Сид Чаплин - День сардины
— А вам из-за этого достается, — сказал я.
— Слушай, мальчик, что ты имеешь против меня?
— Ничего, до тех пор, покуда вы не встреваете между мной и моей старухой.
— Напрасно беспокоишься, — сказал он. — Если боишься, что у тебя будет новый отец, забудь про это и думать. Она могла бы давным-давно получить развод, но не хочет из-за тебя. Все думает, он вернется.
— Обязательно вернется.
— Ты сам себя обманываешь. Он сбежал через три месяца после свадьбы. И теперь уж его не дождешься.
— Что ж, поживем — увидим, — сказал я. — От этого никому вреда нет.
— Ей от этого вред.
— Моей старухе?.. Ей это все до лампочки. И мне тоже. Вы один икру мечете.
— С тобой все равно что со стенкой разговаривать, — сказал он. Я видел по его лицу, что он умалчивает о чем-то важном. И с удовольствием влепил бы мне оплеуху. Но он этого не сделал, и я, конечно, решил, что какое-никакое, а все же преимущество над ним у меня есть.
Я ушел, очень довольный, что осадил его. Уж если непременно надо иметь отца, я предпочитал человека, которого никогда не видел и, наверно, не увижу. Пусть все остается, как есть, — так я рассуждал. Нам с моей старухой неплохо; только одно я хотел изменить: когда буду прилично зарабатывать, она перестанет ходить на поденную работу и всяких жильцов я выставлю.
Носарь уже ждал меня — он из тех, которые всегда приходят первыми. Само собой, ему до смерти хотелось курить. Я выдал ему сигарету. Он сидел, с любопытством глядя на меня, и сигарета торчала у него изо рта незажженная. Гайки на кровати, конечно, приржавели, а молотка я не захватил.
— Ну как, справишься?
— Молоток нужен; если у тебя нет дела поважнее, найди, пожалуйста, кусок железа или что-нибудь тяжелое, чтоб стукнуть по ключу.
— Дай сперва прикурить.
— Что ж ты сразу не попросил? — сказал я со злостью.
— Видел, что тебе не терпится за работу взяться, не хотел время отнимать. И, как всегда, промахнулся. Давай перекурим, спешить некуда.
Я бросил ему спички и стал искать, чем бы заменить молоток, но ничего не нашел.
— Говорю тебе, спешить некуда, — сказал он. — Сядь покури. Дыми, старик, а я тем временем все в лучшем виде устрою.
Я готов был дать ему в морду. Но вместо этого сел и закурил. Мне пришло в голову — а вдруг он хочет что-то доказать самому себе и для этого ему нужно меня взбесить? Я закурил и задумался, a потом на глаза мне попался кусок трубы. Если вставить в нее ключ, получится рычаг, и я отверну приржавевшие гайки.
Я погасил сигарету, взял трубу и принялся откручивать гайки. Дело пошло как по маслу.
— Вот видишь, — сказал он. — Говорил я тебе, надо покурить, и все будет в порядке.
Он все-таки взял надо мной верх. Но не так, как ему хотелось. Я всегда чувствовал, что Носарь мне чужой. Мы с ним не были настоящими друзьями. Я уважал его, и он, наверно, уважал меня, но виду не показывал. Кроме этого, нас только одно и объединяло — его здоровенный нос и мой шрам; собственно говоря, он заинтересовался мной, только когда у меня появился этот шрам. Он гладил свой нос и многозначительно на меня поглядывал. Как будто хотел доискаться, что нас связывает и что разделяет.
Может быть, он хотел доказать, что мы с ним равны. Что ж, во всяком случае, одно хорошее качество у него было: он восхищался моей старухой.
— Помнишь, каким колоссальным завтраком она нас накормила? — говорил он, а я глядел на него, не понимая, что тут особенного.
— Ну и чего тут такого? — спрашивал я.
— Так ведь она же специально для нас готовила, помнишь?
Я кивал, как будто понял, потому что не хотел его обижать, но и выглядеть дураком тоже не хотел.
— Усадила нас, как лордов! — продолжал он. — Налила чаю, хлеба нарезала, все нам подала.
Сперва я думал — он просто не привык, чтоб ему подавали. Но по-настоящему я все понял, только когда побывал у него дома. Там стояла жуткая вонь, застарелые запахи мешались со свежими, стол был покрыт грязной скатертью, и каждый ел когда вздумается, в любое время дня и ночи. И ни о ком там не заботились, а уж о том, чтобы сготовить еду и накормить семью как следует, говорить нечего.
