Фрэнк Харди - Власть без славы. Книга 1
В сарае орудовали четыре человека в длинных черных плащах и масках. Из-под одной маски слышался приглушенный голос, говоривший с ирландским акцентом:
— На этот дубль больше не принимаем, дружок, но я могу предложить вам фаворита в скачке с препятствиями и Китти в заезде на полтора круга. Недурно, а? Не желаете? Ну, дело ваше, пеняйте на себя! Вам угодно Китти и Файрфлай? Да ведь Файрфлай отстанет, хоть бы она стартовала сию минуту. Но мне-то что — лишь бы денежки с вас получить!
Остальные трое под многоголосый гул, стоявший во дворе, принимали деньги, выдавали билеты и записывали ставки на больших картонных щитах, висевших позади них. На стене сарая, обращенной во двор, красовалась надпись:
«Кричать и ругаться разрешается только одному служащему нашего заведения, который нарочно для этого нанят. Для тявканья и лая держим собаку. Наш вышибала одержал семьдесят пять побед на ринге и превосходно стреляет из револьвера. Гробовщик приходит каждое утро за очередными заказами.
Тотализатор Уэста. Джексон-стрит, 136, Керрингбуш».Эту надпись сочинил Барни Робинсон, когда Джон Уэст велел ему вывесить объявление, запрещающее драться и скандалить. Пониже первой имелась еще одна надпись, смысл которой был ясен для всех:
«Агент, принимавший ставки в кредит, вчера умер».
Три телефона, установленные в задней комнате, звонили беспрерывно. Джо Уэст, Барни Робинсон — он опять работал полную неделю в тотализаторе, убедив свою жену, что полиции бояться нечего, — и Франт Алек то и дело снимали трубку и принимали заявки от клиентов.
Джон Уэст все еще держал велосипедиста перед полицейским управлением в Мельбурне; покровительство полиции стоило ему пятьдесят соверенов в неделю. Кроме Девлина, Брогана и других местных полицейских, добрый десяток столичных сыщиков — по рекомендации Дэвида Гарсайда — состоял у него на жалованье.
После введения всех этих мер предосторожности полицейскому агенту удалось подобраться к тотализатору только однажды, да и то его даже в ворота не пустили. Одноглазый Томми узнал в нем лягавого; Боров и Горилла немедля пошли за ним по пятам и по приказанию Джона Уэста «хорошенько проучили подлеца, чтобы впредь неповадно было»: избили его до полусмерти. Все же тотализатор один раз подвергся налету, предпринятому констеблем Гривом по собственному почину, без согласия Девлина. Грив перелез через забор и незамеченным проник во двор. Однако эта затея не дала ему ничего, кроме разорванных штанов и огнестрельной раны. Пуля, пущенная из револьвера Борова, который в ту ночь стоял на карауле, раздробила констеблю запястье, и его уволили на том основании, что он негоден к службе в полиции. Бывший констебль Грив незамедлительно покинул Керрингбуш в сопровождении перепуганной молодой жены. С тех пор, к великой радости клиентов Джона Уэста, о них не было ни слуху ни духу.
Во дворе тотализатора толпились игроки; они обсуждали шансы на выигрыш, читали и перечитывали газетные отчеты и журнальные статьи о конно-спортивных состязаниях, делали ставки. На их возбужденных лицах отражались самые противоречивые чувства: надежда сменялась страхом, ликование — отчаянием.
Соблазн выигрыша — вот что разжигало азарт этих людей. Большинство из них были бедняки: рабочий в бумажных брюках, ставящий гроши за себя и за своих товарищей; безработный с лихорадочно горящими глазами, который только что заложил обувь своих детей, чтобы наскрести денег на ставку, — он непременно проиграет, потому что доведенные до отчаяния игроки всегда проигрывают последнее. Лишь изредка мелькают в толпе явные счастливцы; вот молодой щеголь, профессиональный игрок — он явился сюда, чтобы поставить на «темную лошадку». А там мужчина средних лет, с резкими чертами лица и бегающими глазами — жучок, который дает советы простодушным игрокам, уговаривая их поставить на «верную» лошадь и в обмен на совет считать его в доле; так как советы он всем дает разные, то каждая скачка приносит ему выигрыш; этим он и живет. А перед решетчатым окошком стоит очередь счастливцев, угадавших победителя.
Когда Джон Уэст проходил мимо охраны, Горилла сказал ему хриплым, дрожащим от страха голосом:
— Джек, сдается мне, у нас тут шпик объявился.
— Верно, верно, — подтвердил Одноглазый, угодливо скаля зубы.
— Говорит, что звать его Стэси. Не иначе как сыщик.
