Юрий Герман - Я отвечаю за все
— Вообще, какие перспективы борьбы с бичом человечества — раковой болезнью, — сказал дока. — У нас многие интересуются.
Но о биче человечества и о рентгенотерапии Устименке не удалось рассказать. Его вызвали. Любовь Николаевна просила передать своему шефу, что ему надлежит на часок заехать в здравотдел — разобраться в некоторых вопросах. Вместо него доктор Дж. Халл-Эдуардс из Бирмингема был представлен будущим медикам в отсутствие Владимира Афанасьевича. Про него говорил Саинян. Уже через год после того, как Рентген сообщил о своем открытии, док Халл-Эдуардс из Бирмингема начал серию своих опытов. Рентгенотерапия приносила огромную пользу пациентам провинциального доктора, но рука Эдуардса покрылась язвами. Лучи «сжирали» руку доктора, — так выразился Саинян…
И удивился, увидев слева от ребят группку врачей, во главе с докторшей Воловик. Оказывается, они слушали его, а Катенька Закадычная даже записывала. И Женя была тут, и Митяшин.
— Доктор мучительно страдал, — продолжал Саинян, — но никто не смел даже заикнуться о том, чтобы он прекратил опаснейшее для него занятие. Да, он исцелял людей лучом-скальпелем, но этот же луч уничтожал его мышцы и кости. С течением времени язвы распространились на предплечье, затем они появились на груди, на спине, на животе, причиняя доктору невыносимые страдания. Его наблюдения обогащали медицину, делая лучи все более и более безопасными для других людей. Все свои заработки он тратил на новые опыты. Боль никогда не оставляла его, но он продолжал работу и тогда, когда ему отняли левое предплечье. И только когда ему ампутировали правую руку, он был вынужден прекратить практическую работу, но немедленно же начал диктовать книгу об икс-лучах. Закончить ее Халл не успел — умер…
Ребята чуть-чуть зашумели и стихли. Саинян договорил:
— Умер в нищете. Великобритания платила ему грошовую пенсию, и еще он получил бронзовую медаль.
— А у нас есть такие доктора? — крикнул рыжий.
— И были и есть.
— А кто есть?
— Вы хотите, чтобы я рассказал вам про Владимира Афанасьевича? Хорошо, но это останется между нами. Я расскажу вам его жизнь подробно и расскажу опыт, который он сейчас осуществляет над собой. Разумеется, опыт этот далеко не так опасен, как те, которые ставились нашими предшественниками, но дело есть дело, и умалять работу доктора Устименки я не стану. Но сначала про Кхару и про чуму, вас ведь и это интересовало…
А тот, о котором шла речь, именно Устименко Владимир Афанасьевич, в это самое время весело и непринужденно руководил скандалом, жарко разгоревшимся в бывшем Женечкином кабинете между главными врачами семи районных больниц. Все семеро делили между собой прибывший вчера инструментарий и некоторые так называемые «дефицитные» медикаменты и, разумеется, ссорились, но зато никто из них ни сейчас, ни впоследствии не мог пожаловаться на несправедливость начальства. Они решали все вместе. Устименко и Любовь Николаевна лишь не давали им, что называется, в горячке переходить на личности и возвращали «к делу». Этот «открытый» метод Устименко ввел в первый же день своего пребывания на руководящей должности, и он целиком оправдал себя. Все всё видели, все делалось в открытую, не было ни любимчиков, ни пасынков, ни канцелярщины, ни лишней писанины.
Доктора ушли, поварчивая друг на друга и бросая сердитые взгляды на того, кто казался им в наибольшем выигрыше, но в общем довольные новыми порядками. А Устименко принялся подписывать бумаги и сразу раззевался с устатку и еще оттого, что всякие бумаги вызывали в нем непременно зевоту.
— Невнимательны вы, родственник, — сказала Люба. — Не вчитываетесь. А вдруг я не то написала.
— А я вам, Любаша, доверяю.
— Надо же доверять и проверять.
— Я выборочно проверяю. Вдруг в одну бумагу возьму и вопьюсь.
— Вы-то?
— Я-то. Кроме того, мы руководим лично, а не через канцелярию. У нас живое руководство.
В это время вошла Беллочка-секретарша и сказала без всякой почтительности, словно бы Люба была и не начальник, а подружка:
— Из Гриднева Степанова вам опять звонит, возьмите трубку. В четвертый раз сегодня, вас все не было.
— Из Гриднева? — как бы удивилась Габай.
— Господи, ну, которая всегда звонит…
Устименко взглянул на Любу, она ярко покраснела. Сам не замечая, как это сделалось, Владимир Афанасьевич отложил бумаги. И оттолкнул их от себя ладонью.
— Да, я слушаю, — сказала Люба. — Да, я, я. Нормально. Нет, слышу. Кровь пока не переливали…
Он все смотрел на нее — она отвела от него взгляд. Багровый румянец все сильнее, все жарче заливал ее щеки. Устименко быстро закурил, спичка догорала в его пальцах, он не замечал.
— В общем, позвоните мне вечером домой, — вдруг быстро нашлась Люба. — Сейчас у меня народ.
Спичка догорела в пальцах, Устименко зашипел и протянул руку к телефонной трубке.
— Это Варвара Родионовна? — спросил он.
Она кивнула. Глаза ее засияли — может быть, она догадалась, что сейчас произойдет. И сказала громко, громче, чем следовало:
— Подождите. Сейчас с вами будут говорить.
— Варька? — спросил он.
Гриднево не ответило. Но Устименко слышал, знал — она дышит там в трубку. Люба вдруг выскочила из комнаты и плотно закрыла за собой дверь.
— Это я.
— Да, — сказала она, — ты.
— Тебя интересуют мои лейкоциты или лично я?
— Лейкоциты, — глухо ответила она.
— Варька, не придуривайся, — тяжело дыша, сказал он. — Хватит нам, мы старые люди.
— Да, старые…
— И хватит, довольно…
— Что — довольно?
Звук ее сиповатого голоса вдруг пропал.
— Гриднево, Гриднево, — страшно испугавшись, закричал Устименко, — Гриднево, станция, черт бы вас задрал…
— Не ругайся, — попросила Варвара, — тут шнур перекручен, я поправила. Слышишь?
Он молчал, задохнувшись.
— Слышишь? — так же испуганно, как он, закричала она. — Ты слышишь, Володя?
— Да, да, я тут, слышу.
— Ты есть? — вдруг спросила она. — Это ты? Правда ты?
Наверное, она плакала. Или ему так казалось?
— Я тут сижу, — сказал он. — Люба ушла. Я могу говорить все.
Теперь она ждала. Провод ждал. Трубка ждала.
— Скажи! — услышал он.
— Ты знаешь. Ты всегда знала. Ты все знала.
— И ты знаешь.
— Да, и я знаю.
— Ты сидишь в Женькином кабинете?
У него не было сил отвечать. Какой такой Женькин кабинет? Он даже не понял, о чем идет речь. Не понял, что он, в сущности, еще ничего не сказал. Не было сил понять.
— Ты опять уйдешь? — спросила Варвара. — Как же так, Володечка? Всю жизнь ты уходишь и не оборачиваешься. А я смотрю тебе вслед.
![Борис Хантаев - Праздник живота [СИ]](/uploads/posts/books/87303/87303.jpg)
