Мартин Эмис - Ночной поезд
Так вот, сидим мы все у них на кухне, выслушиваем, что они лепят. Все это время я не свожу глаз с девочек. Не свожу глаз с Софи и Нэнси. И в какой-то момент меня осенило. А понадобилось-то совсем немного: за стенкой раздался детский плач. Там проснулся ребенок. То ли проголодался, то ли запачкал пеленки, то ли просто требовал внимания. Ла Донна и бровью не повела – продолжала молоть языком. Зато Софи на мгновение привстала с табурета, а глаза Нэнси полыхнули злобой. Тут я и увидела все как на ладони.
Убитый мальчик не был сыном Ла Донны. Он приходился ей внуком.
Софи и Нэнси не были сестрами Ла Донны. Они были ее дочерьми.
Матерью проснувшегося ребенка была Софи. Матерью мертвого ребенка, обнаруженного в сумке, была Нэнси.
Убийство совершила Софи.
Вот и все. Даже мотив преступления выяснился: утром того рокового дня Нэнси стащила у Софи последний подгузник.
Меня показали в вечерних новостях на всю страну.
«Убийство произошло не на почве расовой неприязни, – убеждала я сто пятьдесят миллионов телезрителей. – Убийство произошло не на почве наркотиков. – Спите себе, не волнуйтесь. – Убийство произошло на почве кражи подгузника».
* * *Есть три соображения, которые я не высказала Трейдеру Фолкнеру.
Я умолчала о том, что письмо Дженнифер, с моей точки зрения, никак не свидетельствует о стрессовом состоянии. Через мои руки прошли сотни предсмертных записок. В них есть нечто общее: отсутствие уверенности. Упадок сил. Безнадежность. «Серзон, депекот, тегретол – словно заклинание, правда?» Подходя к последней черте, почти все самоубийцы мысленно начинают заниматься самобичеванием. Независимо от того, обвиняют они близких или просят прощения, цепенеют от страха или храбрятся, в их предсмертных записках не бывает легкости.
Я умолчала о том, что аффективные, или эмоциональные, расстройства резко ослабляют половые функции. Не стала объяснять, что идеационные, или органические, нарушения практически полностью уничтожают половую жизнь. За исключением тех случаев, когда расстройство случается на сексуальной почве. Но такое заболевание скрыть невозможно.
Я умолчала о том, что существует Арн Дебс. Не потому, что побоялась его упомянуть. А потому, что Арна Дебса я не принимала в расчет. Ни на минуту не принимала в расчет.
Время 01:45.
* * *Разрозненные мысли:
Убийство неизменно – меняются только карательные органы. Просто оно может по-разному соотноситься с действительностью. Но по сути остается неизменным. Убийство – это последняя грань, за которой ничего нет.
А самоубийство? Оно столь же неизменно?
Убийство несоразмерно действительности. В нынешних убийствах все больше и больше несоразмерности – это убийства с приставкой «не-».
Несоразмерность результата:
В пятидесятые годы один человек побил все рекорды по несоразмерности. Он подложил бомбу в авиалайнер и устроил взрыв. Чтобы отправить на тот свет свою жену.
Иными словами, человек запланировал – и, кажется, осуществил – катастрофу «Боинга-747». Чтобы отправить на тот свет свою жену.
Террорист стирает с лица земли целый город при помощи ядерного чемоданчика. Чтобы отправить на тот свет свою жену.
Президент развязывает глобальный термоядерный пожар. Чтобы отправить на тот свет свою жену.
Несоразмерность причины:
Любой коп в Америке подтвердит, что на Рождество происходит всплеск неслыханной бытовой жестокости. Семьи собираются дома в полном составе. И начинается кошмар… У нас такие убийства называются «елочными». Домочадцы не могут договориться, что водрузить на верхушку елки – шпиль или звезду. Или другой вариант: не могут договориться, как нарезать индейку, и режут друг друга.
Убийство из-за подгузника.
Дальше – убийство из-за булавки.
Убийство из-за молекулы кислого молока.
А ведь похожие убийства уже совершались, причем из-за меньшего. Несоразмерность причины стала обычным явлением, которое давно известно и подробно описано. Люди убивают просто так, без всякой причины. Им не лень выйти из дому, чтобы убить без всякой причины.
Кроме того, сейчас расплодились подражатели: подражают крутым парням, которых видели по ящику, подражают приятелям, которые насмотрелись боевиков. Думаю, подражатели существовали еще в эпоху Гомера, а то и в эпоху первобытного человека, который собственным дерьмом малевал истории в картинках на стене пещеры. Подражатели были во все времена. Среди первых хранителей огня. Среди тех, кто еще не научился высекать огонь.
