю, когда симфонии рождаются в интимных органах. Люблю Сибелиуса, и Сен-Санса, и Шуберта, и всех остальных на букву „Ш“. Я знаю, что люблю твои стихи, поскольку меня тянет ответить тебе письмом, чтоб заставить тебя задрожать, блядь. Знаю, ты ненавидишь мою вульгарность, но давай не будем забывать, что Лонни – уличный мальчишка, которому пришлось-таки поднапрячься, чтобы охомутать вожделенную богатую невесточку. Впрочем, кто кого охомутал?
Мне понравилось твое стихотворение «Растраченный», потому что оно вызвало у меня сочувствие к тебе. Вот он ты, насосавшийся, как клоп, борющийся со своими комплексами, запертый в этой ужасной камере; ну что же, ты ведь тянул срок, а я был во Вьетнаме, ходил дозором по Китайскому морю[16]. Знаешь, какие там закаты? Ты так чудесно описываешь радугу, встающую перед твоими глазами после того, как ты «растратился», но я-то жил этими радугами. Как ясно вспоминаются благодаря твоим строчкам роскошные месяцы, растраченные мной в Сайгоне на секс, да, милый, «растраченные»! Ты пишешь о громилах вокруг себя и говоришь мне, читателю: «У них не души, а костры; к ним близко не подходи – иначе обожжешься». Вот что, дружок: это верно не только для твоих криминальных типов. Я думал то же самое о многих своих приятелях-моряках. У многих костерков погрел я лицо и руки. Ты чуть не свихнулся, не позволяя себе делать что хотел, но ты-то ведь у нас джентльмен. В некотором роде. Но я искал и нашел . Я соблазнял всех без разбору, я – потаскуха мужского пола. Как цирковой поросенок, насыщался из огромной бутыли с длинной резиновой соской. Нет, Лонни не рехнулся, спасибо. У него хватило ума выжать из своего порока все до последней капли.
