Жизнь бабочки - Тевлина Жанна
– Психопат.
– О чем ты говоришь! Он ни разу в жизни голос не повышал…
– Я ж не говорю – истерик. Я говорю – психопат.
– А в чем разница?
Филин покачал головой.
– Ой, как мне стыдно за своего коллегу! Какая профессиональная безграмотность!
– Так, не трынди, а!
– Объясняю. Психопатия – это эмоциональная глухость, недоразвитость, я бы сказал…
– Недоразвитый, значит… А Ирина? Я когда ногу сломал, она носилась со мной как мать родная. Всю Москву объездила, специалиста искала. Чтобы не дай бог я хромым не остался. Ведь правда переживала… Не могла она так притворяться…
– Тоже психопатка…
– Ну, правильно, все больными оказались…. Как все просто….
Филин почесал лоб.
– Ты тогда их был. А потом стал не их. А зачем чужого беречь и лелеять… Энергию тратить…
– Странно…
– Да ничего странного, Антоша. Просто ты так не умеешь, а кто-то умеет. Все люди разные.
Градов медленно поднял голову.
– А ты тоже меня аннулируешь, когда стану не твой?
Филин строго погрозил пальцем.
– Но-но! Попрошу без претензий. Я пока на тебе не женился.
Филин поковырялся в блюдце с орешками, выбрал один, а потом долго его жевал.
– Знаешь, Антоха, я на тебе вряд ли женюсь…. Но могу предложить другой вид воссоединения.
– Тайную связь?
– Как раз-таки явную…
– Нет, Сова, на связь я пойтить не могу…
– Ты вначале послушай, на какую!
Градов с интересом посмотрел на него.
– Прямо заинтриговал…
Филин пододвинул к себе остатки орешков и стал пересыпать их в ладонь, а потом обратно в блюдце.
– Стасик, ты что стесняешься? Что-то совсем неприличное?
Филин резко отодвинул блюдце.
– Ты меня, Антоха, вначале послушай и не перебивай…
– Да уже говори, терпежу никакого нет!
– Вот скажи, ты теперь всю жизнь с родителями жить собираешься?
У Градова сразу испортилось настроение. Уж этих слов он от Филина не ожидал. Тот обычно отличался душевной чуткостью и всегда понимал, что и когда можно говорить, а чего нельзя.
– Я чего-то не пойму… У тебя есть другие предложения?
– Есть. И ты о них знаешь.
В первый момент захотелось сказать что-нибудь такое, чтобы они поругались надолго, а может, навсегда. Но этот порыв быстро прошел, стало все безразлично, и не было сил ни спорить, ни разговаривать. Филин как будто почувствовал это его состояние и заговорил с таким жаром, что Градов его даже не узнавал. Эмоциональным тот никогда не был, особенно в разговоре. Градов даже когда-то, в студенческие годы, старался ему подражать, но у него плохо получалось.
– Ты думаешь, я не понимаю, как тебе хреново? Но именно сейчас надо решать. Понимаешь, сейчас, а не потом! Вот ты представь, как ты будешь приходить с работы, ложиться на диван и мастурбировать свои мыслишки унылые! Ты же рехнешься, Антоха!
Градов молчал.
– А так ты, во-первых, сменишь обстановку. А во-вторых… Что ты думаешь, мы совсем делом не занимаемся?
– Думаю, совсем не занимаетесь…
– Замечательно. Вот ты и займись.
– Чем?
– Делом.
– Каким?
Филин развел руками.
– Ну, тебе и карты в руки. Я тебе даю полную свободу. Для начала почитаешь литературу полезную. Ты же врач, Антоша! Терапевт. А это тоже терапия. Только психо…
– Вот именно что психо…
– Ты же сам меня доставал, что в психушке людей калечат! Что, нет? Ты же мне все мозги проел! Вот и придумай, как их спасать от душевных недугов терапевтическими методами. Это ж как интересно, Антоха!
– Я же не специалист…
– Так станешь! Кто тебя торопит. Для начала дам тебе пару рублевских девушек. Прелестные существа, я тебе доложу. Ты с ними пообщаешься, поспоришь, а в споре, как известно, рождается истина. А пока я тебе книжонок подтащу. Будешь читать, вечерами, как Ленин. А там, глядишь, и квартиру снимешь. Купить пока не купишь. Обещать зря не буду… Ну, подожди, не все сразу.
