Мой «Фейсбук» - Зеленогорский Валерий Владимирович
Потом, в редакции, она прошла мимо, сделав лицо лопатой.
Мир странная штука, он знал об этом с третьего класса, когда начал понимать, что по радио «Пионерская зорька» врут.
Он написал туда письмо, как юнкор, хотел рассказать о своем товарище Зубкове, о том, какой он хороший товарищ и как они вместе собрали сорок кэгэ макулатуры.
Вышел сюжет, где Зубков стал Черняевым, автор Болтконский стал девочкой Машей, и вся новость из Москвы переехала в Читу, а корреспондент, который пересказал эту новость своими словами, сказал, что он — Зверев, семиклассник, и передает с места событий; козлы, одним словом, — решил Болтконский тогда и больше не писал на это позорное радио.
Он часто гулял в парке возле дома один, он с собой не скучал; по дороге заходил в магазин, покупал печенье в дырочку под названием «крокет» и клал его в карман, а другой карман он набивал конфетами лимонными с тонким слоем шоколадной глазури и шел в парк; он шел не по центральной аллее, где был народ, а вдоль забора, где не было асфальта; он не был жадным, но, набивая рот сладкими конфетами и сухим печеньем, он желал быть один. Он шел, и в голове его было так же сладко, как во рту, и мысли сладкие посещали его в эти минуты, и он летал, и целые миры открывались ему; печенье с конфетами заканчивались у реки, и тогда он садился на паром, который тащили по тросу мужики какими-то гребенками, а на пароме сидели люди, которые жили на том берегу, никто с его берега не ездил на этом пароме.
Паром причаливал к другому берегу, люди выходили и шли по своим делам, он тоже выходил и ждал, пока мужики покурят и потащат паром на его берег.
Как только давали трап, он быстро взбегал и садился на лавку, мужики начинали скрипеть своими гребенками, он опускал обе руки в воду.
Никто не видел, как он это делает; вода холодила ладони, испачканные шоколадом, иногда даже мелкие рыбки ударялись о его пальцы; однажды он увидел в воде старую бутылку с запечатанным горлышком, он потянулся, желая достать привет из океана, но не сумел и чуть не выпал за борт, какая-то тетка ухватила его за ногу и вытащила.
Он шел домой; приходил и падал на кровать, спал, а потом читал до глубокой ночи под жужжание механического фонарика, пока мама не вставала и не отбирала его, назавтра разбудить Болтконского в школу было невозможно.
Вот и на этот раз он никак не мог разомкнуть глаз, а до сдачи номера оставалось три часа.
Чувство ответственности проснулось через два часа, Болтконский вскочил, ужаленный ответственностью, и написал первую строчку.
«Ищу фригидную женщину для элегических встреч, желательно с прудиком или кондиционером на дому» — эту строчку он разместил на сайте «Всехуево», площадке для брошенных и одиноких женщин, которые плачутся друг дружке о своей нелегкой судьбе.
Там паслись и охотники за этими бедными душами, мужчины — искатели приключений прекрасно все понимали и втирались в доверие к несчастным, на волне сочувствия и жалости стреляя по доступным мишеням.
Его предложение недолго висело одиноким голубем, ему ответили сразу три соискательницы: Зина, Анжела и Нинель.
Первая написала в анкете, что она ветеринарный врач, вторая сообщала, что она мастер ногтевого сервиса, а третья назвалась переводчиком немецкой литературы.
Когти и ногти Болтконский отверг сразу и выбрал женщину духовную и — с прудиком.
Они перекинулись парой фраз, и Болтконский, недостойно воспользовавшийся НЛП, вырвал у женщины согласие на встречу в ближайшую пятницу.
Номер надо было сдавать сегодня, и он решил, что напишет отчет сам — так не раз бывало, он часто писал отчеты, не выезжая на место.
Сел за стол, налил литровую кружку чая, и через час отчет был готов.
«Отчет об элегической встрече.
Ну, братцы, скажу я вам, непростое это дело — с бабами путаться.
Приехал я к семи часам на дачу к Нинель, минута в минуту.