— Зачем же вы его пустили?
— Он прошел в ворота рядом с одним из наших. Я думал, они вместе, — виновато ответил Горилла. За последнее время и он, и остальные караульные заметно разленились.
— Неужели вы не можете быть внимательней? Сказано ведь вам, никого из посторонних не впускать без поручительства.
— Знаю, знаю, Джек. Но эта сволочь обманула меня.
— Смотри, больше не зевай! Если он придет еще раз, гони в шею!
— Прийти-то он придет. Его лошадь выиграла.
— А почему ты думаешь, что он шпик?
— Боров узнал его, когда он выходил. Говорит, что давнишний шпик.
— Если Боров так говорит, значит верно. А почему же он не узнал его, когда тот входил? Вот что я желал бы знать. — Джон Уэст не на шутку рассердился. — Только одно от вас и требуется — не пускать чужих. Так делайте свое дело, не то вы у меня живо вылетите! Из-за вашего ротозейства жди теперь неприятностей. Если по вашей милости будет налет, вам обоим не поздоровится.
Не успел Джон Уэст войти в лавку, как у ворот поднялся шум.
— Не войдешь! — кричал Боров бледному оборванному человеку.
— Почему не войду? — спросил тот, пятясь от наступающего на него Борова, за спиной которого стоял Дик.
— А потому, что мы не пускаем сюда лягавых, вот почему. Я тебя знаю, Стэси, ты полицейский шпик!
— Неправда, никакой я не шпик, — запротестовал Стэси, испуганно озираясь по сторонам.
Боров подошел к нему вплотную, схватил его за плечо и сказал:
— Тут один человек хочет повидать тебя.
— Кто?
— Джек Уэст! Он умеет обращаться с такими, как ты!
От одного упоминания этого грозного имени в маленьких глазах Стэси отразился панический страх; он вырвался из рук Борова и стремглав бросился вон из переулка.
Боров хотел было бежать за ним, но Дик сказал:
— Пусть, пусть его. И не надо ничего говорить Джеку, а то и нам влетит.
Стэси, задыхаясь, выскочил на Джексон-стрит и пробежал еще шагов триста; только после этого он оглянулся и удостоверился, что никто его не преследует. Не теряя времени, он прыгнул в проходивший мимо трамвай. Скверно, что я потерял свой выигрыш, думал он. Но еще хуже, что Джек Уэст узнал про меня. И угораздило же меня послушаться полицейских и ввязаться в это дело.
Вечером Джон Уэст и несколько его служащих сидели в лавке и подсчитывали барыши. В задней комнате Боров и Одноглазый дожидались своего хозяина, чтобы проводить его домой под вооруженной охраной.
— Что мы сегодня сделали на дублях? — спросил Джон Уэст, поднимая глаза от монет, которые он столбиками складывал на столе.
— Опять остались в накладе, — ответил Билл-Скелет, новый, недавно нанятый служащий.
— Тут что-то неладно. Мы всегда оставляем себе несколько верных комбинаций. Но и вчера и сегодня мы просчитались. Кто сегодня принимал ставки на дубль?
— Мик принимал.
— А где он?
— Он сегодня рано ушел.
— Ах, вот как! Ну-ка, посмотрим, что у него записано.
Джон Уэст внимательно проверил запись дублей.
— По-моему, Мик что-то затеял, — сказал Франт Алек. — Как бы он не отбыл еще сегодня в неизвестном направлении.
Вся мебель О’Коннелла, кроме кухонной, была беспорядочной грудой составлена во дворе: три железные койки с черными пятнами на тех местах, где облупилась светло-желтая краска; три грязных тюфяка; жалкие остатки гарнитура — потертый диван и кресла с вылезающим из-под рваной кожаной обивки конским волосом; шкаф на трех ножках — четвертую заменял кирпич, обернутый в коричневую бумагу; колченогий круглый стол, старый сундук и два ящика, полные всякого барахла. Здесь была фотография Мика с женой, снятая в день их свадьбы; портреты детей, родственников и свойственников; треснутое зеркало; наконец, бесконечное множество религиозных картинок с изображением разных святых и две большие литографии: на одной — Христос в терновом венде, на другой — богоматерь с младенцем на руках.
За столом на кухне сидели шестеро бледненьких детей, чисто вымытых и одетых в разнообразные тряпки, служившие им праздничным нарядом. Сам Мик О’Коннелл напялил на себя свой единственный шерстяной костюм, давно уже ставший ему тесным. Он шагал из угла в угол, ежеминутно выглядывая в темный двор. Керосиновая лампа тускло освещала закопченный потолок, облупившиеся стены и полки, украшенные фестонами из газетной бумаги.