Пружинный матрац, видно, предназначен был служить постоянным украшением этой комнаты, так что мы его оставили. К тому же он был слишком тяжел. Ни один полисмен не попался нам навстречу, когда мы волокли кровать, а у реки мы без труда спустили груз с крутого берега. Чтобы не будить неприятные воспоминания, мы обошли задами те домики, в одном из которых укрылся старый Кэрразерс-Смит. Там сплошные кочки и идти было трудно; под конец мы бросили спинки и поволокли перекладины по земле. Но все равно мы совсем запыхались, покуда добрались до места. Старик Чарли жил в старом ветхом домике с выбеленными стенами, черепичной крышей, длинной покосившейся трубой и множеством окон. Двор, где хранился всякий утиль, был обнесен высоким забором с колючей проволокой поверху.
Я толкнул плечом широкую калитку, она распахнулась, и мы вошли друг за другом, а на дворе нас встретила большая грязная овчарка, оскалив белые клыки, злющая, вся морда в пене. Мы бросили железо и попятились. Собака была на длинной привязи.
Мы стояли, глядя на собаку. Потом Носарь сказал:
— Пойду приволоку спинки, а потом он у меня живо успокоится.
— Это не он, а она, — сказал я. — И кроме того, если мы размозжим собаке голову, у нас ничего не купят. Погоди, Носарь.
С тех пор как мы разобрали кровать, я искал случая сквитаться с ним; просто смешно, до чего сильным может стать это желание сквитаться. Я оказался прав насчет собаки, и после этой маленькой победы мне даже почудилось, что я стал выше ростом. Мы постояли еще немного, но тут собака повернула голову, заворчала и так рванула веревку, что весь дом задрожал, а потом дверь отворилась. Вышла эта самая Милдред в мохнатом халате, длинные черные волосы распущены по плечам. Остановилась в дверях, вся пятнистая, как большой мотылек, и крикнула собаке: «Молчать!» Собака, вместо того чтобы подбежать к ней, поплелась в сторону и села. Тогда Милдред прошла через двор к калитке.
— Вам чего?
— У нас тут есть старое железо, хотим продать, — сказал я.
— Напрасно старались — отца все равно нет. Приходите лучше завтра.
— Мы подождем, — сказал Носарь.
— Дело ваше, но ждать, может, придется долго.
Носарь сел на старую наковальню.
— Никогда не сиди на холодном железе, — сказала она. — И ждать вам нет смысла. Он девять дней подряд с утра до ночи утиль собирает, и неизвестно, когда вернется.
— Подождем до десяти часов, — сказал Носарь.
— Он ушел далеко, — сказала она. — Может, сейчас он уже где-нибудь близко, а может, в двадцати милях отсюда. Вернется усталый, так что все равно проку вам от него никакого.
— А вы сколько дадите? — спросил Носарь.
— За этот хлам? Да у нас целая гора кроватей.
Я видел, что она хочет поскорей от нас избавиться.
— Можно нам это здесь оставить?
— Ладно, кладите вон туда и приходите завтра, — сказала она. — Но только до шести; ему еще семь дней утиль собирать, а перерывов он никогда не делает.
— Вот что, дайте нам полдоллара, и баста, — сказал Носарь. — Тащи спинки, Артур.
Я сходил за двумя спинками, а когда вернулся, Носарь уже чесал овчарку за ушами. Милдред не было. Носарь что-то нашептывал собаке.
— Пойди погладь ее, — сказал он. — Она добрая, мухи не обидит.
— Пошли отсюда.
— Ты чего сдрейфил?
— Я не сдрейфил, а просто не хочу на рожон лезть, — сказал я. Но насчет собаки он был прав. Я погладил ее по голове, почесал за ушами, а она лизнула мне руку. И я понял, что она добрая, теперь нас знает и не тронет.
Вышла Милдред. Мне послышался в доме еще чей-то голос, но я решил, что это радио. Ну, а если она и развлекалась с дружком, это не мое дело. Протягивая Носарю деньги, она сказала:
— Держи, хотя кровать этого и не стоит. У нас их тут уже сотни две свалено.
— Что ж, спасибо, — сказал Носарь.
— Кажется, я тебя уже где-то видела, — сказала она.
— Кто меня увидит, не забудет, — сказал он. — Ну да ладно, еще увидимся.
— В другой раз принеси что-нибудь получше, малец, — сказала она и пошла к дому. А Носарь все гладил овчарку.
— Пойдем отсюда, — сказал я. Но он медлил, и Милдред тоже. Она остановилась на пороге. Так сказать, молча нас выпроваживала. Она душилась ужасно крепкими духами — у них был смешанный запах свежескошенного сена и фиалок; а может, пахло одними просто фиалками. Дверь хлопнула, только когда мы поднялись до половины холма, и все время я, не оборачиваясь, знал, что она смотрит нам вслед. Скрытная, подозрительная женщина.
— Сядем, — предложил Носарь. Я согласился.
Вечер был славный: едва начало смеркаться, небо над городом было красное — самое приятное время. Я лег навзничь, закинул руки за голову и стал считать зерна в колоске какой-то травинки, удивляясь, как плотно они сидят одно к другому.
