Сергей Солоух - Рассказы о животных
Вернулся, а жена забылась. И все то время, покуда он возился, тер, драил, мыл, она спала, поджав под себя ноги и голову уронив на низкую жесткую спинку. И горькая слюна сочилась из уголка неплотно закрытых губ, тонкая детская сосулька, то набухающая, то обрывающаяся посередине. А Игорь с липкими, в черных разводах, грязными руками даже не мог встать и гадость эту смахнуть.
Когда Алка очнулась, то тыльной стороной ладони она мгновенно, инстинктивно все убрала сама. На камне же к тому моменту уже ничего не было, лишь сладкая вонь ацетона да черная кайма у ногтей Игоря, которую он все пытался оттереть, но ни черта не получалось.
Алка немного посидела, покачалась и неожиданно спросила:
– А как ты думаешь, они меня простят?
Потом оказалось, что речь шла вовсе не о родителях, Валенках или Гиматтиновых. Имелось в виду начальство ее дурацкого коммерческого псевдоуниверситета. Но даже осознание ошибки, тихая горечь разочарования никак не изменили той искренней убежденности, с какой он сразу, не задумываясь, ответил ей:
– Конечно.
* * *Вечером это уже не были три четверти бутылки водки. Лишь только стакан вина. А рано утром Алка разбудила Игоря словами: «Ну что, веди», – и они отправились на капельницу. По утренней набережной, в мягких бесформенных клубах вселенского тумана. Едва ли не на ощупь двигались, не видя ничего ни впереди, ни сзади, но дошли.
* * *А краска вокруг ногтей, угольный ореол не уходил, наверное, неделю.
– Что, Игорь Ярославович, никак ремонт затеяли? – спросил Валенка Полторак, как всегда с какой-то скрытой, еще ему неведомой, но сладкой самой по себе поддевкой.
– Да, что-то вроде этого, Андрей Андреевич.
– Это хорошо, хорошо, – пропели Полтаракана, и на густо конопатом рыле сволочи счастливо стал задваиваться мелкий горох.
– Просто замечательно, когда есть на что, – добавили Полтора рака, значительно додали, клубясь, цветя от вдохновения, от найденного так счастливо нужного развития темы. – Ведь вас Олег Геннадьевич не обижает, ведь так же, не обижает?
– Не обижает, – коротко подтвердил Игорь и просто встал. Всей тучей своих девяноста восьми килограмм навис над утонувшим в офисном креслице, бесформенным и скользким, как сливочное масло, Полтораком.
– Да, да, – встревоженные такой внезапной переменой освещения Полтаракана резко убрали улыбочку, прекрасно дрессированные веснушки на щечках сейчас же перестали размножаться, сверкать и прыгать. Остановились. – Заслуженно, вполне заслуженно… Это я не к тому, это я так, просто хотел…
Игорь не стал дослушивать, куда Полтора рака вывезет запасная кривая и острая сообразительность трясогузки. Взял ежедневник со стола, сжал угол подушечками пальцев с мелкой дробью въевшейся краски и вышел. Совсем уже близко от скользкой, всегда подрагивающей, скребущейся, сучащей всем, чем можно, рыжей материи пронес свое грозное, тяжелое, большое, как куль увесистой и крупной бульбы, тело.
* * *А еще Алка ему дарила необыкновенное и праздничное чувство чисто физической легкости. Игорю Валенку, с рождения мешковатому, плотному, неуклюжему, всякий раз после возвращения из Золотой долины, после походов на Зубья начинало казаться, что все подошвы его городских ботинок на пружинках. И сам он – закругленный, обтекаемый, необыкновенно правильный, даже изящный аэродинамический объект. Пять килограмм, как минимум, слетало за две недели, а как-то раз и семь.
– Окружность схожденья приблизилась к расчетной, – смеялась Алка, фиксируя успехи самым бесцеремонным, но верным способом измерения. Приклеиваясь утром голым животом к его голой спине, а руки замыкая бубликом впереди. Выходило, как будто бы сошелся узкий аэрофлотовский ремень перед посадкой или взлетом.
– На рейсах нашей авиакомпании курение запрещено в течение всего полета, – счастливо объявляла, – имей в виду!
И через секунду, словно наездница, легко на всем скаку ныряющая с крупа под брюхо цирковой лошадки, уже оказывалась на Игоре, а он менял неизвестно как и почему, но так же моментально вертикальную ориентацию на горизонтальную, под ней. Сидящей сверху, готовой к новым контрольным оценкам и замерам.
И всегда, о чем бы речь ни шла, о диаметре или периметре, о сантиметрах, метрах, миллиметрах, – это было близко. Вплотную, тесно, неразъемно. А теперь, даже когда они оба в порядке, лежат рядом, вместе, под одним широким общим одеялом, между двумя телами пропасть. Черная пустота. И счастье – лишь мысль, сон о самой возможности соприкосновения. Судорожного, молниеносного, как тогда, много-много лет назад на Кие, когда и вес, и габариты Игоря вдруг оказались невероятным, удивительным, спасительным достоинством.
* * *Все тогда было сделано не так. Не две недели, а всего лишь суббота с воскресеньем. Поездка выходного дня. И не на юг, на небо, в горы, а к северу, к воде, на реку. Где все привычное зеркально отражается. И не вдвоем, а с целой большой компанией. Туристы-водники, какие-то невероятно в себе уверенные люди с кафедры высшей математики. Все уговаривали Алку под сурдинку на заседаниях совета факультета попробовать:
– Детский маршрут… Московка – Макарак… Не сплав, а водная экскурсия… Ну как же можно хотя бы раз в жизни не увидеть Белокаменный плес… пещеры, гроты, водопады… да просто Кию…
Морские волки, черти полосатые:
– Да зачем вам эти жилеты, устанете чесаться при такой жаре и гнусе… река тут шириною в два плевка, а шивер безобиднее стиральной доски…
Наверное, возможно. Когда два опытных, бывалых человека коротенькими веслами легко, непринужденно выгребают, то вправо ухая нос лодки, то влево, между камнями, своею одинаковостью, плотностью, порядком невероятно смахивающими на кнопочки трехрядки. Реки-гармошки, тальянки, немного нервно, с вызовом, но с удовольствием, красиво журчащей, вечно переливающей из пустого в порожнее.
И всем так весело в этой кадрили, лихо заворачивающей между больших и черных лбов, и уже обещание звучит:
– Сейчас пройдем порог и все, вы будете махать лопатами, Игорь и Алла, а то, наверное, стыдно вот так вот пассажирами прохлаждаться…
Под перемигивания, усмешечки, какой-то легкий недобор угла, неточный выбор траектории, пять градусов не в створ, немного лишних сантиметров не туда и скользкий капрон веревки, на которой тянулась, маневры повторяла, привязанная к корме грузовая лодка цепляется за выступ речного камня. От этого лодочку с манатками, мешками, рюкзаками сейчас же разворачивает, и ее плотная зеленая резина наглухо запирает речные узкие воротца, буксировочная веревка, в одно мгновение став якорной, отчаянно дергается и опрокидывает все и всех в весело пляшущую хищную пену.
Вначале Игорь даже и не понял, за что и как схватился, как оказался на ногах и удержался, стоя по шею в шуме и грохоте. Мимо головы ядром пронесся, тут же канув, исчезнув в кривых волнах, чей-то оранжевый рюкзак. Над головой, крутясь зеленым винтом, ахнула темная тень лодки и радостно, явно порожняя, блином запрыгала в сторону берега. И только после этих ошеломляющих, как пушечные выстрелы, самых первых свето– и звуковых эффектов Игорь не столько услышал, сколько увидел, почувствовал сопенье, фырканье и ощутил на шее груз.
Вцепившись тонкими, но жилистыми детскими руками в его широкий, совершенно неспортивный загривок, на Игоре висела Алка. Вода ее трепала и бросала, пыталась оторвать и утопить, как только что все шмотки, паспорта и жратву, но Алка не давалась. Держалась стойко, как флаг на мачте в шторм.
– Где они? Где эти? Ты видишь их? – орали где-то справа, слева, над всей рекой. Перекликались, перекрывая переливы струй и дробное биенье брызг.
Ответить, голос подать не было никакой возможности. Как не было возможности ослабить хватку, освободить хотя бы одну руку, чтобы подать, протянуть Алке.
– Ты как? – беззвучно прокричал ей Игорь. – Ты как?
И по губам прочел: «нормально».
– Нормально! – и вслед за тем улыбка, улыбка, он это видел, улыбка, как неопровержимое, самое точное физиологическое подтверждение неслышимого, но бесспорного «нормально». Можем так час простоять, и два, и три – всю жизнь. Среди всеобщего безумия, на краю пропасти, может быть смерти. Вдвоем.
И никогда, ни до того, ни после, смысл собственного существования, жизни в этом большом и неуклюжем теле, с невидимыми никому бабочками, светлячками в укрытых крепкими костями закоулках мозга, не был так ясен и понятен Игорю. Держать. Что-то невероятно легкое и праздничное. Вечно куда-то улетающее, уплывающее, и только благодаря ему, большому, плотному, устойчивому, не навсегда, не насовсем.
Через час у костра Игорь впервые в жизни испытал острое и непреодолимое желанье ударить человека по лицу. Когда один из горе-водников, расклеив мокрые страницы паспорта Валенка и демонстрируя смытую Кией печать, до полной официальной неправомочности выбеленную страничку, с улыбочкой, подлизываясь, как и все в тот день, весело объявил:
