Роберт Менассе - Изгнание из ада
Но их ожидало разочарование. Во-первых, с ними поехал и профессор Шпацирер, латинист, правда privatim[8], как он неоднократно подчеркнул, однако, как он любил говорить, педагог и на каникулах остается педагогом, тем паче сопровождая учеников в поездке. Шпацирер не отличался особой религиозностью, для него поездка в Рим была возможностью освежить языковые знания там, в Ватикане, где латынь оставалась живым языком. А раз уж он присоединился к поездке, то volens nolens[9] осуществлял дисциплинирующую функцию: в автобусе он сидел в середине последнего ряда — любил хороший обзор, — а вскоре его окружили честолюбцы и полные слабаки в латыни, с которыми он разучивал пасхальное папское благословение. Таким образом, с точки зрения техники школьного надзора вожаки стада, жаждущего удариться в разгул, уже были нейтрализованы.
Во-вторых, сам Хохбихлер. Сколь ни выпивал, он ни на миг не мог забыть то, что пережил как военный пастырь в сентябре 1941-го, перед отозванием в Вену, под Ельней в России — он и в 71-м говорил не «Русланд», а «Руссенланд». Больше сотни радикалов-социалистов были тогда посланы в самое пекло, обреченные геройской смерти, каковая их и постигла. Все они, конечно, знали, что им светит. А человек, не без содействия которого революционеры — рота смертников, пушечное мясо! — не взбунтовались и не дезертировали, способен и во сне руководить группой школьников.
— Перестань, Виктор! Ты фантазируешь! Это выдумка!
— Нет. Такое выдумать невозможно. А свою ограниченную фантазию я исчерпал, еще когда мечтал тебя соблазнить!
— Виктор! Перестань!
Ночь. Холодный свет фонаря. И Хохбихлер, широко расставивший ноги, черный, отдает команды. Где-то в стороне собачий лай. Временами, со странной регулярностью, подвижные конусы света — от автомобильных фар, — снова и снова вопли клаксонов. Сонные, измученные ученики, пошатываясь, вышли из автобуса, побрели мимо Хохбихлера в дом с двухъярусными койками. Орвьето. Бывшая папская резиденция. Промежуточная остановка паломничества.
Хохбихлер лукавил. Ученики, которые на другой день, после осмотра орвьетского собора, сидя в автобусе, на коготках ждали приезда в Рим, еще не знали, что и в Риме не больно-то покинут этот автобус. Неделя в Риме — на самом деле всего два дня, остальное время ушло на дорогу туда и обратно с перерывами на посещение туалета и ночлег. А два дня в Риме — две длинные автобусные экскурсии по городу с достопримечательностями справа-слева и в зеркале заднего вида, шесть трапез с запретом на разговоры, две ночевки (отбой ровно в десять) в католическом интернате, где уже в девять, после пересчета поголовья учеников, запирали ворота. Две так называемые кульминации: набор добровольцев в ученический хор, чтобы поспешно отрепетировать «О глава в крови и ранах» из баховских «Страстей по Матфею», а затем спеть в церкви Санта-Мария Маджоре как дань похороненному там апостолу Матфею. Ученики, по дороге в Рим мечтавшие о хмельной граппе и итальянских ночах, теперь ощущали себя бунтарями, уже когда нарочито громко пели или, наоборот, беззвучно разевали рот и то и дело ухмылялись. В среднем из обеих форм обструкции получалось примерно то, чего хотел Хохбихлер. Вторая кульминация — пасхальное папское благословение на площади Святого Петра. Тут Хохбихлеру удался потрясающий психологический трюк: все ребята должны были держаться за руки, затем, разумеется, чтобы никто не потерялся, но Хохбихлер бормотал что-то насчет потоков духовной энергии, и в итоге кое-кто вправду поверил, что не запаниковал и не упал без чувств, как многие другие на этой площади, в этом плотном, физически прямо-таки грозном людском скопище, на этой жаре, среди чудовищной духоты, потому только, что, держа за руки товарищей, ощутил себя частицей большого, могучего целого.
Хильдегунда пригубила свой бокал, покачала головой и сказала:
— Дорогой мой, ты можешь мне объяснить, почему тогда тоже поехал, хотя незадолго до того перестал посещать уроки религии?
Сплоченное, заговорщицкое единение группы школьников, державшихся за руки в этой немыслимой давке и толкотне, было столь велико, а энергетический ток внутри этой маленькой группы, со всех сторон окруженной растущей массовой истерией, столь силен, что в конце концов, когда профессор Шпацирер начал повторять латинские слова папского благословения, почти все ученики присоединились к нему. И тот, кто сейчас только шевелил губами, вовсе не бунтовал, а просто проморгал автобусные репетиции. И никто не заметил отсутствия двоих — Хохбихлера и Виктора.
