Альфред Дёблин - Берлин-Александерплац
— Да не все ли вам равно? Не видели — и весь разговор.
— Всякие тут бывают — с воротниками и без. Надо же мне знать, с кем говорю.
— С какой стати я буду вам о своих делах рассказывать?
— Сами-то вы спрашиваете, — кипятится бледный, — про человека какого-то, так можно и вас спросить, что вы за птица.
Молодой человек стоит уже у другого столика.
— А хоть бы и спрашиваю, — говорит он, — что ему за дело, кто я такой.
— Позвольте, раз вы его спрашиваете, то и вас можно спросить. А не то вам нечего и спрашивать.
— Да чего ради я буду говорить с ним о своих делах?
— Коли так, и мы вам говорить не будем, кто здесь был, а кто не был.
Молодой человек пошел к двери. На ходу обернулся, бросил:
— Думаешь, больно хитрый? Смотри, сам себя не перехитри.
Рванул дверь, и был таков. Двое за столиком:
— Ты что, его знаешь? Я — никогда в глаза не видел.
— Он здесь в первый раз. Черт его знает, что ему нужно.
— По разговору вроде баварец.
— Он? Нет, он с Рейна. Сразу видно.
А Франц весело скалит зубы, улыбается иззябшему, жалкому Людерсу.
— Что, не дошло? Эх ты, голова два уха! Ты спроси, есть ли у меня деньги.
— А что, есть?
Сжатая в кулак рука Франца на столе. Он слегка разжал ее, гордо ухмыляется.
— Вот, любуйся. Считать умеешь?
Людерс заморгал, подался вперед, посасывает дуплистый зуб.
— Две десятки? Фу-ты ну-ты! Франц бросил бумажки на стол.
— Что, здорово? И в два счета! Минут за пятнадцать — двадцать! Не веришь?
— Вот черт!
— Да ты не бойся! Здесь дело чистое. Ничего такого не было, понял? Все честно-благородно. Так что ты, Отто, не сомневайся.
Перешли на шепот. Людерс придвинул стул к Францу. Оказывается, Франц зашел в один дом, позвонил — открыла какая-то дамочка. «Шнурки для ботинок не требуются? Первый сорт для вас, для супруга, для деток?» Она посмотрела на шнурки, потом на него, впустила его в коридор. Поговорили о том о сем. Она вдова, не старая еще. Он ее и спросил, не угостит ли она его кофейком — совсем, дескать, продрог, такая стужа на дворе. Ну, попили с ней кофе, а потом — еще кой-что было…
Франц подул себе в кулак, фыркнул, поскреб щеку и подтолкнул Отто коленом:
— Я у нее даже все барахло оставил. Ну, а она что-нибудь заметила?
— Кто?
— Толстуха, кто же еще? Ведь при мне никакого товара не было.
— А хоть бы и заметила, продал все, и дело с концом. А где ж это было?
Франц свистит.
— Туда, — говорит, — я еще наведаюсь, дай только срок. На Эльзассерштрассе она живет, вдовушка эта…
Двадцать марок, брат, на земле не валяются!
* * *Они просидели в пивной до трех часов. Ели, пили. Отто получил пятерку, но не повеселел.
Кто это крадется на следующее утро вдоль стен по Розенталерштрассе, прижимая к груди сверток со шнурками? Отто Людерс! Остановился на углу у магазина Файбиша, подождал, пока Франц свернет на Брунненштрассе. Потом перебежал через дорогу и пустился что есть мочи вниз по Эльзассерштрассе. Ага! Вот он, тот самый дом. А может быть, Франц уже наверху, у нее? Народу-то сколько, идут не торопятся! Подожду лучше немного в подъезде. Если Франц появится, скажу ему… да, что ж бы такое сказать? Сердце-то как бьется. Изо дня в день одни неприятности, врач вот смотрел — ничего не нашел, а ведь что-то есть… Недолго ведь и насмерть простудиться, ходишь в отрепьях, в драной шинели, с войны еще осталась. Ну, пора и наверх.
Он позвонил. Дверь приоткрылась.
— Не нужно ли, мадам, шнурков для ботинок? Да нет, я хотел только спросить… Скажите… Да вы послушайте…
Женщина хотела закрыть дверь, не тут-то было, Людерс уже просунул ногу в щель. Дело в том, что я пришел по просьбе приятеля, вы его знаете, он был здесь вчера, оставил у вас свой товар.
— О боже!
Она открыла дверь. Людерс вошел и быстро повернул ключ.
— Что вам нужно? О господи!
— Ничего, ничего, мадам. Чего вы так дрожите? — Он и сам дрожит — не ожидал, что так легко получится, а теперь жми до конца, будь что будет; ничего, все образуется! Надо бы с ней поласковее, да нет голоса, горло словно судорогой перехватило, будто проволочная сетка протянута от скул ко лбу. Скулы немеют. Только, бы рот раскрыть, а то пропадешь.
— Он только просил товар забрать. Дамочка рванулась в комнату, за пакетом, Людерс за ней. Встал на пороге. Она смотрит на него, говорит запинаясь:
— Вот ваш пакет. Господи, господи…
— Благодарю вас, покорнейше благодарю. Но почему же вы так дрожите, мадам? Здесь так тепло. А может и меня кофейком напоите, а?
Только не теряться! Говорить без умолку и ни за что не уходить! Ни шагу назад!
