Саша Саин - Приключения сионского мудреца
Я никогда раньше с ним не ссорился, а был вежливым товарищем его приёмного сына. Он завопил: «Убью! Я тебя убью!». Я бы его отпустил, но видел, что он не успокоится и будет действительно пытаться меня убить, по крайней мере, об этом говорила его перекошенная физиономия! Мне ничего не оставалось делать, как приподнять его ещё выше! И я потащил его, почему-то, к высокой железной кровати, как женщину лёгкого поведения! Когда он оказался вплотную около неё, я его выжал на руках и бережно, как ту же женщину — «легкую» — положил на кровать, продолжая удерживать за грудь! Коля продолжал своё: «Зарежу, убью!!!» — и болтал короткими ножками. Гена стоял рядом и уже с испугом на нас смотрел. Коля так громко орал, что пришлось накрыть его рот подушкой! Затем я понял, что надо или бежать, или убить его! Решил — лучше первое! Отпустил его и отошёл к двери. «А-а-а-а, зарежу!!!!» — заорал с новой силой Коля и бросился к чемоданчику, извлёк из него опасную бритву и бросился на меня. Я отскочил, Коля промахнулся! Затем я решил, что в один день слишком много сумасшедших, и выскочил из гостеприимного дома Гены. Быстро стал уходить, за мной выскочил Гена. Коля помахал бритвой для приличия и повернул к себе домой. Нам с Геной больше ничего не оставалось, как направиться в техникум. В техникуме мы узнали, что пора приносить дипломный проект на рецензию. Уже назначена дата защиты дипломного проекта, через пару недель.
Пошли к «талантливому» инженеру-«самородку» домой и были приятно удивлены — наши проекты уже готовы! И мы гордо понесли их на рецензию, на завод к инженеру с красивым названием — «рецензент», но, в то же время, и каким-то путающим! Он повертел наш проект и велел прийти через пару дней. Полдела было сделано, и мы с облегчением пошли в кино. Мама успокоилась на несколько дней, а затем объявила папе, что он, кроме всего прочего, стал ей ещё и вещи портить: мазать их краской и делать дыры в одежде! Мы, я с Мариком, пытались её отговорить от этого, но она сказала, что и мы папе помогаем. А затем, вдруг, потребовала от меня — вернуть ей мой, подаренный ею, свитер. Я, конечно, к нему очень привык, прикипел! «Раз ты такой! Отдавай мне свитер, который я тебе, дура, купила! Я его лучше продам и куплю себе что-нибудь!». Я отрицательно замахал головой! «Отдай!» — настойчиво закричала мама и бросилась к моим вещам. Марик подскочил к ней и стал защищать мой свитер! Мама со всего размаху влепила ему по щеке, на этот раз удачно! А затем прошлась и по папиной лысине! А затем выскочила из дому и, как мы успели заметить, забежала к соседям по балкону — полякам: Ядзе — Ядвиге Францевне, её сыну Юзику и старухе. Через полчаса она вернулась в сопровождении всех поляков. Они успокаивали маму, а Юзик, при этом смеясь, спросил у нас: «Шо такэ у вас робыться?! Дядя Муля, шо такэ?! Чого вы забыжаетэ тётю Люсю?!». — «Да, да, Юзик, только евреи так могут относиться к своей маме, это бандиты! — применила мама всех объединяющий антисемитизм. — Вы ведь знаете, что я для них сделала, и как у нас всегда было спокойно!». Соседи считали нас интеллигентами и знали, что у нас — евреев, дома почему-то нет драк: папа не бьёт маму, и всё подозрительно мирно, в отличие от них и других соседей, где часто потасовки, и битые жёны ночью бегают по соседям, прося убежище от пьяных мужей. Поэтому Юзик и остальные были приятно удивлены, что мы, оказывается, ещё хуже их! Мама продолжала набирать очки: «А этот — старый, — указывала она на папу, — хорошая „бэ“! Он ещё и гуляет!». — «Ой, тётя Люся дае!» — смеялся Юзик. «Я ему ещё не так дам!» — ответила «тётя Люся» и, схватив мои гантели, стала швырять ими в Марика и папу — «бэ»! Они только успевали от них уворачиваться! «Ой, тётя Люся дае!» — хохотал уже Юзик. Тут «тётя Люся» увидела меня и закричала: «Отдай, подлый, хитрый негодяй, свитер! Сионский мудрец!».
Услышав такое, все поляки откровенно ржали! Они слышали, что такие есть «сионские мудрецы», такие заговорщики против всего мира, но что это я и есть, их это потешило! Я вместо ответа закрылся в другой комнате, где был мой свитер, и почему-то решил, что безопаснее будет надеть его на себя. С меня она его уже точно не сдерёт! Посидев немного в комнате, я решил попробовать показаться на людях, потому что шум там усиливался. И вот, я, как именинник, стыдливо появился в дверях в новом любимом свитере. «Вот! Вот он, мой свитер! Воры, отдайте!» — уличила меня мама. Мне пришлось вновь спрятаться в комнате, и я вышел уже только тогда, когда шум окончательно стих и соседи ушли к себе домой. Увидев меня, мама снова подскочила ко мне, требуя вернуть свитер. Я один остался небитым, и, наверное, она решила восстановить справедливость. Поэтому я гордо объявил маме: «Ты не будешь больше здесь диктатором! Если ты посмеешь ещё раз кому-нибудь из нас дать по лицу, то…!». Я не успел договорить, потому что мама со словами: «Уже даю!» — обрушила на меня удар по направлению как раз к лицу. Я подставил руку и не помню, как получилось, автоматически оттолкнул её в подбородок ладонью! Это оказалось для неё чрезмерным, она отлетела от меня на несколько метров и жалобно закричала: «Ой, он меня ударил! Маму ударил!». Упав на пол, забила ногами, стала дрожать и стучать зубами, а затем стихла и закрыла глаза. Марик и папа испуганно подскочили к ней и стали поднимать с пола. Она не сопротивлялась и устало пошла, легла в постель. Проспав несколько часов, встала уставшей и подавленной.
Настал день забирать рецензии на свои дипломные проекты. Были некоторые замечания, которые мы с Геной решили добросовестно сами устранить, без всякой помощи. Тем более что они были незначительными. Сидели у меня дома вечером и чертили. У нас стало спокойнее, мама стала как бы мягче, после последнего происшествия исчезла агрессивность. Если что-то и высказывала, то тише и, самое удивительное, на меня не злилась, не была обиженной, как будто это не с ней произошло! Я даже подумал, что если бы она была нормальным человеком, то ни за что не простила бы мне этого! И вообще, если бы она была нормальной, и мы бы ей делали то, что она нам приписывает, то непонятно, как можно жить с такими людьми, как мы?! Она же, вне приступов, не только жила с нами, но бывала даже заботливая и хорошо о нас отзывалась другим. Почему-то никто из родных и даже врачей не задумывались над этим. Это доказывало, что причина не в нас, а в ней, в её восприятии, но для таких выводов надо самому быть здоровым! И на примере мамы я понял, что психически полноценных людей немного! Мы с братом и отцом жили в окружении дураков и стали играть и свою дурацкую роль, приспосабливаясь к этим дуракам.
Мы уже заботились не столько о лечении мамы — её невозможно было лечить в наших условиях, в Бердичеве, где, во-первых, нет психиатров, а чтобы его вызвать, надо мать отвезти к психиатру в Житомир и доказать, что она больна. Вся наша энергия уходила на доказательства её болезни и нашей невиновности! Любой знал, что психически больной грязный, бегает по улицам и говорит, что он король! Поэтому приходилось доказывать, что она просто ошибается в том, что мы «творим», а мы хорошие! Может, немного и «творим», но не настолько, как она считает: немножко рвём вещи, немножко их портим, папа немножко гуляет, но не так сильно! Даже папа до конца не понимал, что мама больна, и всё ждал, когда у неё успокоятся нервы. Старался ей объяснить, доказать свою невиновность, что она ошибается, вёл себя с ней уступчиво и ласково, требовал от нас с Мариком того же. Он не замечал, что чем он ласковей, тем он для неё подлее, коварнее, и что-то замышляет! Его ласковый тон — это издевательство! Действительно, если считать, как она, что он всё это «творит», то его ласки — это садизм и желание показать другим, что он хороший! А ей как раз хотелось доказать другим — кто мы, открыть всем на нас глаза! Папа стал проявлять повышенную заботу о маме! Он полностью освободил её от домашних дел, сам стал ходить в магазин, на базар, варить, убирать в квартире, даже посоветовал ей уволиться с работы! Он решил, что ей надо больше отдыхать, и она была не против полностью посвятить себя семье и ему! Мама стала выражать своё желание жить для себя и для него! Она стала всё больше «понимать», что причина её бед — это мы с братом, а папа просто старый дурак, не имеющий своего твёрдого мнения!
У мамы появилась способность по-своему — по-ненормальному, но предсказывать нам разные неприятности, и проявилась повышенная чувствительность. Уже был час ночи, она спала, мы с Геной доделывали многострадальные проекты, и не заметили, как мой отец вышел за водой из дому: тихо, тактично, к уличной колонке. Мама спала в соседней комнате, ещё дальше, чем мы, от входной двери. И вдруг она перевернулась в постели, приподняла голову от подушки, у неё были взъерошенные брови, направленные в разные стороны: «По-моему, папа пошёл за водой, уже поздно, ты бы пошёл и помог ему! Я переживаю, чтобы ничего не случилось — сейчас на улице много хулиганов!» — обратилась мама ко мне. Бросив на ходу «художнику» Гене: «Схожу за водой!» — я устремился за отцом. Уличная колонка находилась метрах в двухстах от дома, на возвышенности. Вокруг колонки зимой всегда образовывалась ледяная гора из выливающейся воды. От нашей квартиры нужно было метров сто пройти по тротуару вдоль домов, а затем, точно напротив места «битвы» с Мутко, свернуть направо, и между домов пройти ещё столько же.