Интеллектуальная битва за душу. Почему Виктор отправился в это так называемое паломничество? Именно поэтому. Его заманили на поле, где Хохбихлер хотел провести эту битву на своих условиях и надеялся выиграть. Он пригласил Викторовых родителей в школу, для беседы. Знал, что они в разводе, и догадался послать записку в двух экземплярах — и матери, и отцу. Оба они пришли, Виктор до сих пор помнил то утро, когда его родители аккурат на большой перемене поднялись по лестнице к подъезду и отправились искать учительскую. Заметив его среди одноклассников, мать конечно же послала ему воздушный поцелуй, над чем ребята долго насмехались.
Хохбихлер щедро похвалил восприимчивость и смекалку, таланты и задатки ученика Виктора Абраванеля. Многословно извинился за недоразумение, случившееся на том достопамятном уроке религии. Весьма педагогично и чуть ли не заговорщицки — даже голос понизил — изложил доводы в пользу того, что Виктору необходимо присоединиться к паломнической поездке. Ведь смышленый и ищущий ученик получит возможность проверить свои религиозные чувства. Ему, запоздалому в развитии, но не по годам умному…
— Это твоя формулировка!
— Конечно. Не отрицаю. Все формулировки — мои. Так я представляю себе ситуацию…
…нужно дать шанс уяснить себе собственную культурную и религиозную принадлежность, ибо никто — ни родители, ни учителя — не сделает это за него. И тут ученику Абраванелю требуется опыт, так сказать глубокое духовное переживание… Как бы то ни было, даже лучшие аргументы убеждают лишь по ошибке. Отец Виктора увидел возможность быстро и полностью восстановить шансы на радикальную ассимиляцию, в какой-то момент ненадолго подпорченные, а мать Виктора соблазнилась мыслью, что в течение каникулярной недели, для нее почти целиком рабочей, сын будет под присмотром и в хороших руках. Вдобавок не исключено, что другие учителя тоже сочтут Викторово участие в этой «школьной экскурсии» большим плюсом. Все, что касается Виктора, она неизменно оценивала под одним углом: укрепляет это курс «аттестат — докторская степень — общественная карьера — независимость» или подрывает его. Отец достал бумажник, чтобы немедля оплатить Викторово участие в поездке, — и этот миг Виктор мог представить себе особенно легко. Ведь манера отца расплачиваться произвела на него впечатление еще в детстве и отразилась на его отношении к деньгам. Отец расплачивался, как правило, только крупными купюрами, даже по мелким счетам. Ему явно претило долго копаться в кошельке, доставать разные банкноты, складывать в уме. Будто он не мог. Будто ему трудно. Или… Или будто он полагал, что деньги обременяют, а то и перекрывают непосредственное общение. Выложить крупную купюру и тотчас убрать бумажник. Всегдашнюю сдачу он брал не глядя и, не пересчитывая, совал в первый попавшийся карман брюк или пиджака. Виктор всегда представлял себе, что вечером дома отец опорожнял все карманы и наутро менял кучу мелких банкнотов на одну крупную купюру. Когда отец приезжал в интернат и Виктор просил у него карманные деньги, рассчитывая на полсотни шиллингов, получал он тысячу. Отец доставал бумажник, выхватывал купюру, небрежно, не глядя протягивал ему, прятал бумажник, спрашивал об оценках, а в первую очередь — о футболе. Включен ли он в школьную сборную. Других купюр у отца не было. Имей он купюры помельче, возможно, и навещал бы Виктора чаще. Как бы там ни было, Виктор жутко смущался, когда иной раз в субботу его отпускали к матери и он шел вместе с ней в супермаркет. Как она копалась с деньгами. Как переспрашивала, что означает та или иная цифра на чеке, а потом выуживала из кошелька мелкие монетки, чтобы расплатиться «без сдачи».
В общем, Виктор был продан, его место в поездке забронировано и оплачено.
Мать (католичка по рождению):
— По-моему, хорошо, что ты оплатил Виктору эту поездку в Израиль. Думаю, для него это будет важный опыт…
Отец (еврей):
— В Израиль? Мне казалось, они поедут в Рим. Израиль? Ты уверена?
Мать:
— Рим? Профессор вроде бы говорил насчет автобуса? Тогда, конечно, Рим. Сколько ты заплатил?
Отец:
— Тысячу.
Мать:
