Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса
Большой, выходящей окнами на улицу спальни было не узнать. Артур передвинул кровать в ближайший к окну угол, а диван — ближе к печке. Пахнущие пылью горшки с папоротниками исчезли, как и бесчисленные вязаные крючком салфетки на туалетном столике и металлические собачки на книжном шкафу. Не было видно и трех ярких фотохромных картинок с купающимися нимфами; на их месте висели те самые три офорта, которые я привык видеть в гостиной у Артура. А умывальник отныне скрылся за изящной лаковой японской ширмой, которая когда-то стояла в коридоре квартиры на Курбьештрассе.
— Те обломки, — Артур проследил за направлением моего взгляда, — которые мне, по счастью, удалось спасти после кораблекрушения.
— А теперь, герр Брэдшоу, — вставила фройляйн Шрёдер, — скажите мне, только, чур, как на духу. Герр Норрис утверждает, что нимфы, которые у меня здесь висели, были уродливые. А мне они всегда казались очень даже миленькими. Конечно, я понимаю, многие сейчас сочли бы их старомодными.
— Я бы не стал утверждать, что они уродливы, — дипломатично ответил я. — Но это ведь так славно, если время от времени человек меняет обстановку, разве не так?
— Перемены — лучшая приправа к жизни, — промурлыкал Артур, доставая из буфета рюмки. Внутри, как я успел заметить, выстроился в ряд почетный караул бутылок. — Чего вам предложить, Уильям, — кюммеля или бенедиктина? Фройляйн Шрёдер, насколько мне известно, предпочитает шерри-бренди.
Теперь, когда я мог как следует разглядеть их при ярком дневном свете, мне сразу бросился в глаза довольно резкий контраст. Мне показалось, что фройляйн Шрёдер сильно состарилась; ни дать ни взять настоящая старуха. От постоянных забот ее лицо стало сплошь морщины и мешки под глазами; кожа, несмотря на толстый слой румян и пудры, отдавала нездоровым желтоватым оттенком. Питалась она в последнее время явно не самым лучшим образом. Артур, в противоположность ей, определенно стал выглядеть моложе. Он пополнел лицом и был свеж, как розовый бутон; свежевыбритый, наманикюренный и спрыснутый духами. На нем был шикарный, с иголочки, коричневый костюм и крупный перстень с бирюзой, которого я у него раньше не видел. Парик тоже был новый и с явной претензией на роскошь: сплошь блестящие волнистые локоны, которые на височках вились с пышностью едва ли не тропической. И вообще во всем его облике был какой-то особенный, почти богемный шарм. Его можно было бы принять за популярного актера или за богатого скрипача.
— Давно вернулись? — поинтересовался я.
— Дайте подумать… да наверное, уже месяца два… боже, как летит время! Право слово, не сердитесь на меня за то, что я такой дрянной корреспондент. Я был страшно занят, а у фройляйн Шрёдер не нашлось вашего точного лондонского адреса.
— Боюсь, что мы оба с вами не большие любители писать письма.
— Не потому, что мне этого не хотелось, дорогой мой мальчик. Вы уж поверьте. Не проходило дня, чтоб я о вас не вспомнил. И в самом деле — такая радость, что вы теперь снова с нами. Как будто камень с души упал — теперь я смогу спать спокойно.
Последняя фраза прозвучала довольно-таки зловеще. Он что, опять на мели? Оставалось только надеяться, что фройляйн Шрёдер никоим образом по его вине не пострадает. Она сидела на диване с рюмочкой в руке, сияла и впитывала каждое слово; ножки у нее были такие короткие, что черные бархатные туфельки зависли в дюйме от ковра.
— Вы только взгляните, герр Брэдшоу, — она выгнула в мою сторону запястье, — что герр Норрис подарил мне на день рождения. Я так растрогалась, что, хотите верьте, хотите нет, просто расплакалась, и все.
Речь шла об изящном золотом браслете стоимостью по меньшей мере марок в пятьдесят. Я был не на шутку тронут:
— Как мило с вашей стороны, Артур!
Он покраснел. Он сконфузился:
— Маленький знак внимания, не более того. Я просто передать вам не могу, каким утешением стала для меня фройляйн Шрёдер. Я бы с удовольствием нанял ее на работу: в качестве постоянного секретаря.
— Ой, герр Норрис, что вы такое говорите!
— Уверяю вас, фройляйн Шрёдер, я совершенно серьезно.
— Теперь видите, герр Брэдшоу, как он издевается над бедной старой женщиной?
Она была уже слегка пьяна. Когда Артур налил ей еще рюмочку шерри, она плеснула себе на платье. А как только суматоха, вызванная этим маленьким досадным происшествием, улеглась, он сказал, что ему пора:
— Как ни жаль, но я вынужден вас покинуть. Даже в такой знаменательный день… долг превыше всего. Да, надеюсь нынче вечером увидеться с вами, Уильям. Может быть, поужинаем где-нибудь вместе? Как вам, неплохая мысль, а?
