Ирвин Шоу - Полное собрание рассказов. 1957-1973
— Чем же? Надуванием бедняков и этих несчастных погорельцев — из-за пожара лишились всего, — только чтобы не платить им положенной компенсации за понесенные убытки?
— Клэрис… — Мистер Смолли, оторвав глаза от газеты, укоризненно посмотрел на жену; удивленный и напуганный, почувствовав новую, страстную, тревожащую нотку в ее голосе, он осознал наконец, что в этом браке никогда ничего хорошего для себя не добьется. — Что я такого сделал?
Но Клэрис ничего не ответила: молча надела пальто и вышла. Направилась она в бар на Третьей авеню, неподалеку от угла улицы Блумингдейл.
Тогда нас было трое
Мунни Брукс проснулся от двух прогремевших за окном выстрелов; открыв глаза, он уставился в потолок. Если судить по слабому свету в комнате, — окна зашторены, — ясно, что на улице солнечно и тепло. Он повернул голову: на соседней кровати спит Берт — тихо, не издавая никаких звуков; аккуратно наброшенное на голову одеяло стережет все его сны. Мунни вылез из кровати и, прошлепав босыми ногами к окну, раздвинул шторы.
Последние остатки утреннего тумана поднимались, словно завитки, от полей, а далеко внизу глянцевая гладь моря сияла под лучами октябрьского солнца. Еще дальше, там, где побережье делало большой изгиб, Пиренеи своими зелеными острыми грядами тянулись к мягкому, как пух, небу. Из-за стога сена, в сотне ярдов от террасы отеля, вышел охотник с собакой — не торопился, на ходу перезаряжал ружье. Глядя на него, Мунни с удовольствием вспомнил, что накануне вечером любитель поесть лакомился только что убитой, разжиревшей после обильного летнего сезона куропаткой.
Старик охотник, в голубоватой робе рыбака и рыбацких резиновых высоких сапогах, солидно, осторожно ступал за своей собакой, пробираясь через срезанное жнивье. «Стану стариком, — невольно пришло в голову Мунни, в его двадцать два, — вот точно как он буду в такое октябрьское утро».
Пошире раскрыл шторы, взглянул на часы: уже начало одиннадцатого; вчера допоздна засиделись в казино в Биаррице. В начале лета, когда отдыхали на Лазурном берегу, один лейтенант-парашютист продемонстрировал им надежную систему выигрыша в рулетку; с тех пор старались почаще посещать казино. Система влетела им в копеечку; никогда еще не удавалось выиграть за один раз более восьми тысяч франков, что порой заставляло их сидеть, наблюдая за вращающимся колесом, до трех утра. Но нужно отдать ей и должное: с того времени, как они встретили лейтенанта, ни разу не проигрывали. Все это делало их путешествие довольно приятным, даже не лишенным определенной роскоши, особенно когда оказывались в таких местах, где работало казино. На номера фишек в системе не обращалось никакого внимания, все сосредоточивалось на цвете — красном или черном — и предусматривалось ритмичное удвоение ставок.
Этой ночью они выиграли только четыре с половиной тысячи франков и ради них проторчали в казино до двух ночи. Но все же сейчас, когда он проснулся так поздно в ясную осеннюю погоду от того, что охотник стрелял прямо у них за окном по дичи, вид четырех тысячных банкнот на шкафу придавал оттенок везения и удовлетворенности приятному утру.
Стоя у окна, чувствуя, как теплые солнечные лучи нагревают босые ноги, вдыхая солоноватый морской воздух и прислушиваясь к далекому, спокойному прибою, вспоминая жирную куропатку и азарт, охвативший его во время игры, и все, что произошло этим уже ушедшим летом, Мунни осознавал, что ему не хочется возвращаться домой сегодня утром, как запланировано. Пристально глядел вслед охотнику, ведущему собаку по жухлому коричневому полю у самой кромки моря, думал, как все же было хорошо, когда он был молод.
Именно его способность наслаждаться любым моментом жизни с непосредственностью молодости и рассудительной, меланхоличной зрелостью старости одновременно позволила Берту как-то заметить полушутя-полусерьезно: «Завидую я тебе, Мунни. У тебя редкий дар мимолетной ностальгии. Ты дважды получаешь дивиденды на свой вложенный капитал».
Но у такого дара есть и свои недостатки. Мунни с большим трудом и неохотой покидал понравившиеся ему места, — при расставании с ними, когда все заканчивалось, его переполняли эмоции, а старик, который всегда путешествовал вместе с ним где-то внутри него, грустно, по-осеннему нашептывал ему: «Все это больше никогда не повторится…»
Завершение этого долгого, растянувшегося до октября лета оказалось куда болезненнее для Мунни, чем все прочие отъезды и прощания. Он чувствовал, что расстается с последними деньками своих последних настоящих каникул в жизни. Его путешествие в Европу — подарок родителей по случаю окончания колледжа.
