Катерина Гейтс - Последняя игра
Кулешов снова отхлебнул чай, а у меня в желудке появился противный холодный ком, я поерзала по дивану.
– И недавно я случайно узнаю, что Дима напечатался, и не в одном, а в трех изданиях. С простой и удивительно свежей прозой, три совершенно разных рассказа. Так что, Настя, практика, практика и еще раз практика, как говорится.
Ком из желудка упал вниз живота и противно зашевелился там, Дмитрий Борисов – это мой Дима, мой.
– Ян Евгеньевич, а что именно написал ваш знакомый?
– Я вам запишу названия журналов, можете посмотреть. Только не подумайте, что это реклама, – поднял ладони вверх Кулешов, – это просто пример. Я не могу судить об успешности его работ.
Ян отдал мне листок, аккуратно пожал мою руку, вежливо попрощался и ушел. Я поднесла к губам чашку с остывшим чаем и сделала большой глоток. Подошел официант, заменил чайник, на мой недоуменный взгляд он сказал: «Ян Евгеньевич уже все оплатил, не удивляйтесь». Я и не думала удивляться, взяла листок и внимательно вчиталась в названия – «Лотос», «Новая волна», «Лед». В один из них я хотела отправить свою прозу, но хотела, это же ничего не значит. Я прочитала названия раз двенадцать, после чего листок был убран в папку. «Куплю журналы вечером», – решила я и поехала в университет.
Выйдя из метро, я стремглав кинулась к первому газетному ларьку – и вот, трясущимися руками, я рву пергамент на журнале «Лотос». Придумали же, в пергамент упаковывать, снег отчаянно теребит мою шапку, плечи, падает мокрыми каплями на обложку журнала, растекаясь по пергаменту безобразными пятнами. Дмитрий Борисов, «Электричка». Ищу, открыла, пробежала глазами – мои! Это мои строки, ни одной запятой от себя не добавил. Закрываю, в сердцах запихиваю журнал в сумку, подхожу к окошку, беру два других журнала, не глядя бросаю их в сумку и бегу в сторону университета. Снег летит мне в лицо, на глазах злые горячие слезы, сжимая кулаки, влетаю в холл.
– Семенова, поздоровалась бы! – сурово говорит мне Ирина Викторовна.
– Доброе утро, – виновато улыбаюсь я, – можно вас отвлечь на минуточку?
– Ну, – кивает она и идет в сторону своего кабинета.
Мы садимся за стол, я, захлебываясь, праведным гневом достаю из сумки журналы и бросаю их на стол, верхний – «Лотос». Ирина Викторовна немного брезгливо берет его в руки и вопросительно глядит на меня.
– Двадцать седьмая страница, – кротко говорю я и потупляю глаза.
Ирина Викторовна вдумчиво читает, даже, кажется, не дышит, я стучу руками по коленям и ерзаю на стуле. Молчание длилось минут пять, она подняла на меня глаза:
– Настя, посмотри на меня. Когда ты написала этот рассказ?
– На первом курсе, – вздохнула я, догадываясь, к чему она клонит.
– А сейчас ты на каком?
– На пятом, – киваю я.
– Сколько лет прошло?
– Почти пять.
– Вот! – Ирина Викторовна закрывает журнал и аккуратно кладет его на стол. – За пять лет, милая моя, можно было трижды издать этот рассказ, а не размазывать сейчас свою жалость к себе. Рассказы сами себя не издадут, и, пока они лежат в столе, рано или поздно, кто-то их прочтет.
– Я сама отдала рукописи, – я встаю и складываю журналы в сумку.
– С дебютом в «большой прессе» тебя, Семенова!
– До свидания, Ирина Викторовна, – говорю я, разворачиваюсь и медленно иду по коридору.
– Настя! – я оглядываюсь. – Иди-ка ты домой, все обдумай и приходи в понедельник, ясно?
– Поняла, спасибо.
Вместо ответа дверь захлопнулась, и я направилась в третий корпус, к художникам, сяду, все обдумаю, попишу, может быть. Там я забилась в угол мастерской, положив под зад какую-то фанерку, открыла ноутбук и принялась «думать». Сидела, набирала все, что приходило в голову, о своей злости, никчемности и правильности, о «дебюте в большой прессе», как изволила выразиться моя наставница. Зазвонил телефон:
– Наська, ты где? – приглушенным голосом засипел Макс.
– В третьем, меня Николаева отпустила.
– Везет же, – процедил он и положил трубку.
Знал бы, чему завидует, улыбнулась я, посмотрела на часы – пятнадцать минут как начались пары – зайдешь позже, и Николаева посмотрит на тебя, как на самое ничтожное, что есть в ее кабинете, и будет сверлить вороньим взглядом до конца занятий. А иной раз и припомнит об этом на экзамене. Я даже поежилась от воспоминаний. Чередование неожиданной, но заслуженной похвалы с выпадами о полной, даже полнейшей бездарности тебя как студента, автора, журналиста меня очень задевало. Расстраиваешься, потом открываешь зачетку, а там– пятерка. Дверь открылась, на цыпочках вошел Макс, огляделся по сторонам, я начала махать рукой, студенты вокруг злобно зашептали: «Вон она сидит» и вот Макс уже сидит со мной рядом.
