Лживый язык - Уилсон Эндрю

Не знаю, что наговорила Элайза, но все однозначно давали мне понять, что я не их любимчик. Я сидел на лекции, даже делал кое-какие записи, но сосредоточиться не мог. Возможно, я был немного груб с ней. Не спорю, я поступил нехорошо, но зачем же так сразу рвать отношения? Если бы только я мог поговорить с ней, вразумить ее.

Куда бы я ни заглядывал, кого бы ни спрашивал, Элайзу я найти не мог. Я бродил по коридорам университета, потом вышел на улицу, чувствуя себя потерянным, брошенным. Я пытался убедить себя, что все замечательно, что у нас просто вышла глупая размолвка, но, думаю, в глубине души я понимал, что все гораздо серьезнее.

На меня нахлынули воспоминания, бередя сознание мучительными картинами былого счастья. Наш первый разговор. На лекции я передал ей записку, в которой написал, что мне очень нравится ее яркая юбка мексиканского покроя с вшитыми по швам маленькими круглыми зеркальцами. Чтобы отпугивать дьявола, объяснила она и потом рассмеялась; ее голубые глаза заискрились, как лед на солнце. Наш первый поцелуй. Мы зашли в бар, бродили по Ковент-Гарден. Остановились у старой базарной деревянной тележки. Я нервничал, но она протянула руку, дотронулась до меня. Позже в тот вечер у нас была сексуальная близость. Мой первый опыт. Я был нерешителен, она — смела, страстна.

Я не мог смириться с тем, что она ушла из моей жизни.

В тот день, когда все изменилось, я мчался домой, в нашу квартиру, уверенный, что она там. Подойдя к дому, я позвонил по телефону. С другой стороны улицы я увидел в окне гостиной мелькнувшую тень. Вызов шел, но трубку никто не брал. Я достал ключи и стал открывать верхний замок. Ключ не поворачивался. Я повторил попытку, проверил, тот ли взял ключ. Перебирая ключи, я заметил на земле зеленую стружку, тоненькие деревянные завитки, змеиное гнездо на пороге. Элайза поменяла замки.

Мне отчаянно хотелось увидеть ее, и я забарабанил в дверь. Стал звать ее. Вновь и вновь звонил по мобильному телефону. Она не брала трубку. Я крикнул, что с места не сдвинусь, пока не увижу ее. Я ждал, ждал и наконец услышал шаги в коридоре. Она передумала. Впустит меня. Все вернется на круги своя. Она скажет, что совершила глупость, извинится и попросит, чтобы я принял ее.

Почтовый ящик открылся, высунулся белый конверт. Я попытался ухватить ее, удержать через узкую щель в двери, но ее шаги стали удаляться, а потом и вовсе стихли. Я остался лишь с письмом в руке.

Она не будет предъявлять обвинений, написала она. Если я оставлю ее в покое. Это все, что она хочет. Если я попытаюсь вступить с ней в контакт — заговорю с ней каким-нибудь образом, — она сообщит администрации университета и даже позвонит в полицию. Она просит только одно — чтобы я оставил ее, оставил навсегда. Выпускные экзамены не за горами — учиться нам осталось всего пару месяцев, — и она не планирует посещать занятия. Готовиться она будет дома. Мои вещи, а также подарки, что я купил ей: несколько компакт-дисков, один старый фильм на видеокассете, миленькую, хоть и недорогую золотую цепочку — она вернет мне через свою подругу, которая договорится со мной о встрече в университете. После окончания семестра мы, скорее всего, больше никогда уже не встретимся.

Как всегда деловая и решительная. Она все продумала.

Помнится, те слова, казалось, влетели мне в глаза, будто шрапнель. Дочитав письмо, я почти ожидал увидеть брызги черной крови на листе бумаги. Шатаясь, я побрел по улице. Меня качало, словно земля под моими ногами поменяла магнитные полюса. В какой-то момент по дороге к метро, думаю, меня стошнило в чей-то сад.

Все это произошло несколько месяцев назад, и сейчас, глядя на окна этой квартиры, я вспоминал тот эпизод. Я не хотел причинять ей боль. Нисколько. Мне просто нужно было увидеть ее, хотя бы мельком. Разумеется, у меня уже не осталось никаких чувств к ней, но, раз уж я приехал сюда, было бы глупо уйти, не взглянув на нее. Я переступил с ноги на ногу, прислонился рюкзаком, висевшим на спине, к дереву. Редкие прохожие, заметив в тени мой одинокий силуэт, вероятно, принимали меня за потенциального грабителя, потому что они тут же переходили на другую сторону улицы и спешили удалиться. Прошло полчаса. К этому времени, мне казалось, я уже слился с улицей, стал ее частью, как одно из деревьев, стоявших вдоль дороги. Вдруг входная дверь одного из ближайших ко мне домов отворилась. Наружу вышел мужчина пятидесяти двух-пятидесяти трех лет — очки, свитер с треугольным вырезом — и направился ко мне. Он был мне незнаком, должно быть, переехал на эту улицу сравнительно недавно.

— Простите, — отрывисто произнес он голосом аристократа. — Вам плохо?

Его совершенно не интересовало мое самочувствие. Он просто проверял, не намерен ли я вломиться к кому-нибудь в дом.

— Нет. Прошу прощения за беспокойство… просто… я только что из аэропорта, а моя приятельница, что живет здесь, — я показал на квартиру Элайзы, — не знала, когда прилетает мой самолет. Я просто жду, когда она вернется домой.

— А, понятно… что ж, желаю удачи. — Мужчина улыбнулся, напряжение исчезло с его лица. — Доброй ночи.

— Доброй ночи.

Я пока не думал о том, где буду ночевать, но становилось поздно, и я решил, что лучше всего отправиться к родителям. Они не знали о моем возвращении, но я был уверен, что мой приезд станет для них приятным сюрпризом. Прищурившись, я глянул на часы, прикидывая в уме, сколько времени мне потребуется, чтобы добраться до Хертфордшира по железнодорожной линии Темзлинк, и вдруг услышал, как отворилась какая-то дверь.

Струя света хлынула в ночь, осветив участок улицы у входной двери дома Элайзы. На пороге появилась темноволосая молодая женщина с кипой газет в руках. Она с минуту постояла, глядя в темноту, словно почувствовала, что я где-то рядом. Я шагнул глубже в тень, надеясь под сенью дерева остаться незамеченным. Женщина облизнула свои бледные, тонкие, восхитительные губы, наклонившись, подняла крышку мусорного контейнера, стоявшего в палисаде, бросила туда газеты, вновь выпрямилась и повернулась. Я хотел окликнуть ее, хотя бы просто выкрикнуть ее имя, чтобы посмотреть на ее реакцию. Я открыл рот, но горло парализовало. Когда она вошла в дом и участок улицы у входной двери вновь погрузился в темноту, я беззвучно произнес ее имя.

Больше я не мог тратить на нее время. Нужно было идти. У меня были дела, предстояло кое-что выяснить.

Шагая к станции метро, я воображал реакцию Элайзы на публикацию написанной мной биографии. Представлял, как она входит в книжный магазин на одной из центральных улиц, перебирает издания в мягких обложках и вдруг замирает, увидев мое имя на переплете толстой книги. Она берет эту книгу, вертит ее в руках, не веря своим глазам. Смотрит на заднюю сторону обложки, полагая, что это, вероятно, кто-то другой, Адам Вудс более зрелого возраста. Но она ошибается. Глаза ее округляются, когда она читает: «Адам Вудс изучал историю искусств в Лондонском университете, потом отправился в Венецию, где познакомился с романистом Гордоном Крейсом, ведущим уединенный образ жизни. Это первая книга Адама Вудса; в следующем году выйдет его роман».

Это будет самая лучшая месть, которая дарует куда более острое ощущение, чем причинение боли, физическое насилие.

На платформе двое подростков — их лица были спрятаны в капюшонах — пинали пластиковую коробочку, из тех, в каких продают блюда на вынос. Немолодой мужчина в костюме покачивал головой в такт какому-то ритму, который слышал только он один.

Я прошел мимо проститутки в узкой белой юбке, кричавшей в сотовый телефон.

Неожиданно я ощутил слабость и неимоверную усталость. Я знал, где родители хранят запасной ключ — под большой картонной коробкой слева в гараже, но подумал, что следует им позвонить и сообщить, что я вернулся. В конце концов, было уже поздно.

Я позвонил им со своего нового сотового телефона.

— Алло? — ответил мне низкий неуверенный голос. Это была мама.

— Привет, мам… это я.

— Адам? Где ты был? Мы так…