Декстер Мастерс - Несчастный случай
— Один тип у нас дома, — говорит Бутерброд. — Отпихнул ребенка в сторону, а самого убило. Угодил прямо под большущий камень.
— Слыхал я о таких случаях, — замечает Картежник. Он так ни разу не поднял глаз; карты лежат перед ним в семь рядов, он вытаскивает из колоды по одной карте и, перевернув ее лицом вверх, шарит глазами по рядам. Солдат с фонариком, не то удовлетворенный, не то недовольный дальнейшими сведениями о скатившемся камне и убитом, подходит к Картежнику и кругообразными движениями размахивает фонариком на ремешке над его головой, хотя того это явно раздражает. Третий солдат смотрит на них, стоя у самой двери; он не снял перчаток и время от времени языком подбирает с них крошки.
— Если выйдет шестерка бубен, я проиграл, — бормочет Картежник. — Такими случаями хоть пруд пруди, — продолжает он. — Иногда убивает сразу двоих. Тут уж ничего не поделаешь. Это как пуля, если она тебе на роду написана. Слушай, брось ты махать фонарем!
— Ну, не знаю, — говорит Фонарь, он подымает ремешок повыше, но продолжает раскачивать фонарик над головой Картежника. — Не суйся под камни да под пули, вот и будешь жив. Бывает и так, что хочешь не хочешь, а надо. А если нет…
— Ясно, — говорит Бутерброд, — если это твой собственный ребенок, поневоле сунешься под камень. А насчет того, что на роду написано, — это еще неизвестно. Просто один ловкий, другой — нет. Все это случайность и больше ничего.
— Кто сказал, что это случайность? — Картежник поднимает голову. — Кто сказал, что такое дело могло бы обернуться иначе? Ты, что ли, такой умный?
— Насчет него не знаю, а я могу кое-что сказать про такие вещи, — говорит Фонарь. — Да и не я один, другие тоже могут многое порассказать. Возьми, к примеру, угольные шахты, где каждый год погибают тысячи людей, и не потому, что им так на роду написано. Назначь туда инспекторов, установи правила безопасности, укрепи профсоюз да смотри в оба — и, ей-богу, не будет погибать столько людей. Уж поверьте.
— А все-таки они гибнут, — говорит Картежник. — Конечно, беречься нужно, я ничего не говорю. Но ведь бывает и так, что берегись не берегись, ничего не поможет. Мы думаем, человек сам управляет своей жизнью — оказывается, ничего подобного.
— А тот парень, — говорит Фонарь, — он мог быть поувертливее, либо наоборот. И в том, и в другом случае дело могло обернуться иначе. Он мог бы крикнуть ребенку. Почему он не крикнул? Не обязательно было бросаться туда.
— Он кричал, — говорит Бутерброд, — он кричал все время, пока бежал туда, но ребенок не обратил внимания.
— Все равно, можно было поступить как-то иначе.
— Теперь-то легко говорить.
— Брось фонарь, а то я, ей-богу, проломлю тебе череп! — огрызается Картежник. Это для него все равно, что летающая над головой муха, он просто раздражен, и солдат преспокойно продолжает раскачивать фонарик.
— Потом-то много чего можно сообразить, — говорит солдат с фонарем. — Но кто сказал, что нельзя было сообразить вовремя? И кто в конце концов управляет жизнью человека? Шестерка бубен?
— Грузовик идет, — говорит Бутерброд.
Все трое поворачивают головы, прислушиваясь к слабому рокоту мотора, доносящемуся откуда-то из-за края плато.
— Называй это как хочешь, — говорит Картежник, снова принимаясь за карты, — а только сам человек тут ни при чем.
— Да вы хоть знаете, о чем спорите, ребята? — спрашивает Бутерброд.
— О таинственной силе, — говорит Фонарь. — И мы вовсе не спорим. Некоторые любят получать готовые ответы, даже ни о чем не спрашивая.
Он слегка задевает фонарем голову Картежника, идет к окну и выглядывает наружу. Уже совсем рассвело.
— Это, наверное, едут из Денвера, от начальника снабжения, — замечает Бутерброд. — Еще три тонны мороженого мяса без костей. Три недели сидим без свежего мяса. Кто выиграл войну, спрашивается?
— Так вот, насчет этого парня и его ребенка, — говорит Фонарь. — Как обстояло дело с тем камнем? Неужели никто не знал, что он скатится? Такие вещи надо знать наперед. Может, поблизости была каменоломня и там что-то взрывали. А? Может, он был просто такой раззява, что позволил ребенку играть в том месте.
— Бывают случайности. И нечего тут голову ломать. Всякое может случиться.