– Чего случилось? – прошептал он.
– Ничего, говорю же, Николаева отпустила.
– Николаева не может просто так отпустить! – крикнул он, и послышалось шиканье со всех сторон.
«Максим, давай поговорим потом. Я расстроена», – набрала я снизу своего текста. Макс засопел, протянул руку и набрал мне ответ: «Договорились». И так и остался сидеть со мной рядом. Я пыталась писать, но любопытство меня просто раздирало, как Ирина Викторовна отпустила его с середины пары, ведь, если из-за меня, то это что-то значит, Пока не могу догадаться, что именно. Я с душой набирала коротенький рассказ о досаде и обиде, видимо, сильно нажимая на клавиши, потому что теперь «художники» начали шикать на меня.
– Настюх, приходи к нам только спать, пожалуйста, – протянул кто-то из группы, – стучишь, стучишь, отвлекаешь же.
Я послушно затворила крышку ноутбука, положила голову на плечо Максу и закрыла глаза, он похлопал меня по руке, мол, пойдем отсюда, я помотала головой в разные стороны и сделала вид, что сплю. Макс терпеливо сидел рядом, я мысленно досчитала до двадцати, когда он начал ерзать. «Семенова, пойдем», – прошептал он мне прямо в ухо, я машинально качнула головой и потянула его за рукав.
– Ребят, комп у меня тут и вещи, – махнула рукой я группе, вытягивая своего друга в коридор.
– Ну, чего? – спросил Макс, крепко обнимая меня, я уткнулась ему в плечо, не дотягиваясь до него, наверно, на целую голову и ничего не ответила, а что отвечать, Ирина Викторовна права, хотела бы, давно напечаталась. Сейчас скажу Максу, а он из братских побуждений кинется искать Димку или Кулешова, или никуда не кинется.
– Поезжай домой, – наклонился ко мне Макс.
– Что вы все заладили, домой, домой.
– Настя, – положил он мне руку на плечо, – я не знаю, что там у вас с Николаевой случилось, но просто так она не отпустит никого, даже тебя, а меня тем более. Поэтому сейчас я сделаю все, чтобы ты отправилась отдыхать. Что нужно сделать?
– Проводи в гардероб, – я вытащила номерок из кармана джинсов, – и мои вещи потом забери у ребят.
Мы начали спускаться по лестнице.
– Домой поедешь? – К Денису, чего я дома не видала? – пожала плечами я.
В гардеробе Макс излишне галантно помог мне надеть пальто, цокнул каблуками и улыбнулся:
– До дверей проводить?
– Будьте так любезны, – улыбнулась я в ответ.
В дверях Макс снова меня крепко обнял:
– Хорошо, когда есть человек, к которому можно приехать без звонка и без предупреждения.
– И поцеловать дверь, ты плохо знаешь моего друга, Максим.
– Я позвоню тебе вечером, – наконец-то отпустил он меня и подтолкнул в двери.
– Денис, привет, можешь меня встретить? – кричала я в трубку, уворачиваясь от ветра и мелких льдинок.
– Да, но, через 2 часа мне нужно встретить Наташу, ты в университете?
– Выхожу.
– Жди в метро, – и он повесил трубку.
Встретившись, мы молча кивнули друг другу и вошли в вагон. Видимо, чтобы никто не толкнул, он отгородил меня руками и прислонил спиной к двери. Его затылок немного возвышался над моим плечом. «Чуть выше Димки», – усмехнулась я.
– Дима издал мои рассказы.
– Здорово, – искренне обрадовался Денис.
– Под своим именем, – я замолчала, а Дэн не сводил с меня глаз.
– Ты хочешь услышать, что Димка плохой?
Я замотала головой.
– Что ты хорошая?
Я кивнула.
– Настя, ты – хорошая, но даешь свои рукописи кому попало, а, значит, ты дура, – заулыбался он.
– Спасибо, успокоил, – улыбнулась я.
* * *Неудивительно, что потом Кулешов меня не вспомнил и не узнал, каждый день он общается с огромным количеством людей. Я постепенно провалилась в свой типичный детский сон.
«С силой толкнула подъездную дверь, в сотые секунды проскользнула в отверстие, дверь гулко бахнула за спиной. “Твою же ж мать!”, – выругалась я, в подъезде снова темно, не просто темно, как бывало в подъездах раньше, а абсолютно ничего не видно, потому что кто-то чрезвычайно умный ликвидировал окно возле мусорки, или занавесил или забил. Медленно, словно боясь удариться о невидимую преграду, я двинулась вперед, ступенька, другая, третья, пальцы нащупали шершавую стену, а потом и впалую кнопку лифта. Радуясь своей маленькой победе, я прислонилась и чуть не рухнула в открывшиеся двери лифта.
