Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть I. Страна несходства
– Ты что, думаешь, я совсем «того»? Чтобы тебя попугать, полезу в говно?.. Ты что, правда так считаешь? Я на тебя тогда обижусь просто, и все.
Помирила их Таня. Недоверчиво рассмотрев подсвечник, Фурман убедился, что он немного отличается от первого: помят в других местах и блюдечко другой формы. У Фурмана тут же возник каверзный вопрос: а почему джинн подарил Вовке такую потрепанную вещь? Что он, не мог найти поновее чего-нибудь?
– По-твоему, он их из ювелирного магазина таскает, что ли? – ответил Вовка. – Эта вещь если и украдена где-нибудь, то из дворца персидского шаха, или принесена из Аравийской пустыни, из далекого прошлого… Видишь, на ней еще песок остался… Можно при случае спросить у джинна. Кстати, ты сам-то успел какое-нибудь желание загадать?
– Да Сашка так перепугался, что все на свете позабыл! У него, небось, только одно желание было: поскорее в землю закопаться в огороде… – посмеивалась Таня. – Ну, ничего, придется еще разок попробовать!
– Нет уж, спасибо, хватит! – сказал поумневший Фурман. – Не нужны мне ваши золотые подсвечники!..
Да-а, Сашка-то оказался крепким орешком… Но к концу лета, когда джинн совсем уже было собрался навсегда улететь на свою родину, в пустынную жаркую Аравию, Фурмана все же уломали. Как-то так получилось, что он хочет именно саблю, как у Вовки.
Боря к тому времени уже уехал, а джинн, покинув чайник, временно поселился во дворе, под заброшенной туалетной будкой, и по ночам сильно мерз там. Вообще, наши холодные края ему не годились.
Фурмана заставили произнести какие-то слова поблизости от старого туалета и попросить об исполнении своего тайного желания. А его робкие попытки пожелать чего-нибудь другого были сразу пресечены: мол, нет уж, поздно, дорогуша…
Получение сабли почему-то долго откладывалось – видимо, джинн выбирал в прошлом, какая получше. Даже Тане это надоело, и она стала выражать сомнения, не улетел ли уже наш друг совсем к чертовой матери в теплые края, плюнув на все ваши дурацкие желания…
Наконец торжественный момент все-таки наступил. Джинн не обманул, хотя у него были свои дела. Но поскольку это желание было самым последним, он на прощание, «на добрую память», так сказать, решил его обязательно исполнить.
Вовка вел последние переговоры с джинном на пустовавшем втором этаже, время от времени высовываясь с террасы и проверяя, что делают томящиеся внизу Таня и Фурман. «Осталась одна минута!» – глухо донесся Вовин голос. Фурман почувствовал приятное волнение, как перед днем рождения. Вдруг сверху из-за перил что-то вылетело и грохнулось на камни рядом с ними.
– Вовка! Ты чего, совсем охренел?! – задрала голову Таня. – Чуть не убил тут нас с Сашкой!
Вова, улыбаясь, смотрел на них сверху.
Упавший предмет был довольно странным. Во-первых, если уж на то пошло, это была вовсе не сабля, а скорее что-то вроде шпаги. Во-вторых, она была очень уж грубой: на тяжелый четырехгранный стержень, кое-где покрытый слоем ржавчины, было насажено нечто, напоминающее крышку от консервной банки – по краям даже сохранились следы от открывалки. Располагавшаяся за этим жалким кружком рукоять была плотно и даже не без «художества» обмотана толстым слоем синей изоляционной ленты.
– Ну что, Сашка, доволен, наконец? Получил, что хотел? – спросила Таня.
В общем, Фурману было понятно, что эту «саблю» смастерил Вова из подручных материалов. Даже если джинн очень спешил, он мог бы найти что-нибудь получше… На это Таня сказала, что, мол, какая разница – сабля как сабля, или шпага как шпага, – даже если и Вовка, что с того? Надо ему за это спасибо сказать, а не ворчать. Что ж, тебе какой-то захудалый джинн дороже брата, что ли?..
Фурман Вову поблагодарил. А Таня ему потом рассказала по секрету про подсвечники, что их на самом деле было два, очень похожих; нашли они их как-то в чулане, там же, где и чайник, и дурак Вовка по-настоящему один из них бросил в туалет, чтобы Фурман поверил в могущество джинна. Таня его отговаривала, да и подсвечник ей было жалко, хотя он, конечно, никакой не золотой, а медный, но все равно старинный и красивый. Кстати, чайник – тот, может, и взаправду из серебра, кто ж его знает… А был джинн или не был, тоже не разберешь – может, он и был, да только совсем не так, как они думали. И вообще-то, по ее личному мнению, с джиннами лучше не связываться, так что, если он и улетел отсюда наконец, так и слава богу.