— В девяти случаях из десяти все зависит от того, с кем это происходит. Ведь были же в твоем городе и другие, у кого есть дети. Почему же…
— Все зависит от того, кто оказался там, где это случилось. Там могли быть и другие, а вот под камень угодил он. Лихти. Так его звали. Плешивый был. Такой плешивый, что дальше некуда.
Картежник с трудом подымается с пола; он становится на колени и с отвращением смотрит на карты.
Бутерброд, глядя на него, лезет в карман висящей на стене шинели. Он достает бумажный кулек и извлекает еще один бутерброд. Потом поворачивается к двери и распахивает ее.
— Некоторые до того любят задавать вопросы, — говорит Картежник, подымаясь на ноги, — что не замечают ответа, даже если тычутся в него носом.
Рокот мотора переходит в рев, и на дороге появляется машина. Это большой военный грузовик с прицепом, он ползет медленно, фыркая пневматическими тормозами. У самых ворот грузовик останавливается, три солдата выходят из караульной будки и бредут к нему. В грузовике тоже трое солдат, они сидят высоко в кабине. Часовые берут и просматривают документы; солдаты в кабине устали, им давно надоела эта процедура, и никто из них не произносит ни слова. Но водитель, уже двинув машину вперед, вдруг останавливается и, высунувшись из окна кабины, окликает часовых:
— Эй, что у вас тут стряслось? Говорят, кого-то убило взрывом.
Часовые внизу переглядываются.
— Мало ли что там у вас говорят, — отвечает Картежник. — Мне ничего неизвестно.
— Говорят, был взрыв. Погибло шесть или семь человек.
— У нас все время бывают взрывы, сегодня уже грохнуло раз шесть.
— Эти я слышал, я не про них. Был, говорят, такой взрыв, что погибли люди. Несчастный случай.
Часовые опять переглядываются, пожимают плечами и заявляют, что им про это ничего неизвестно. Водитель отворачивается от окошка, грузовик трогается с места и въезжает в город.
— Им приказано не болтать, — замечает водитель.
— А ты что думал? — спрашивает сидящий рядом солдат. — Что армия тебе будет обо всем докладывать?
— Зачем докладывать? Но не все же такие умные, как мы с тобой, кто-нибудь может и не знать.
У караульной будки трое солдат обсуждают происшедшее.
— Эти болваны хотели взять нас на пушку, — говорит Картежник. — Если бы кого убило, мы бы знали.
— Может, и знали, а может, и нет, — отвечает Фонарь. — Разве штаб посылает тебе сводки?
— Они же слыхали, верно?
— Мало ли какие слухи ходят. Ты же не про то спрашивал.
— А я ни про что не спрашивал.
— Вот будет смехота, — говорит Бутерброд, — если тут и вправду кого-то убило, а эти олухи из Денвера узнали раньше нас.
— Да никого здесь не убило, болван! — кричит Фонарь. — Ты же сам говоришь, что видел, как они выходили из санитарной машины.
— Да. Наверное, это были они. Я ведь их в лицо не знаю. Должно быть, они.
— За это время они могли и помереть, — говорит Картежник. Он переводит блестящие, загоревшиеся любопытством глаза с одного на другого.
А в грузовике водитель налег грудью на баранку руля. Один из солдат дремлет. Грузовик плавно катится по прямой, гладкой дороге, мимо первых городских домов, приземистых коттеджей на две семьи, с одинаковыми палисадниками, обнесенными одинаковыми белыми заборами. Солдат, сидящий рядом с водителем, лениво рассматривает домики, каждый по очереди, и краем уха слушает, что говорит водитель.
— …но если сам Эйнштейн это поддерживает, так и я тоже. Я никогда об Эйнштейне плохого не слышал. И много других ученых заодно с ним. Они хотят собрать двести тысяч долларов на разъяснительную работу насчет атомных бомб. Я послал пять долларов и думал, что успокоюсь, а оказывается — нет. Ей-богу, этот чудак и сам не знает, что затеял. Разъяснить народу! Растолковать нам, что за штуку мы от них получили! О господи, боже мой! А что мы получили? Энергию вселенной, самую огромную силу после огня! Так говорят ученые. Лучшие бомбы в мире. Так говорят военные. Военные и за двести тысяч долларов не откажутся от лучшей в мире бомбы.
— Я никогда не даю ни цента на такие вещи. Выброшенные деньги.
— Я читал, что один ученый предложил взять бомбу и поехать по свету вроде как в турне. Устраивать взрывы где-нибудь подальше от больших городов и приглашать публику — пусть смотрит. Это, говорит ученый, ее как следует припугнет. А по-моему, ничего подобного. Одни совсем не пойдут смотреть, а другие будут бегать и толкать друг друга локтями — гляди, мол, что у нас теперь есть! Вот, что они скажут.
— Что-то я не возьму в толк, зачем они ее изобрели, если она им так не по душе. А теперь они только про нее и говорят!