— Просто замечательная.
— Ну, тогда я говорю вам au revoir до восьми часов вечера.
Я отправился распаковывать чемоданы, и следом за мной ко мне в комнату пришла фройляйн Шрёдер и не допускающим возражений тоном заявила, что станет мне помогать. Она была все еще пьяненькая и постоянно совала вещи не туда, куда следовало: рубашки — в ящик письменного стола, книжки с носками — в сервант. И безостановочно пела Артуру осанну:
— Его как будто сам Господь ко мне послал. Я даже перестала в срок платить аренду, чего со мной не случалось со времен инфляции. Жена консьержа несколько раз ко мне поднималась специально, чтобы об этом поговорить. «Фройляйн Шрёдер, — она мне говорит, — мы хорошо вас знаем и вовсе не хотим с вами ссориться. Но нам всем надо как-то жить». Право слово, несколько раз по вечерам я до такого доходила, что почти уже решилась пойти на кухню и сунуть голову в духовку. И тут появляется герр Норрис. Я думала, он просто пришел меня проведать, как раньше. А он возьми и спроси: «Сколько вы берете за ту спальню, что окнами на улицу?» Я так и обмерла. «Пятьдесят», — говорю. Про больше-то я даже и заикнуться боялась, такие настали времена. И тряслась вся, как осиновый лист, лишь бы только он не решил, что это слишком дорого. И что, вы думаете, он мне на это ответил? «Фройляйн Шрёдер, — говорит, — мне бы и в голову не пришло заплатить вам меньше шестидесяти. Это был бы чистой воды грабеж». Клянусь вам, герр Брэдшоу, я готова была руки ему целовать.
В глазах у фройляйн Шрёдер стояли слезы. Я начал бояться, что с минуты на минуту она совсем расклеится.
— И он исправно вам платит?
— Как часы, герр Брэдшоу. Прямо как вы сами, ни больше ни меньше. Я таких щепетильных людей вообще не встречала. Да, вы знаете, он даже не позволяет мне расплачиваться с молочником в конце месяца. Только каждую неделю. «Не выношу мысли, что я кому-то должен хотя бы пфенниг» — так он говорит… Побольше бы таких людей, вот была бы жизнь.
Вечером я предложил поужинать в обычном ресторане, но Артур, к моему удивлению, отказался:
— Дорогой мой мальчик, но ведь там так шумно. Только представлю себе, что нужно будет целый вечер слушать джаз, и весь уже на нервах. Что же касается кухни, то даже и в этом некультурном городе трудно будет сыскать что-нибудь более мерзкое. Давайте пойдем в «Монмартр».
— Но, дорогой Артур, там жуткая дороговизна.
— Не важно. Не важно. Жизнь коротка, и нельзя же вечно экономить каждый грош. Я вас приглашаю. Давайте на несколько часов забудем о тяготах этого жестокого мира и будем просто наслаждаться жизнью.
— Очень мило с вашей стороны.
В «Монмартре» Артур заказал шампанское:
— Событие у нас сегодня настолько особенное, настолько важное, что мы, как мне кажется, имеем полное право слегка ослабить пояса наших революционных власяниц.
Я рассмеялся:
— А дела у вас, кажется, и впрямь пошли на лад.
Артур осторожно прихватил большим и указательным пальцем кожу на подбородке:
— Что ж, Уильям, пожаловаться не могу. В настоящий момент. Не могу. Но у меня такое впечатление, что где-то впереди маячат рифы.
— По-прежнему импорт и экспорт.
— Не совсем… Нет, пожалуй… Хотя в определенном смысле да, импорт и экспорт.
— Вы были в Париже — все это время?
— Более или менее. То там, то сям.
— И чем вы там занимались?
Артур беспокойно оглядел залу маленького роскошного ресторанчика и очаровательнейшим образом улыбнулся:
— Так сказать, наводящий вопрос, да, Уильям?
— Вы работали на Байера?
— Э — отчасти. Да.
Взгляд у Артура стал отсутствующим. Он явно пытался уйти от темы.
— А с тех пор как вернулись в Берлин, вы с ним виделись?
— Конечно, — он вдруг посмотрел на меня с нескрываемой подозрительностью. — А почему вы спрашиваете?
— Ну, не знаю. Когда мы виделись с вами в последний раз, вы как-то не очень рвались с ним общаться, разве не так?
— Мы с Байером в прекрасных отношениях, — с пафосом произнес Артур, потом помолчал и добавил: — Вы ведь никому не рассказывали о том, что я с ним поссорился, не так ли?
— Да нет, Артур, конечно же нет. А кому я, по-вашему, мог об этом рассказать?
