Алексей Слаповский - Анкета. Общедоступный песенник
Я придумал.
Я достал из кладовки мешок, в котором Надежда заботливо хранила старую обувь. Впихнув сумку в мешок, я отправился к вокзалу. Надел при этом темные очки и резиновые сапоги, вид у меня стал то ли люмпен-крестьянский, то ли дачный.
К вокзалу я подошел, обогнув площадь, поднялся на второй этаж по внешней лестнице, вошел в зал ожидания. Встал с мешком у перил, в углу, у мусорной урны, отсюда был виден нижний этаж.
Стал ждать и молиться, чтобы парень не отчаялся, чтобы был тут.
И через полчаса увидел его. Весь поникший, с опущенными плечами, он брел рядом с милиционером. Физиономия милиционера была раздраженной и он, наверное, говорил парню, что искать тут некого, вор давным-давно очень далеко отсюда, парень же канючил, что надо найти того мужика, который видел вора. Пусть опишет. Фоторобот составите. Даром, что ль, я о ваших подвигах по розыску преступников читал? Поменьше читай — умней будешь, традиционно отвечает милиционер.
Я, оглядевшись, подманил к себе пацана лет двенадцати, который сидел один на лавке, болтая ногами. Тот с неохотой подошел.
— Вот что, юноша, — сказал я ответственным голосом. — Важное дело хочешь сделать? — и показал ему пятитысячную бумажку.
— Ну, допустим, — сказал он, глядя на бумажку довольно равнодушно.
— Вон, видишь — милиционер, а с ним парень в трусах?
Мальчишка усмехнулся, оценив мой юмор.
— Подойди, пожалуйста, к ним и скажи, что вот здесь стоит какой-то подозрительный мешок. А про меня не говори, ладно?
— Ладно, — пожал плечами понятливый мальчик, взял мою денежку и не спеша, во что-то уже на ходу играя, вразвалочку, шпионски посматривая по сторонам, пошел в нижний зал.
А я спустился на площадь и оттуда, из густых потоков, проходящих к вокзалу и поездам мимо коммерческих ларьков, стал наблюдать, поскольку стена, к которой я прислонил мешок, была стеклянной.
Я увидел подбежавшего парня, он тут же вытряхнул из мешка сумку, а из сумки барахло, а из барахла пакет с деньгами, а из пакета, не чуя ничего окружающего, — деньги, стал считать пачки, что-то говорить, хохотать, суетиться. Милиционер стоял над ним скучно и кособоко, мальчишки — жаль — я не видел.
Я отправился домой.
Итак, вор я или не вор?
Процесс воровства мне понравился, значит — я вор.
Но украденным не воспользовался, вернул его, значит — не вор.
Но, может, сыграло роль то, что уж слишком большие деньги оказались украдены и — главное — я тут же представил муки обворованного человека.
Следовательно, отчуждение собственности от конкретной личности — не для меня.
Но эксперимент будет неполным, если я не попытаюсь завладеть собственностью государственной — или, к примеру, какой-нибудь кооперативной, не личной, когда конкретный человек страдать не будет. Вот тогда-то и посмотрим, умею ли я радоваться не только процессу воровства, но и его материальному результату.
Я решил не откладывать — пока не остыл, пока есть еще азарт, пока есть чувство удачи, необходимое каждому вору. (Кстати, само наличие у меня этого чувства не говорит ли о моих определенных склонностях?)
Вечер меж тем был, как это говорят в литературе, в самом разгаре, а проще — в своей середине, было чуть больше девяти, совсем светло — и душно, очень душно.
Несмотря на это, я оделся в серый свой любимый костюм, не новый, но зато вольготный для тела, нацепил галстук. Костюм мне необходим был ради пиджака — я уже знал, что именно украду. Дело ведь, действительно, не в количестве, может быть и одна вещь — но достаточно ценная. И пусть даже не настолько ценная, но… В том же вокзале, на обширных книжных лотках, торгующих допоздна, я видел издание под названием «Астрологический катехизис» стоимостью восемьдесят тысяч рублей. Довольно толстая книга, она лежит уже неделю — и я не раз уже подумывал купить ее, чтобы подарить Алексине. Но … Положим, денег я наскребу хоть сейчас, однако, семья моя окажется в затруднительном положении, ибо Надежде второй месяц не выплачивают зарплату, а мне гонорары высылают все неаккуратнее, некоторые газеты вообще забывают заплатить, звонить в редакции — себе дороже, там вечно никто ничего не знает и отсылают друг к другу, как-то я написал несколько строгих писем, письма ушли по почте… Конец истории.
Но не только из-за денег медлил я покупать книгу. Да, я знаю, что Алексина этими вещами интересуется, она вообще в последнее время только такую литературу и читает. Знаю, что ей известна и примерная цена книги. Но знаю и то, что она примет мой подарок со словами:
— Занятно. Спасибо. — И, даже не пролистнув, бросит на стол или на книжную полку. И это не нарочно, не для того, чтобы обидеть меня, просто внутренний кодекс, для меня мучительно непонятный: не обнаруживать ни к чему сильного внешнего интереса. Почему, для чего? Не знаю… Знает ли она сама?…
Короче, вот эту-то книгу я и украду.
За лотками, представляющими из себя ряд столов с ножками крест-накрест и натянутой меж ними материей, стояли два парня. Это уже хорошо — не на одного ответственность падет. И не такая уж для них это страшная сумма — даже если им и придется возмещать убыток. Я оценил ситуацию сначала издали. Приближаться нельзя, я этих парней уже видел, я их знаю, они вежливы и привязчивы, стоит подойти, тут же спрашивают: что желаем почитать? детективы? фантастика? эротика? интеллектуальная литературка? вот в дорогу отличная книжечка, не оторветесь, пути не заметите! — и далее в том же духе. Для стеснительного человека — большое испытание. Я хоть и не очень-то стеснителен, но, помнится, не желая обидеть их, купил какого-то Кьеркегора — они ж психологи, они не просто уговаривали, а, угадав мой умственный потенциал, тут же мне этого Кьеркегора подсунули со словами: новые переводы, неизданные работы, наверняка то, что вы ищете! У меня не хватило сообразительности сказать, что, дескать, такая книга у меня уже есть, только что купил в другом месте. Вот и пылится она теперь где-то в углу, поскольку больше двух страниц я не смог осилить. Ну, туп, неразвит! — не мое это чтение! С другой стороны, словарь Даля читаю подряд — а уж что, кажется, может быть скучнее! И не в том дело, что я кроссвордист, меня восхищают бездны, открывающиеся в толковании слов, меня поражает обилие и разнообразие пословиц и поговорок.
Вот и сейчас, пишучи эти строки, не удержался и открыл Даля. Что бы нам под случай посмотреть? Ну, конечно же! — «Воровать, воровывать, что стар. мошенничать, плутовать, обманывать; // ныне: красть, похищать чужое, взять что-то тайком и присвоить себе. Вворовавшись, не вдруг отстанешь, от привычки. (Какое слово! — вворовавшись!)… Подворовался под него, подольстился… Люди воруют, да нам не велят… На воре шапка горит, закричал знахарь, а вор и ухватился за голову. (Вот где исток поговорки! — а я и не знал). Доброму вору все в пору…. Что ворам с рук сходит, зато воришек бьют…»
Какая красота и глубина во всем, не правда ли? …
План мой был прост. Я довольно худ, а пиджак мой просторен. К тому же, я очень хорошо умею втягивать живот. Это качество выручало меня в ту печальную пору, когда Алексина вышла первый раз замуж и я был отлучен от нее. Я был совсем молод и зелен, но старчески немощен в ту пору душой. Неужели у тебя нет другой в жизни цели, кроме Алексины, кроме постылой твоей любви? — спросил я себя и честно ответил: нет. Я не вижу в себе особых талантов и склонностей, я обыватель, отличающийся от прочих обывателей всего лишь желанием не быть обывателем — но на чем это желание основано? Жизнь страны не волнует меня, чувство общественного долга атрофировано. Друзей нет у меня, поскольку я слишком замкнут. Женщины нет у меня, поскольку никто, кроме Алексины, меня не волнует. К работе своей в Дворце Культуры Завода Технического Стекла я отношусь формально.
И вот однажды в таком настроении я купил вдруг две бутылки вина, заперся в своей комнате, стал пить и смотреть на тополь за окном. И мне было хорошо. Тополь шуршал ночными листьями и что-то говорил моим мыслям непонятное, но внятное, неясное, но понимаемое…
Неужели в этом — примитивном — выход?
А почему бы и нет? Кто я такой, чтобы этого чураться и стыдиться? Единственное: не хочется огорчать сестру.
Но Надежда вскоре заметила мое увлечение. Она, конечно, поговорила со мной и привела несколько примеров, что бывает с людьми, пьющими, а особенно пьющими в одиночку. Для нее в этом было самое страшное и опасное. Я сказал ей, что это временно, пройдет, что…
— Раз ты уверен, что пройдет, то пусть пройдет завтра. Какая разница? — философски спросила сестра.
— Всему свой срок! — не менее философски ответил я.
— А что мама сказала бы? — спросила Надежда, страдая от вынужденной жестокости своего вопроса.
— Надюша, ей-богу, я…
— Что?
Я промолчал.
После этого, если мне приспичивало выпить, а она была дома, я выходил из дома без портфеля или сумки, чтобы не возбуждать ее подозрений — будто бы просто погулять. Когда возвращался, она обязательно оказывалась в прихожей. Но я был трезв и руки мои были пусты. Я проходил в свою комнату и там распахивал пиджак и вынимал заткнутые за брючный ремень бутылки. Три большие бутылки портвейна совершенно незаметно умещались у меня за ремнем, а обычных — четыре. Большие, поясню, это 0,7 литра. Обычные — 0,5. Были еще так называемые «огнетушители», то есть шампанские бутылки, в которых продавалось вино самого скверного качества и самой убойной силы. «Кавказ», например.
