Леонид Сергеев - Летние сумерки
Алексей кивнул и сказал, что он пианист и приехал на гастроли.
— Ну вот, наверно, мы и встречались где-нибудь в Доме композиторов или Доме литераторов. Все мы из одной среды и рано или поздно где-то пересекаемся. Ну, давайте считать, что мы уже знакомы. Евгений Тунин. Писатель и доктор технических наук, — несколько официально сказал мужчина, но приветливо привстал и протянул руку.
Алексей назвался и, обменявшись рукопожатием, спросил:
— Как вам удается совмещать такие разные области?
— Удается.
— И вы уже доктор? Но мы, видимо, ровесники. Вам чуть больше сорока?
— Сорок три. А защитился я семь лет назад, — с какой-то мальчишеской гордостью сказал Евгений. — Но, признаюсь, охладел к науке. В принципе, все, что мог, я уже сделал. Да и у нас в науке творится черт-те что. Крупные должности занимают функционеры, а не ученые. Потому мы и отстали от Запада. Последние годы я полностью посвятил литературе, а из НИИ собираюсь уходить.
— А что вы пишете? — поинтересовался Алексей.
— Повести, романы. Видите ли, точные науки приучили меня к усидчивости, самодисциплине. Я могу подолгу жить в одном ритме, в мире своих героев. И по складу характера мне ближе большие полотна, глубокие жизненные пласты. Я люблю Достоевского, Фолкнера… И пишу философские вещи. У меня вышло три повести и два романа, — помолчав, Евгений добавил: — Думаю, я уже занял в литературе прочное место, — добавил со всей серьезностью, без всякой самоиронии.
— Простите мое невежество, но я не читал.
— Ничего страшного. В музыке я тоже многого не знаю.
— Дайте почитать.
— Хорошо. Было бы интересно узнать ваше мнение. С точки зрения музыканта. Конечно, понимаете, есть разница между замыслом и его осуществлением, но я считаю, если в произведении есть хотя бы половина из того, что хочешь сказать, — это уже неплохо… А вы, простите, выступаете с классическим репертуаром или играете современные вещи?
— Вообще я исполняю классику, а здесь буду аккомпанировать Лихачевой. У нее в каждом городе туча поклонников. Названивают с утра до вечера, букетами разбивают окна…
— Я видел ее по телевизору. Она нравится публике, но, по-моему, держится несколько манерно. Извините, конечно. Не знаю, может быть, у артистов это называется раскованностью, но со стороны это производит неприятное впечатление. Я не прав?
— Согласен с вами. Ей действительно не хватает внутренней культуры, но она еще молода. Со временем приобретет должные манеры. Ну а к вокалу у нее настоящий природный дар. Вы обратили внимание, какой голос?
— Да, голос сильный, и чувствуется, она музыкальна. Бесспорно, она выделяется на фоне всех наших микрофонных певиц.
— У нее голос с богатым диапазоном. Как у Имы Сумак. И она трудолюбивая. Вот увидите, через два-три года станет знаменитой.
— Возможно. Я в этом не очень разбираюсь, но с удовольствием сходил бы послушать ее.
— Проще простого. Вот, — Алексей достал из кармана пиджака пропуск. — Концерт будет завтра во Дворце культуры.
— Спасибо! Обязательно приду, а то здесь совсем одичал.
— Вы здесь в командировке?
— На семинаре. С докладом. Уже четвертый день торчу в этом скучном, каком-то обмороженном городе. И удобства в гостинице плохие, и кормят неважно. На этаже окурки, бутылки, прямо болото невежества… Я, знаете ли, столичный житель и привык к удобствам. Подобная полупоходная жизнь не для меня… Вот я был в Болгарии. Небольшая страна, европейский огород, а там настоящий сервис…
— У нас всюду обслуга не на высоте, — сказал Алексей. — Но, главное, исчезли понятия, издревле отличающие Россию — милосердие, сострадание, гуманизм. Их заменили хамство и грубость.
— Ну, это сплошь и рядом, — Евгений откинул голову. — Все оттого что уничтожена интеллигенция. Сейчас каждому здравомыслящему человеку ясно — трагедия России не в том, что не удалось построить светлое будущее, а в том, что не осталось личностей. Подпорчен генетический код нации. Происходит вырождение народа… На семинаре сплошь посредственности, угрюмые серые типы. А по вечерам просто не знаю, куда себя деть. Хорошо, что вас встретил. А вы здесь надолго?
— У нас всего один концерт. Так что свободного времени — хоть отбавляй. Сейчас схожу на площадку, порепетирую, опробую инструмент, и все.
Евгений кивнул на застекленную дверь в глубине холла.