Домик, скажу я вам, скромный; из удобств только колодец и биотуалет, цветочки вялые, акация и жимолость всякая, и дуб как у Льва Николаевича в «Войне и мире»; прудик маленький с лесенкой — не левитановский, но милый, терраска бедненькая, но абажур есть и пианино марки «Беккер»; и все, в спальне не был, в шкафах не рылся, но атмосфера в домике духовная, книги и фото незнакомых людей, быт второй половины XX века, когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…
Нинель — женщина яркая, размер 48, рост в кровати 165 см, ничего лишнего спереди, а некоторая тяжесть зада даже умилила; она оказалась весьма винтажной: платье крепдешиновое, серебряные кольца в избытке, браслеты, при движении позвякивает, как набор инструментов у сантехника, мила, никаких следов ботокса и лимфодренажа, ненакрашенная и совсем нестрашная.
Стиль — естество и натуральность, манеры — достойная скромность и гордая бедность.
Цветы приняла благосклонно, вино не оценила, при виде водки проявила живой интерес; тогда я достал походный холодильник и моментально накрыл водочный стол, перечислять не буду, все знают, что вопрос я знаю неплохо.
Сели, по три рюмки выпили молча, потом закусили неплохо, и можно было начинать обмен энергиями, но что-то мешало; я заметил, что она нервничает, видимо, ей нужно было махнуть еще; я сделал еще два подхода, и мадам после 200 грамм захотела самодеятельности.
Прожевав капустку и белый грибочек, она подошла к «Беккеру», и я услышал инвенции Баха — это я уже слышал 36 лет назад, когда был первый раз женат на пианистке.
Моя жена играла эти инвенции двадцать часов в сутки и делала всегда в одном месте одну и ту же ошибку.
Я человек со слухом, и меня эта ошибка ранила и оскорбляла, поэтому мы развелись, с тех пор женщины, играющие на музыкальных инструментах, были занесены в черный список, остались в моем репертуаре только особы без слуха и без голоса, с отсутствием такта и ритма.
Инвенции, к счастью, вскоре закончились, и я достал из своего походного холодильника плов и кебабчики, выпили за все хорошее.
Я боялся, что она начнет читать стихи, и стал налегать на водочку; мадам не отставала, но речь ее стала менее связной, и она бестактно спросила, а не женат ли я.
Мне скрывать было нечего, помыслы мои были чисты, и я ответил отрицательно, не забыв при этом упомянуть двоих своих детей и пару германских внучек от первого брака с пианисткой.
Потом неожиданно она спросила, какие у меня давление и сахар; я удивился ее наблюдательности. Выпили еще, и пришлось достать вторую фигуру полулитрового исполнения, она даже бровью не повела, сильная штучка.
Краем пьяного глаза я заметил на этажерке с книгами самоучитель по стриптизу, несколько удивился ее выбору, она заметила направление моего взгляда и сказала, что книжку племянница оставила на прошлой неделе.
Я объявил антракт, и мы прошли к прудику. «Не искупаться ли нам?» — игриво сказала она. «Я без купальных трусов», — скромно заметил я. «А давайте без трусов», — нервно предложила мне Нинель. «Это уже другой формат встречи», — мелькнуло в голове, и я решил, что трусы снимать не буду.
Она мгновенно сбросила одежду и рыбкой нырнула, у меня в голове моментально заиграла песня «А белый лебедь на пруду качает павшую звезду»…
Лебедь поплавал и выпорхнул из воды, я, как истинный джентльмен, отвернулся, но успел разглядеть дракончика у нее на копчике.
Мы вернулись в дом, и она сказала: «Будем пить чай, милый?»
В вопросе ничего опасного не было, но смутила интонация: таким тоном предлагают не чай, а совсем другое.
Пока ее не было в комнате, я прошел к ее письменному столу и автоматически нажал на клавиатуре ее старенького компа кнопку «Enter» — и попал: на экране стояла картинка сайта «Письки волосатые»; мне стало неловко от вторжения в чужое личное пространство, и я попытался закрыть страницу, но не успел; она увидела и не смутилась.
С собой из спальни она принесла какую-то конструкцию, оказалось, что это шест для стриптиза, и я понял: сейчас что-то случится.