Подражатели есть и среди самоубийц. Да, черт побери. Это явление назвали «эффектом Вертера». В честь печального романа восемнадцатого века, который одно время был запрещен, потому что вызвал целую волну самоубийств по всей Европе. Да что далеко ходить: какой-нибудь кретин, бас-гитарист, повесился на шнуре от своей гитары (или поджарился на усилителе) – и на город обрушивается шквал самоубийств.
Каждое поколение начинает бить тревогу по поводу эпидемии самоубийств среди молодежи. Кажется, спасения нет. Потом страсти утихают. Так или иначе, подражательство более опасно, нежели объективная причина. Оно дает выход тому, что рано или поздно должно было случиться.
А самоубийство не изменилось. Или все-таки изменилось? Убийство перестало задаваться вопросом «почему?». Убийство становится беспричинным. Но самоубийство…
* * *Сейчас 02:30. Звонит телефон. Для большинства людей такой звонок – предвестник несчастья. Но мне не привыкать.
– Слушаю.
– Майк, вы не спите? Хочу еще кое-что рассказать.
– Конечно не сплю, Трейдер. Займемся «яростью»?
– Будем считать это преамбулой к «ярости». Хочу кое-что вам рассказать. Готовы?
Нет, язык у него не заплетается – просто он говорит в замедленном темпе, как пластинка, поставленная не на те обороты.
– Минутку. Теперь готова.
В одном Богом забытом городке служил почтальоном старый вдовец. И вот настало время ему подумать о пенсии. Как-то раз ворочался он без сна с боку на бок и сочинил трогательное обращение ко всем горожанам: я, мол, приходил к вам в дождь и снег, в грозу и зной, когда сверкала молния, когда сияла радуга… Наутро он это распечатал и в предпоследний день своей беспорочной службы опустил такой листок в каждый почтовый ящик.
На другой день погода выдалась сумрачная и холодная. Но отклик на его послание оказался удивительно теплым. В одном доме старику предложили чашку кофе, в другом – дали кусок пирога. Кое-кто пытался всучить ему доллар-другой, но почтальон гордо отказывался. Пожимал хозяевам руки и двигался дальше. Тихо сокрушался, что никто не оценил… изящество слога. Высокий стиль, так сказать.
А в самом последнем доме жил отставной голливудский адвокат с девятнадцатилетней женушкой. Подцепил ее в ночном клубе, где она подвизалась гардеробщицей. Все при ней. Бюст. Глазки. Почтальон звонит в дверь. Она спрашивает: «Это вы сочинили про гром и молнию, сэр? Заходите, прошу вас».
Старик заходит и видит: стол ломится от деликатесов и тонких вин. Хозяйка говорит: муж улетел во Флориду играть в гольф. Не желаете ли перекусить? А после десерта берет она его за руку, подводит к белоснежному ковру перед камином и три часа без передышки ублажает всеми возможными способами. При янтарном свете ночника, Майк. Почтальон и не догадывался, что такое бывает. Надо же, думает, как подействовало мое послание! Что же ее так растрогало? Не иначе как радуга. Ну, думает, теперь дамочка моя навеки.
Одевается. Все как в тумане. Молоденькая хозяйка в прозрачном пеньюаре провожает его до дверей. На пороге сует ему бумажку в пять долларов.
Он недоумевает: за что?
А хозяйка отвечает: «Прочла я вчера мужу ваше письмо. Про дождь, и снег, и зной. И спрашиваю: „Какого хрена этот старый дурак от нас хочет?" Муж подумал-подумал и говорит: „Дать бы ему как следует… Ты, когда он будет уходить, сунь ему пять баксов, чтоб мозги себе вправил". Ну а покушать – это я сама придумала».
Я через силу выдавила смешок.
– Вы ничего не поняли.
– Напротив. Но ведь она вас любила, Трейдер.
– Однако не настолько, чтобы жить дальше. Ну ладно, перейдем к «ярости». Но заранее предупреждаю. От моих откровений будет мало толку.
– Как получится.
– Все ночи с воскресенья на понедельник мы проводили порознь. Поэтому в воскресенье после обеда непременно ложились в постель. Так было и четвертого марта. Мне бы очень, очень хотелось сказать, что в тот раз у меня действительно возникло странное ощущение. Что душой и телом она пребывала где-то далеко, была какой-то отстраненной. Я мог бы сейчас наврать с три короба, понимаете? Но ничего такого не было. Все произошло как обычно. Я выпил пива. Мы распрощались. С какой стати мне было злиться?
Голос Трейдера заглох, словно у него сели батарейки. Я молча закурила.
– Но, спускаясь по лестнице, я наступил на шнурок от ботинка. Наклонился, чтобы его завязать, а он порвался. Пошел дальше – и напоролся на торчащий из пола гвоздь. А выходя, разодрал себе карман плаща, зацепившись за дверную ручку. Вот и все. Так что, вылетев на улицу, я действительно был в ярости.