Арнон Грюнберг - Фантомная боль
— Хай, меня зовут Петер, — поздоровался с нами молодой человек с аккуратным пробором. — Сегодня вечером я ваш бармен. Чем могу быть вам полезен?
Моя жена занималась танцами. Однажды, за несколько недель до Рождества, она пришла домой и объявила:
— Я записалась в танцевальный класс, хочу научиться исполнять степ.
На следующий день я пошел с ней в магазин за специальными туфлями для степа. Я не стал ее спрашивать, зачем ей это. Я вообще никогда не задаю вопроса «зачем?». Если она захотела научиться танцевать степ, то наверняка у нее были для этого какие-то веские причины. Она посещала танцевальный класс днем по воскресеньям. В самом начале я иногда заходил за ней после урока.
— Степ — это пять разных видов чечетки, — как-то раз сказала она, когда я за ней зашел. — Ты хочешь познакомиться с нашей преподавательницей?
Я отрицательно покачал головой. Дома она надела эти самые туфли для степа и продемонстрировала мне все пять видов чечетки, но я так и не уловил между ними разницы.
Сейчас, в этом баре в Атлантик-Сити, кто-то отбивал чечетку у меня в голове, — я только не знал, кто и когда это закончится.
Ребекка словно окаменела за своим кофе — она плеснула в него слишком много молока. Сейчас она молча смотрела на меня. Точно мы оба не могли поверить в то, что здесь очутились.
— Ты не самая веселая компания, — заметил я.
— Это верно, — согласилась она, — ты тоже.
Она слезла со своего табурета.
— Я больше так не могу.
Я не уверен, но мне показалось, что в глазах ее стоят слезы. Кто знает, может, и у нее в голове тоже кто-то отбивал чечетку?
Я стер грязь со щек Ребекки. Это были слезы. Мало того — она была вся в слезах. Поток слез смывал грим всевозможных оттенков и черную тушь с ее ресниц. По ее щекам пополз целый селевый поток.
— Я пала духом, — произнесла она.
— Не надо, — сказал я, — хватит и меня одного.
Простившись со своей службой в ночном магазине (меня уволили), я потерял свою будущую жену из виду. По специальности ей приходилось много ездить. Но однажды я опять встретил ее — на почте. Она сидела на месте служащей за окошком.
— Что ты тут делаешь? — воскликнул я.
У меня был такой шок, что в первую минуту я даже забыл, зачем пришел на почту.
В тот период моей жизни я посылал очень много писем заказной почтой. Я отправлял заказные письма, чтобы придать своим сообщениям видимость срочности. Но сам я в эту срочность не верил.
Через некоторое время я встретил свою будущую жену в обувном магазине неподалеку от своего дома.
— Это не простая случайность! — воскликнул я, не представляя себе со всей определенностью, что же это такое на самом деле.
Тогда на почте мы перекинулись парой слов, но этим дело и ограничилось. Видимо, в ночном магазине была более располагающая к общению обстановка.
Когда я снова встретил ее в обувном магазине, я спросил у нее:
— Когда продолжится курс лечения?
Она была не одна, а вместе со своей матерью.
— Мне надо над этим подумать, — ответила моя будущая жена, — зайди как-нибудь ко мне на почту. Сейчас я на месяц ухожу в отпуск, но в начале октября вернусь.
Поджидая, когда принесут туфли ее размера, она спросила:
— Ну как, есть какое-нибудь улучшение?
Ее мать посмотрела на меня подозрительно. На ее месте я бы тоже так реагировал.
— Да что-то не похоже, — ответил я. — Во всяком случае, сам я никакого улучшения не заметил. Ты еще не надумала ко мне переехать?
Как-то раз я случайно услышал, как она говорила про меня Йозефу Капано: «Порой он бывает немного не в себе, иными словами, сумасшедший, но никто этого не замечает».
Это было через три года после нашей первой встречи в ночном магазине, и позже я так и не собрался спросить у нее, правда ли она так думает.
По мнению Йозефа Капано, моя жена была Сказочной Принцессой. Обычно он меня спрашивал: «Ну как поживает Сказочная Принцесса?» — но никогда не задавал этого вопроса в присутствии других женщин.
Ребекка снова влезла на табурет перед стойкой бара. Кофе в ее чашке в очередной раз подернулся молочной пленкой. Я заказал ей новую чашку. Петер спросил, довольны ли мы и может ли он чем-нибудь помочь. Я ответил, что мы всем довольны, после чего он скромно удалился, а я снова положил руку Ребекке на плечо со словами:
— Ничего, все не так уж страшно.
Но вероятно, страшно все-таки было, только как я мог об этом судить? Я об этом и представления не имел.
— Это все от усталости, — пробормотала она, — я не выспалась.
Мне вдруг показалось, что за годы, что прошли с тех пор, как я познакомился со своей женой, мало что изменилось. Да-да, меня вдруг осенило, что для того, чтобы стать настоящим алкоголиком, мне не хватило таланта.
У Ребекки вид был такой, будто она только что вскочила с постели. Я пожалел, что оставил в лимузине фотоаппарат. Женщины милее всего, когда они только что вскочили с постели. Мужчины, вероятно, тоже.
Как-то раз в начале зимы, во время сытного ленча, Дэвид, мой приятель, который когда-то перепечатал на отцовской пишущей машинке мой первый рассказ «Зеленый чай», вдруг заявил мне:
— Твоя слава прошла, твоя песенка, считай, спета, и, возможно, тебе придется с этим примириться.
В те давние дни он не только перепечатал мой рассказ, но и одолжил мне денег, чтобы я мог послать свой рассказ в журнал.
— Моя песенка спета? — удивился я. — Как это — спета? «Спета» означает, что я где-то пел, а я нигде не пел, следовательно, моя песенка не может быть спета! Что еще за песенка?
— Да не кричи ты так, Роберт, — сказал он, — я ведь ничего не утверждаю, я всего лишь предполагаю, что твоя песенка спета и что тебе, возможно, надо с этим примириться. Тогда тебе самому станет легче.
Я ударил кулаком по столу:
— А тебе стало легче? Я ведь еще не до конца сумасшедший. Твоя песенка была спета, когда тебе стукнуло всего пятнадцать, Дэвид.
— Позволь тебе напомнить, — произнес он так тихо, что мне пришлось к нему наклониться, чтобы расслышать, — я был единственным человеком, который дал тебе взаймы, чтобы ты мог пробить свой рассказ «Зеленый чай», этот рассказ был перепечатан на пишущей машинке моего отца и именно я уговорил тебя написать про того сумасшедшего теннисиста.
— Этот сумасшедший теннисист был не кто иной, как мой отец, и я не желаю ничего слышать о его сумасшествии, тем более от тебя, Дэвид.
В тот же вечер я сказал своей жене, когда она вернулась домой:
— Ты только послушай, что заявил мне Дэвид! Что моя песенка спета. Но как она может быть спета? Я ведь ни для кого не пел!
— Но для меня же ты пел, — возразила моя жена, Сказочная Принцесса, и подбросила полено в наш открытый камин, у которого уже тогда была слабая тяга.
— Это правда, но я не это имел в виду.
Пускай все сговорились отправить на свалку мой цикл о Сидни Брохштейне, это еще не означает, что моя песенка спета. По крайней мере, я так считал. Когда песенка спета — тут уже не до смеха.
— Ребекка, — начал я, — скажи честно, зачем ты подбросила тогда мне в подъезд тот кусочек картонки?
Ее кофе опять подернулся пленкой.
— Меня попросили передать пакет, и я вдруг подумала, что, возможно, мы проведем приятный вечер.
— Но почему ты вдруг подумала, что, возможно, мы проведем приятный вечер?
Я схватил ее за руку. Не знаю почему, но мне вдруг показалось, что ответ на этот вопрос не терпит отлагательств.
— Я прочла твою книжку.
— Какую книжку?
— «268-й номер в списке лучших теннисистов мира».
Я отпустил ее руку.
— А раньше ты говорил, что не будешь переживать, если твои книги отправят на свалку, — сказала моя жена.
Мы с ней ждали такси, на котором собирались ехать в ресторан.
Наша жизнь вела нас от ресторана к ресторану с короткими остановками в кинотеатрах, барах, кофейнях и также в нашем собственном доме — этой гостинице без сервисного обслуживания.
— Раньше мои книги входили в десятку бестселлеров, и так продолжалось не каких-нибудь шесть или, скажем, двенадцать недель. Так было целых шестьдесят восемь недель.
Наконец наше такси подъехало.
— Ты должен ценить Дэвида за то, что он пытается сказать тебе правду, — сказала моя жена.
— Я и ценю. Только это неправда. Моя песенка вовсе не спета. Кроме того, я сам пригласил его на ленч. Уверяю тебя: это его песенка спета.
— Да не кипятись ты так, — сказала Сказочная Принцесса, — забвение еще никого не миновало.
— Единственное, о чем я прошу, — это чтобы забвение подзадержалось хотя бы лет на десять, пока мои финансовые дела не восстановятся. Вот тогда пускай и приходит. Куда ему так торопиться?