Градов собирался что-то ответить, но потерял мысль, а пока вспоминал, пришла другая, неясная, которую он изо всех сил пытался сформулировать, но она все время ускользала. Он вдруг понял, что теперь никому ничего не должен. Когда-то ему смешно было представить, что он уйдет из профессии, но точно так же он никогда не мог предположить, что уедет Наташа, что вообще такое может случиться. Значит, он во всем ошибался? Или это была игра с самим собой? Он мучительно напрягался, стараясь удержать эту мысль, без которой нельзя было двигаться дальше. Был момент, когда Аленка болела, и они столкнулись с тем, что по-настоящему нужны деньги, что это уже не шутки. Они тогда здорово испугались, и Градов впервые подумал, что пора искать заработки. Потом, когда страхи миновали и все потихоньку забылось, он удивлялся, как ему такое могло прийти в голову. Но Наташе он, конечно, ничего не сказал, ни тогда, ни потом. Она бы его не поняла, хотя теперь он уже не был в этом так уверен. Оказалось, что сейчас, без ее одобрения или осуждения, все его искания и сомнения теряли смысл. Что она скажет, если он уйдет из больницы? Да ничего не скажет, и вообще узнает ли. Все эти, казалось бы, неразрешимые внутренние проблемы вдруг разрешились в один момент, и остались пустота и тоскливое безразличие. И, хватаясь за спасительную соломинку, которую мгновение назад создал в своем воображении, Градов твердо произнес:
– Я пойду, если ты мне дашь возможность работать…
Филин, кажется, хотел пошутить, но сдержался, хотя в эту минуту Градов бы не обиделся. Он уже принял решение.
– Я пока почитаю, подумаю, а потом попробую что-то делать. Реальное. Я единственно тебя прошу не мешать мне, не понукать, как ты умеешь. Что это, мол, никому не надо, ну, ты понимаешь… Это будет не в ущерб работе.
– Заметано.
Они крепко пожали друг другу руки. Филин довольно улыбался, и в какую-то секунду Градов поймал в его глазах крошечную насмешливую искорку, которая промелькнула и тут же исчезла.
Стены приемной были увешаны портретами режиссеров и актеров. Иногда попадались сцены из спектаклей, с виду довольно знакомые, но точно сказать, откуда они, Маня затруднялась. Она уже и не помнила, когда последний раз ходили в театр. Петя вообще к этому не был приучен, но первые годы она его регулярно вытаскивала, и он не особенно сопротивлялся. Они тогда узнавали друг друга, и он во всем следовал за ней, как ей даже казалось, с удовольствием. У них игра была такая, вроде он бедный и невежественный, а она, такая умная и утонченная, его из грязи вытащила и, как может, приобщает к высокому. Петя обреченно вздыхал, и была в его согласии та очаровательная мужская снисходительность, с которой не сравнятся никакие комплименты. Маня таяла, притворно капризничала, возмущалась, а сама ждала эти моменты счастья, а иногда специально провоцировала. Сейчас это уже никак не будоражило, и Маня часто ностальгировала по тому времени и пыталась понять, почему все проходит и так ли это происходит у других. Это была такая тонкая материя, о которой стыдно было говорить вслух, и поэтому даже спросить было некого. Она и себе-то боялась признаться, что все прошло, потому что сразу становилось нестерпимо жалко Петю. Как-то раз завела разговор с Ленкой Кудрявцевой, но очень уж издалека, так что сама не знала, как и приблизиться, а потом поняла, что не сможет. И все, как обычно, было превращено в шутку. Ленка как раз разводилась и уже жила со своим новым другом, за которого впоследствии вышла замуж. Она всячески недоумевала, как могла столько времени прожить с таким ничтожеством, но делала это беззлобно. В тот период она была такой счастливой, что не могла ни на кого злиться. Маня ей очень завидовала. Правда довольно скоро Ленка снова стала обычной, да и муж на деле оказался даже хуже предыдущего. Когда уже разводилась со вторым и можно было его покритиковать, Ленка категорически отрицала, что когда-либо обольщалась насчет второго и имела претензии к первому. Она якобы всегда знала, что второй – дерьмо и в подметки первому не годится. Просто ей все надоело, а тут второй и подвернулся. Но иллюзий никогда не было. Никогда. Мане очень хотелось возразить, но она никогда не решалась. После подобных бесед она всегда давала себе зарок, что научится разговаривать так же. Подсознательно она чувствовала, что этот путь самый энергосберегающий, а она раздает свою энергию направо и налево, не получая никакой отдачи. Но все оставалось на уровне обещаний, и каждый раз, когда было плохо, она не сдерживалась и все рассказывала, а потом опять жалела и опять давала зарок. Видимо, такой как Ленка надо было родиться, а научиться этому невозможно.