— Я обедаю в ресторане. Если вы не против…
— Конечно. Вы в каком номере? Я в тридцатом.
За обедом Евгений сказал:
— Моя жена прямо помешана на музыкантах. Я понимаю ее. Ведь вы воссоздаете дух другого человека, человека других взглядов, даже другой эпохи. Своим талантом вы, один на сцене, заставляете тысячу людей в зале переживать и размышлять. Это потрясающе!
— Это доступно только большим пианистам. Хотя иногда я думаю, что эмоциональность ценнее класса. Иными словами, виртуоз с филигранной техникой проигрывает рядом со средним пианистом, но исполняющим сердцем. Искренность и правдивость важнее всего.
— А я считаю, важнее всего мысль. Достоевский был плохим стилистом, но писал о том, что потрясло весь мир… Я все перевожу на литературу, — улыбнулся Евгений. — В ней чувствую себя уверенно, а музыка все-таки для меня — недосягаемый вид искусства… Но и литература для меня не самоцель, не самовыражение. Мало только отображать жизнь или вносить художественность — это литературщина. Я за писателей, которые пытаются вселить в человека высокую нравственность, настроить его на благородные поступки.
— Без сомнения, это первостепенная задача любого творческого человека, в том числе музыканта, — согласился Алексей. — Вы сказали, что ваша жена любит музыку. Она музыкант?
— Нет, — Евгений вздохнул и сразу погрустнел. — Это у нее пунктик. Она филолог, но работает в научном журнале. Редактором. Это я устроил ее. Филологов ведь много, и сами знаете, как трудно найти подходящую работу… Если говорить честно, она немало для меня сделала. Пробивала в журнале мои статьи, правила мои рукописи. Она прекрасно знает литературу и, пожалуй, из любого мало-мальски одаренного литератора может сделать писателя. Этим я не хочу сказать, что, если бы не она, я не стал бы писателем, но она, бесспорно, способствовала моему творчеству и в какой-то мере направляла его. Но недавно мы развелись… Мы прожили вместе двадцать лет. А знакомы со школьной скамьи. Учились в параллельных классах… Иногда мне кажется, что я знаю ее всю жизнь… Наверно, вам это неинтересно. Кстати, а вы женаты?
— Был, но очень давно и недолго. Около трех лет. Вы с женой, как я понял, до брака были знакомы не один год, то есть ваше супружество было осознанным.
— Не совсем так, — Евгений качнул головой.
— …А мы расписались в результате случайности, внезапной вспышки с моей стороны и с долей симпатии с ее. Мне было двадцать два года, ей — двадцать. Она работала модельершей, я учился в консерватории… Я ничего не смыслил в одеждах, она — в музыке… Наши отношения отличала какая-то скомканность: обрывочные разговоры, поспешные встречи… Сейчас смешно вспоминать, как мы пытались понять друг друга. Ничего из этого не получилось. Мы жили в разных мирах. Да и во всем другом у нас была, как сейчас говорят, несовместимость… Иметь ребенка она не захотела. Как-то само собой мы все больше отдалялись друг от друга, потом появилось раздражение, оба искали повод поссориться. Все это было давно, и я уже смутно помню… Сыграли свою роль и условия, быт. Знаете, хорошо жить в трехкомнатной квартире, не стоять друг у друга перед глазами, а мы жили в одной комнате.
— Ужасно! — Евгений понимающе кивнул.
— …В конце концов мы возненавидели друг друга, — продолжал Алексей. — После развода я не мог слышать ее имя, зато ходил по улицам и прямо пел. Сразу исчезли всякие выяснения, нервотрепка, обязанности. Это ощущение свободы я прекрасно помню…
— У нас все протекало мучительней, — вздохнул Евгений. — Я понимаю, что почти не бывает безболезненных разводов, но мы расходились слишком долго и мучительно. Я уходил и снова возвращался. Мы изредка встречались и до самого последнего времени… Я до конца еще во всем не разобрался; именно поэтому и делюсь с вами. Как-то легче становится. Понимаете, мне надо выговориться. Вы посторонний человек, вы поймете и рассудите нас непредвзято. А с приятелями говорить о нашем разводе бесполезно — у них односторонний взгляд. Они четко разделились на два лагеря. Ее друзья, естественно, меня осуждают, мои считают, что виновата она. Да и у меня такое впечатление, но я уже надоел своим друзьям. Но это у меня постоянно в голове, и, понимаете, я хочу докопаться до сути, выстроить свою жизнь. Может быть, даже написать об этом, когда во всем разберусь и все отстоится. Вы можете выслушать меня, вам это не в тягость? Сейчас ресторан закроют на перерыв, да и мне нужно появиться на семинаре, а вечером, если вы свободны, мы могли бы погулять по набережной. Как вы?