Прощай, победитель
Старая 182-я школа стояла в проходных дворах между Каляевской и Косым переулком. Боря утверждал, что дворами до школы можно дойти ровно за семь минут – быстрым Бориным шагом, конечно. Но водить Фурмана ему так и не доверили.
Пожилую фурмановскую учительницу звали Любовь Захаровна. У нее было широкое румяное лицо с тяжелым подбородком, маленькие голубые глазки и густые волосы пшеничного цвета. В своем 1 «А» Фурман с радостью обнаружил человек шесть старых знакомых из детсадовской группы.
В хорошо проветренном классе на втором этаже всем поначалу разрешили сесть кто куда хочет. Фурман, скромно демонстрируя готовность учиться, сел на первую парту в среднем ряду с одним из детсадовских приятелей. Пока все, осваиваясь, стучали крышками свежевыкрашенных парт, Любовь Захаровна раздала каждому по несколько больших листов бумаги и затем, хлопнув три раза в ладоши и спокойно собрав общее внимание, предложила для знакомства нарисовать что-либо на свободную тему, кому что больше нравится. Говорила она очень отчетливо, с необычной твердостью выделяя шипящие и звонко подчеркивая окончания.
Девочки тут же принялись рисовать осень, цветочки и принцесс; мальчики, склонив головы набок и высунув языки, вскоре увлеклись войной, автомобилями и летним отдыхом в деревне. Фурман некоторое время размышлял и примеривался, а потом быстро закалякал цветными карандашами весь лист: получилось что-то вроде джунглей с парой таинственных, притягивающих внимание мест. Прием этот Фурман освоил недавно, когда, со злобной тщательностью замалевав кисточкой не получившийся акварельный рисунок, неожиданно вызвал у всех домашних благосклонный интерес, а Боря за ужином даже развил целую теорию по поводу такого «малевания».
Закончив с этим и с мягким высокомерием мастера ответив на опасливое недоумение соседа по парте, Фурман все же решил показать себя и с другой стороны. На следующем листе он простым карандашом стал набрасывать картину под названием «Приказ командира» – что-то из жизни партизанского отряда времен Гражданской войны. Тут было множество разных живописных подробностей и в облаках и на земле, но один из всадников почему-то оказался развернут в очень сложном ракурсе – пришлось его несколько раз стирать подчистую вместе с лошадью и начинать заново. Реплики, которыми обменивались герои, выходили у них изо рта в виде сильно раздутых мешочков с печатными буквами.
Неторопливо обходя ряды, Любовь Захаровна приблизилась к Фурману. Она уважительно глянула на находящийся в работе «Приказ командира» и указала на ошибку в одном из мешочков со словами. Фурман расстроился: он же хотел показать, что умеет писать… «Ну, это не страшно, – успокоила его Любовь Захаровна. – Ты ведь и пришел сюда затем, чтобы учиться?» Потом она попросила разрешения взглянуть на первый рисунок и была слегка удивлена: «А это что у тебя такое?» Фурман нехотя вздохнул: «Так – абстракция… – «Ого! – Любовь Захаровна была искренне потрясена. – Мой хороший, откуда же тебе известно значение этого слова?!» Растерявшись, Фурман признался, что от брата. «Он у тебя художник?» – «Нет, он учится тоже в этой школе. Я что-то неправильно сказал?..» – «Нет-нет, все правильно, ты молодец, – успокоила его Любовь Захаровна. – Работай дальше, у тебя пока неплохо получается!» – И она перешла к следующей парте.
Постепенно Любовь Захаровна всех пересадила, и Фурман оказался в том же среднем ряду, но уже на третьей парте, рядом с угловатой и недоверчивой Леной Тониной, носившей маленькие уродливые очки в толстой оправе.
Фурману очень нравились аккуратно завершенные, исполненные простого достоинства тельца знаков, которые выводила в тетради и на доске Любовь Захаровна: мягкая точечка – завиток, нажим – волосок, выманивание хвостика – плавное соединение… Следя за ее старчески полноватой, властной рукой, Фурман одновременно почти всегда видел перед собой тугие короткие косички с изредка меняющимися лентами, пригревшееся существо ушка и легко краснеющую щеку тихой прилежной девочки, сидевшей слева на второй парте. Когда к этой девочке кто-то обращался, ее лицо мгновенно пунцово вспыхивало, а серо-голубые глаза заволакивались то ли испуганным напряжением понять, чего от нее хотят, то ли просто отчаянным стеснением. Училась она всегда только на «отлично» и, хотя никакими особыми талантами больше не выделялась, весной именно ее и Фурмана назначили нести колокольчик на общешкольном празднике последнего звонка и вести выпускные классы на их последний урок.
