Артем Белоглазов - Сборник "Русская фантастика 2010"
– Где вы?! – крикнул снова.
Двигался на ощупь: дым застилал глаза, в метре уже ничего не видно. В прихожей обнаружился шкаф для одежды, точнее, обугленные доски. Будь это ДСП, давно бы сгорело, а доски еще держались. Жар смазывал очертания, четко виднелся только обведенный пламенем дверной проем.
Обстановка до жути напоминала ад. Натуральная геенна. Пекло. Не хватает лишь чертей с вилами.
Вокруг меня – огненный кокон; пол, потолок, стены с множеством прогаров усеяны рыжими лепестками. Распускаются буйным цветом, когда прохожу рядом, и тотчас увядают, оставляя черные дыры. А мне ничего – ничего! – не делается! Я сошел с ума. Брежу. В коме! В больнице!
Ладно. Пусть. Будем считать, пока жив. Главное – дети.
Где они? В ванной! – пришло озарение. И как мог забыть! Проверь быстрее: дети часто прячутся там. Когда-то и я с братом…
Едва успел сделать шаг, из коридора полез огонь. Испугавшись, я подался назад. На пороге квартиры, в свирепом рыжем шквале выступила объятая пламенем сфера, по ней будто струились потоки лавы. Всё, чего она касалась, сгорало в считанные секунды. Огонь пожирал самое себя и в конце концов отступил, сдался. Нестерпимый блеск погас.
Внутри угадывалась крупная темная фигура. И я понял: это враг, Николаев.
Невыносимо-острое дежа вю: дверь ванной рушится, в смерче искр и дымных струях – размытый силуэт, напоминающий человека, но скорее похож на робота. Черный от копоти, страшный, он…
18. Олег
Меня будто ударили… Даже в мыслях подумать не мог… Ноги подгибались. Чтобы не упасть, оперся на стену. Напротив стоял рожденный пожаром Феникс, за его спиной двумя раскинутыми крыльями бесновалось пламя.
Копия? Отражение?! Фантом?!!
Новый сверхнедочеловек? Кто?!
Он не двигался, смотрел на меня. Я вглядывался в сияние оболочки, границы слоя, и когда огонь утих… Жилец, который побежал за ребенком?! Ты влип, Олег! Ты попал!
Если буферные зоны соприкоснутся, если проникнут дальше… Мы просто убьем друг друга!
Я отступил, он – тоже. И тут я увидел его лицо, на какую-то долю секунды, но отчетливо. Ясно.
Примерещилось! – завопил рассудок. Всё примерещилось! Нет второго Феникса! У тебя перенапряжение и близкая выключка! Ищи ребенка, хватай и уноси ноги!
Хватай и уноси? Как в тот раз? – ухмыльнулось подсознание и заботливо подсунуло мнимо-правдивую картинку. Я не мог это видеть! Полностью – не мог! Валялся на асфальте, раздавленный откатом. И подошел, когда уже…
Твой приговор, Феникс. Плати! – оскалилась память.
…старший, худенький мальчик лет десяти, лежал сверху, закрывая совсем уж мелкого карапуза. Тогда, по неопытности, я растерялся: таскать за раз двоих не доводилось. И поступил чрезвычайно глупо: сначала взял малыша, отодвинув его брата, а затем долго приноравливался, чтобы ловчее подцепить старшего.
Быстро сграбастать на руки и отволочь к медикам? Где там!
И – выключка на носу. Я нервничал и суетился. Еле дотащив обоих, уложил на землю, а сам рухнул как подкошенный. Откат. Сумбур восприятия, вялость, торможение. Люди не ходят, а мелькают, руки взлетают и опускаются… не успеваю заметить. Не двинуться, не шелохнуться, будто застрял в густом сиропе… Скоро пройдет. Отлежаться чуток, и пройдет.
Дальнейшее рассказал Костя. Но из-за странных вывертов подсознания сцена вспоминалась как реально пережитая.
Санитары, поддерживая за локти, вели к "скорой" хилого и бледного молодого человека; он шатался и беспомощно оглядывался. Фельдшер уже выдвигал носилки; выезжая из пазов, те неприятно скрипели.
Врач закончил осмотр еще одного спасенного – ребенка лет восьми-девяти. Кивнул: всё нормально. Забирайте.
Молодая женщина кинулась к мальчугану и, обняв, зарыдала:
– Игорек! Игорек! Боже мой, а Леша!
Мальчик ухватился за нее обеими ручонками. Мать пыталась отодвинуть ребенка, убедиться в целости и невредимости, но сын жался к матери, цепляясь за волосы и одежду. Не давая отодрать себя.
За женщиной сквозь милицию и врачей пробился мужчина.
– Я отец, пропустите! Да пустите же!
Он налетел на меня, когда я-Костя готовился вколоть себе-Олегу стимулирующее для второго захода.
– Где Лешка? – отец ищуще заглянул в глаза. – Младший? Их двое, одиннадцать лет и три года.
Одиннадцать… Я окаменел. Да разве?.. Быть такого не… Санитары укладывали на носилки изможденного, заросшего человека лет тридцати. Шприц вылетел из рук: стеклянные брызги, лужица на асфальте.
– Где Лешка, сволочь?! – заорал отец, тряся Олега.
– Ну ты, – я оттолкнул мужчину. – Руки убери. Он всё равно не понимает, отработал свое. Вон твои дети.
Женщина перестала баюкать ребенка и завыла в голос.
– Лешенька… – повторяла сквозь громкие всхлипывания, целуя сына. Тот сосредоточенно держался за мать одной рукой, сосал палец и молчал. – Игорек…
– Я здесь, мам, – встрепенулся человек на носилках.
– Да лежи ты! – врач придержал его за плечо. – Светочка, колите скорей глюкозу. И вызовите диспетчера: решим, куда отправить. Вряд ли в дежурную больницу.
Глаза спасенного наполнились слезами.
– Мама! – крикнул он, протягивая руки. – Мама!
– Тихо, – шикнула медсестра. – Не дергайся, а то иголку не туда воткну.
Отец недоуменно таращился на "скорую". Повернулся. Лицо бескровное, мертвое. И жилка у виска – синяя, набухшая. Тронь – лопнет.
– Гад! Гад! – хотел ударить очнувшегося Олега, но, увидев мой бешеный взгляд, попятился. Кулаки бессильно разжались, плечи поникли.
– Где младший? – стонал, дергая себя за волосы. – У нее? А Игорь?
Я-Олег не понимал, что ему надо. Кто этот мужчина? И женщина с ребенком… Мать? Гордый – как же, осчастливил! вернул двоих сыновей – подошел родителям. Проследил за их взглядами.
Всё когда-нибудь случается в первый раз. Моя вина, моя беда. Моя работа… Самая крупная ошибка.
Сволочь, сказал отец. Жена плакала.
Совершенно разбитый я побрел назад, к Косте.
Ревущего в голос человека, который звал маму, размазывая слезы по впалым, с полупрозрачной бородкой щекам, уложили в "скорую". Включив сирену, машина уехала.
Позже я узнал, что старшего звали Игорем. Из больницы его так и не забрали.
Призрак Феникса… Игорь… Беги, спасай! И – заново! – на те же грабли! Пусть он тоже станет репортером и придет к тебе, и…
Душу разобрали на части, да так и бросили. Рассыпали в пространстве и времени. Что в углы закатилось, сгинуло, что в щели провалилось, а что лежит еще – теплится. Соберешь ли как было?
Разлад и раздрай. Воюют меж собой вред и долг. Благо поодаль. Ждет. На чьей ты стороне, благо? По-разному бывает.
И нет уж сил, и опускаются руки, и бритвой опасной – по горлу! наискось! – режут воспоминания.
От судьбы не уйдешь: кому суждено быть повешенным, не утонет. То, чего я боялся… Подспудно. Неосознанно. Всегда.
Слой отключился.
Убежать не смогу, не сумею. Поздно. Зверем из засады набросился, валит с ног откат.
Огонь! …во всей красе и великолепии.
19. Игорь
…обожгла волна ненависти.
– Не смей! – крикнул я, понимая уже, что Николаев не слышит. И не узнаёт.
Каменное изваяние, памятник самому себе, он замер в нелепой позе. Я не стал гадать – отчего и почему, и воспользовался форой, быстро отступив к ванной.
Сверху посыпались горящие обломки антресолей; я инстинктивно прикрылся, но голову задела только пара мелких головешек. И они были холодными! Дверь зияла провалом: обратилась прахом, вспыхнув точно бумажная. Дым, скопившийся внутри, пологом накрывал мальчишку, который скорчился под раковиной. Он не шевелился. Мутные плитки на стене – в сеточке трещин.
Я переступил порог – сдвинутая к углу пластиковая занавеска съежилась и черными каплями стекла в ванную, – взял ребенка подмышки; голова его болталась, как у тряпичной куклы. Без сознания, но живой, просто отравился угарным газом. Я и сам еле держался на ногах. Отдуваясь, выволок мальчишку в коридор. И вовсе он не легкий, как показалось вначале. Правда, в бессознательном состоянии человек тяжелее. Ничего, справлюсь.
На балкон, к воздуху!
Комната переливалась золотым маревом – огонь охватил всё. Но с балкона… Куда? С парнишкой на руках не выберусь!
Он будто еще потяжелел. Я запаниковал. Что на лестнице? Хотя… пламя не причиняет мне вреда. А ребенку? Перехватив его поудобнее, опрометью выбежал из квартиры.
Огонь на площадке лизал стены и вился по перилам, однако посередине оставался узкий проход. Бетон оплыл и словно крошился, чудилось: иду по песку. Нести ребенка было всё труднее, я сдувал набегающие на лоб капли и, чуть не падая, шел, шел, шел…
Пролет за пролетом, ступенька за ступенькой.
На седьмом этаже пламя едва тлело; мглу разрубали мощные лучи фонарей, но и они терялись в завесе дыма и пара. Пожарные со стволами в руках замерли, как и Николаев. Да что с ними такое?! Я скользнул на пятый; вдоль перил, зацепленные крюками, тянулись серые рукава. Воздух ощутимо прохладнее, но дышится с трудом. И ни черта не видно!
