Леонид Леонов - Пирамида. Т.1
В порядке обычной пикировки Юлия сослалась на повышенную чувствительность названных тварей, которые вряд ли по одной лишь отсталости миросознанья дыбятся перед ночными оврагами и бьются в постромках в доказательство полной своей непригодности для подобных экспериментов.
— По вашему мнению, они противопоказаны мне одной или одинаково нежелательны и для избранных киноартистов тоже?
Но прежде чем ответить по существу, Сорокин поймал на себе ее скошенный, с блестящей остринкой взор без того почтительного привычного ему женского любопытства к своей высокоодаренной личности, что порою внезапно, как и минуту назад, вдохновляла его на экстренные плебейские порывы. Словно врасплох застигнутую, он не узнал вдруг преобразившуюся Юлию. Стеклянная пристальность ее зрачков молниеносно высветила в памяти давнюю, в детстве подслушанную сплетню о старшей, неблагополучной сестре незабвенного Джузеппе, проживавшей чуть ли не в самом фургоне со зверьми, великанше и безответной исполнительнице жутковатого номера куль с картошкой, где ее, зашитую в мешковине, роняли с высокоперегруженного воза, в разных направленьях переезжали колесом, а также, неизменно улыбавшуюся в холстинное окошечко, подвергали другим испытаниям на телесную выносливость. Возможно, именно эта, почему-то не сохранившаяся в анналах простонародных зрелищ и на широкой публике проверенная буффонада послужила праобразом жесткому, с гладиаторским презреньем к боли и состраданью, цирку Джузеппе Bambalsky. По счастью, у самого Сорокина все обстояло отменно по части наследственности, которая у его собеседницы, по его пониманию, определялась степенью усталости фамильного гена плюс к тому скопившейся психической накипью от чересчур эмоционального цикла нескольких предшествующих поколений, и потому благоразумней было увернуться от щекотливой темы. Кажется, Юлия правильно истолковала смену его настроений:
— Я вижу, у вас начинает складываться диагноз моей болезни. Так что же древние оракулы изрекают на мой счет?
— Лишь преамбулу пока!.. Но Сенека, к примеру, утверждал, что самые страшные недуги прячутся под маской цветущего здоровья. Тем соблазнительней предложенье пани Юлии поставить опыт с зеркалом на собственной персоне. На будущей неделе в моем ужасно сгустившемся графике намечается оконце денька на полтора, и тогда, со свежими нервами, после бритья, я, наверно, рискну испытать на себе дыханье бездны. Теперь скажите, уважаемая, в своем роде зеркальная труба тоже служит пани Юлии для каких-нибудь загадочных исследований?
— В сущности, для тех же целей, что и зеркало. Вам незачем откладывать проверку себя в дальний ящик.
— Прелестно... Какого рода услуги требуются от меня?
— Всего только пройтись вглубь и затем спокойно вернуться под воображаемые овации зрителей.
— Хотя наш брат артист и падок на аплодисменты, но чтобы заслужить их... Скажите, имеется там, на стенке, что ли, какая-либо рекордная отметка, которую придется перекрыть?
Подразумевалось, что для полного преодоленья дьявольской трубы не хватило бы и вечности, которую из-за назначенных наутро актерских проб в Мосфильме он к величайшему прискорбию никак не сможет бросить к ногам пани Юлии. Та поспешила снять его опасенья.
— Вам будут принадлежать первые сливки и лавры! — и, Боже, как ласково звучал ее голос — Никаких отметок, ни открытых люков или ловушек. Ничего, кроме обыкновенного коридора и под прямым углом пересекающих его ответвлений.
Несколько мгновений Сорокин выстоял, зажмурясь в попытке разгадать характер предстоявшего ему теста — на атавизм, ребячество или еще неведомый науке вид тоннельной клаустрофобии? Потом обобщенным планом, словно фонарик сбоку зажгли, прояснилась скрытая цель поездки — показать непокладистому режиссеру — какую тему, вернее — актрису, еще точнее — актрису с каким приданым, хотя и нереализуемым ни идейными, ни финансовыми возможностями советского экрана, теряет он в лице Юлии... Кратковременное наважденье сопровождалось мучительным подобием головокружения, словно в центробежном вращении все более отвлеченных, недодуманных мыслей, увлекавших его в свой хоровод, утрачивалось умственное равновесие. Из них главная: в частности, что только в полном по вертикали составе, для исторической взаимоподстраховки, род людской и мог отправиться в столь ледяную, исполинскую неизвестность, которую ему предстояло прогреть собственным теплом, наполнить мясом своим, собою для приспособления под жилье — не ведая наперед, что находится на том конце маршрутной трубы — казарма, склеп, складское помещенье, чтобы заранее обрекать себя на такое количество солдат, неведомых товаров, мертвецов... Однако, как бы ни обстояло дело, после недавней конфузной заминки для Сорокина возникала настоятельная необходимость совершить близкий к подвигу поступок, а, по счастью, наметившееся задание выглядело настолько пустячным, что, право же, стоило подумать о своей репутации в замкнутом кружке Юлии, где вещи и пожелезнее пускались в круговой перемол.
С развязной ужимкой, словно воду пробуя перед купаньем, он вытянул было ногу вперед, как бы не решаясь занести ее за роковую черту порога.
— Но сама-то пани Юлия уже прогуливалась по своему проспекту хоть разок? — все еще с ногой на весу допытывался у ней режиссер, пока не качнула отрицательно головой. — Почему?
— Просто боюсь, — открыто солгала она.
По-женски исчерпывающий довод не воодушевлял на героическое поведенье, но отступать было некуда. Фланирующей походкой прославленного кинокомика, бойко частя вывернутыми ступнями, режиссер отправился в испытательную прогулку. Вскоре он, правда, перешел на нормальный шаг с шутовским пришаркиванием ради мужского престижа, но, видимо, так сильно ощущалось присутствие молодой женщины позади, подобно ветру гнавшее все дальше, что, к чести его, протекло несколько полновесных минут, прежде чем остановился вникнуть в тишину вокруг, как, приложив ухо к раковине, слушают плененный ею шум моря, а еще через десяток шагов и пытливо всмотреться в направлении обоих флангов, применяясь к паническим, даже со стороны очевидным смещеньям в себе самом. Никому впоследствии не признавался, как внезапно облился весь испариной страха, но Юлия издали по странно укоротившейся спине прочла охватившее его смятенье. Шаги становились мельче, остановки чаще и с потребностью ощупать воздух перед собой, пока не замер окончательно, психически балансируя на краю чего-то: обычное стоянье над пропастью, куда нас так и тянет спрыгнуть, чтобы не упасть. Тут-то, вопреки наставленью и в поиске опоры, что ли, он и допустил неосторожность дважды оглядеться вокруг себя, и, ни в одном из тоннельных лучей не обнаружив ориентирной женской фигурки, всего на пару шагов и отступившей-то за уголок, издал нечеловеческой тональности крик. В следующее мгновенье с поднятыми руками и нелепо всхлипывая, уже мчался ко вновь появившейся спасительнице, заметно обескураженной чрезмерным успехом эксперимента.