Вернувшись домой, он увидит на пристани знакомые, доброжелательные, радушные, но и строгие лица, и все эти люди, ожидая, чем он намерен заняться, станут расспрашивать, предлагать ему работу и свои добрые советы, любовно, но неумолимо направляя его на привычную колею взрослого, ответственного, перебесившегося в молодости человека. Все его каникулы будут носить отныне временный характер — торопливые, наскоро проглоченные летние антракты, от конца одного рабочего цикла до начала другого. «Последние веселые деньки твоей юности, — нашептывал внутри него старичок. — Через семь дней — знакомая пристань дома…»
Мунни, повернувшись, посмотрел на спящего друга: по-прежнему спит тихо-тихо, удобно растянувшись под одеялом с простыней, торчит только геометрически прямой, длинный, загорелый нос. «И здесь меня подстерегает перемена», — понимал Мунни. Пароход причалит к пристани, и между ними уже не возникнет прежней тесной дружбы.
Никогда они уже не будут так близки, как на морских скалах Сицилии, или карабкаясь по облитым солнцем развалинам в Пестуме1, или преследуя двух девушек — англичанок, гоняясь за ними по римским ночным клубам.
Как в тот дождливый день во Флоренции — впервые вместе разговорились с Мартой. Как во время длинного, головокружительного путешествия втроем по серпантину горных дорог в крошечном автомобиле с открытым верхом: мчались от Лигурийского побережья к границе, останавливаясь, где хотели выпить белого вина или искупаться и отдохнуть в пляжных павильончиках, украшенных маленькими, яркими разноцветными вымпелами, трепещущими на ветру на жарком средиземноморском солнцепеке.
Или когда, как заговорщики, пили пиво с парашютистом в баре казино в Жюан-ле-Пэн, усваивая с его помощью беспроигрышную систему.
На светлой, радостной заре, пахнущей лавандой, гнали на машине назад в отель, ликуя по поводу выигрыша, а Марта дремала, сидя между ними.
Сидели в Барселоне на солнечной трибуне, обливаясь потом, прикрывая ладонями глаза, восторженно приветствуя матадора: тот ходил по арене с зажатыми в руках высоко поднятыми над головой отсеченными бычьими ушами, а к его ногам со всех сторон летели букеты цветов и кожаные фляжки с вином.
В Саламанке и Мадриде ехали по дороге почти через всю эту соломенного цвета, жаркую, обнаженную страну во Францию, попивая сладкое, неразбавленное испанское бренди, пытаясь запомнить чудесную музыку, под которую танцевали в пещерах цыганки.
И никогда не будут так близки, наконец, как сейчас, в этом маленьком, аккуратно побеленном номере баскского отеля: Берт спит; он, Мунни, стоит у окна, наблюдая за стариком, все дальше уходящим от террасы со своей собакой и ружьем; а наверху спокойно, как всегда, свернувшись калачиком, словно ребенок, спит Марта — пока они, оба словно не доверяя друг другу, не войдут к ней, чтобы разбудить ее и рассказать, какой наметили план на сегодня.
Мунни еще шире раздвинул шторы, и солнечные лучи, стремительно ворвавшись, заполонили всю комнату. Если и есть такой пароход на свете, пропустить который он имеет право хотя бы раз в жизни, — это, несомненно, тот, что выходит из Гавра послезавтра.
Подошел к кровати Берта, осторожно переступая через разбросанную на полу мятую одежду; толкнул его в голое плечо пальцем, позвал:
— Мастер, солнце уже давно встало!
Между ними уговор: кто проигрывает в теннис, называет своего победителя в течение суток не иначе как Мастер. Берт накануне выиграл у него со счетом 6:3, 2:6, 7:5.
— Уже начало одиннадцатого, — ткнул его Мунни еще раз твердым пальцем.
Берт, открыв глаза, тоже равнодушно устремил взор в потолок.
— У меня похмелье, как ты думаешь? — поинтересовался он.
— С чего бы это? — удивился Мунни. — Выпили на двоих бутылку вина за обедом да по паре пива потом.
— Ладно, пусть похмелья у меня нет, — согласился Берт, словно такая весть сильно его огорчила. — Но ведь, по-моему, идет дождь.
— Что ты, яркое, солнечное, жаркое утро! — разуверил его Мунни.
— Все меня постоянно уверяли, что в стране басков на побережье вечно идет дождь, — пожаловался Берт, видимо и не собираясь вставать.