Дамочка худенькая, субтильная, стоит перед ним, стиснув руки.
— Он вам еще что-нибудь говорил? Что он вам говорил?
— Кто? Мой приятель?
Говорить, говорить не переставая. Для храбрости! Вот и сетку проклятую словно снял кто со рта, щекочет теперь уж только самый кончик носа.
— Да больше он ничего не говорил. Чего ж ему еще говорить, про кофе, что ли? Товар я уже забрал. Чего же еще?
— Я пойду загляну на кухню.
Боится! На что он мне, ее кофе, я и сам себе кофе сварю, даже еще лучше, а в закусочной готовый подадут. Она просто улизнуть хочет. Погоди, так не отделаешься. Здорово получилось — сразу впустила! Все же Людерсу страшновато, он подходит к двери, прислушивается, не идет ли кто по лестнице, потом возвращается в комнату. Не выспался сегодня, ребенок всю ночь кашлял, что же, присяду, пожалуй. И он уселся на красный бархатный диван.
Стало быть, на этом диване Франц ее обработал. Так, так! А теперь она варит кофе мне; сниму-ка шляпу, пальцы-то совсем закоченели, как ледышки!
— Вот вам кофе. Пейте.
Ишь страх как ее разбирает. А дамочка ничего себе, хорошенькая, с такой бы неплохо! Что же, попробуем, глядишь, чего и получится.
— Что же вы сами не пьете? За компанию?
— Нет, нет, скоро жилец придет — он у меня эту комнату снимает.
Спровадить меня хочет. Шалишь! Был бы тут жилец — кровать бы стояла!
— Велика важность! Жилец раньше обеда не вернется, тоже ведь на работе. Да, больше мне мой приятель ничего не рассказывал, велел только забрать товар.
Сгорбившись, Людерс с наслаждением прихлебываете кофе.
— Хорошо — кофе горячий. А то на улице нынче холодище. Да, что ж ему было мне еще рассказывать? Это правда, что вы вдова?
— Да.
— Умер муж ваш? На войне убит?
— Вы извините, мне некогда. Мне обед надо готовить.
— Налейте мне еще чашечку. Куда торопитесь? Mолодость не вернется! А что, детки у вас есть?
— Уходите, прошу вас. Вещи вы уже получили, а у меня нет времени.
— Ну, ну, не сердитесь, еще того гляди полицию вызовете, из-за меня не стоит беспокоиться, я и так уйду, вот только кофе допью. И что это у вас спешка вдруг такая? На днях у вас хватило времени, сами знаете на что… Впрочем, не хотите, не надо, счастливо оставаться.
Встал, нахлобучил шляпу, сунул сверток со шнурками под мышку, медленно подошел к двери, но на пороге вдруг быстро обернулся.
— А ну, гони-ка монету! — Вытянул левую руку, поманил ее пальцем. Дамочка прикрыла рукой рот, маленький Людерс подошел к ней вплотную.
— Цыть! Только крикни у меня… Видно, деньги даешь только тому, кто приглянулся? Все знаем! Между приятелями секретов не бывает.
Этакое свинство, сука проклятая, еще и траур носит, так бы вот в морду ей и залепил. Подумаешь — ничем не лучше моей старухи!
У дамочки лицо пылает, только на щеках белые пятна, в руках она держит портмоне, перебирает в нем пальцами, а сама широко раскрытыми глазами смотрит на щупленького Людерса. Правой рукой протягивает ему на ладони несколько монет. Выражение лица у нее неестественное. А Людерс все манит пальцем. Тогда она высыпает ему в ладонь все, что есть в портмоне. Он бежит в комнату, к столу, стаскивает с него красную вышитую скатерть и прячет за пазуху, дамочка стонет, не в силах выдавить ни слова. Стоит у двери, не шелохнется.
Людерс схватил еще две подушки с дивана. Теперь живо на кухню! Выдвинул ящик кухонного стола, роется в нем…. Эх, одна дрянь, серебром и не пахнет; ну, а теперь ходу, не то еще крик подымет. Ну вот, в обморок хлопнулась. Теперь ходу! Скорей!
Прошмыгнул по коридору, осторожно закрыл за собой входную дверь, кубарем скатился по лестнице и — в соседний дом!
А НЫНЧЕ СРАЖЕННЫЙ ЛЕЖИШЬ НА ЗЕМЛЕЧудесно было в раю. Воды кишели рыбою, деревья тянулись к солнцу, резвились звери, твари земные, морские и небесные.
Но вот что-то зашуршало в листве одного дерева. Змей! Змей! Змей высунул голову из листвы, змей жил в раю, и был он хитрее всех зверей полевых, и заговорил он, заговорил с Адамом и Евой.
Неделю спустя Франц с букетом, завернутым в хрустящую бумагу, неторопливо поднялся по знакомой лестнице. Подумал о своей толстухе — устыдился не всерьез, а так, немного. Остановился однако, задумался. Хорошая она у меня девушка, верная — чистое золото. Не стоило бы хвостом крутить, а впрочем, велика важность, это ж для дела — дело есть дело! Позвонил — стоит улыбается, чуть не облизнулся — кофе горячий и опять же хорошенькая куколка. За дверью — шаги, это она. Франц приосанился, взял букет наизготовку. Вот лязгнула цепочка, дверь приоткрылась. Сердце готово из груди выскочить. В последний раз поправил галстук, знакомый голос спросил;
