Шанхайское сияние - Юдина Елена
– Ань, ты что?
– Он не пускал меня, – негромко произнесла Анна, – не пускал, понимаешь?
– Девк, ты что? Я не понимаю, что за ерунду ты там бормочешь, кто тебя не пускал? Причем тут это и твоя будущая свадьба? Что случилось? Он что избил тебя? Ты из-за этого раздеваться не хочешь?
– Кто избил? – погруженная в новый вихрь отчаяния Аня словно проснулась.
– Ну этот Генрих твой! А ну снимай быстро, мы сейчас съездим побои снимем, все зафиксируем! Ему несдобровать! И в России есть правосудие, а если что и по Европейским судам затаскаем. – Таня подскочила к Ане и начала стягивать с нее водолазку.
– Тань, пусти! Пусти! Никто не бил меня! И Герман тут вообще не причём! Не причем, ты понимаешь меня!? Это я дура! Я идиотка! Я шалава! Понимаешь ты?! – Анна дернула воротник водолазки и показала подруге ярко зияющий засос на шее. – Я шалава! Видишь? Я так боялась потерять карьеру! Как я вернусь туда!? Как посмотрю ему в глаза!? Я боялась потерять карьеру, а потеряла все! – кричала в истерике девушка, потихоньку опускаясь на пол и низвергая слова вперемешку с рыданиями. – Я потеряла себя…
Татьяна стояла над ней выпучив глаза, непонимание сменилось в них на озарение, которое в свою очередь сменилось разочарованием, смешанным со злостью. Она дёрнулась, чтобы поднять с пола рыдавшую, но остановилась, затем подошла к столу и выпила нетронутый до этого бокал вина. Немного поморщившись Таня налила еще бокал, выпила его и только потом села на корточки перед подругой.
– Это что, этот вонючий китаец сделал? – спросила она, положив руку Ане на плечо. Та в ответ закивала в пол, не прекращая рыданий. – Ты же говорила он педик… Педик, да не педик… Черт, вот козел! – Таня вскочила и снова выпила вина, на этот раз прямо из бутылки, допив ее до дна, затем резко бросила ее в мусорное ведро и нервно заходила по кухне. – Он же начнет шантажировать тебя этим. А ты что? А ты на него вышестоящие инстанции заявишь, мол профессор домогается там и все такое. У них же там вроде с этим строго? Или это только в Америке так? Ну да не суть! Пожалуешься на него и все, в письменной форме конечно, а то без бумажки считаться не будет. А Герману что сказать? Да ничего, вообще ничего не говорить и все! Почему такая грустная? Так у тебя дома проблемы, мать и все такое. Он вроде добрый и понимающий у тебя, вы это переживете. – Танька носилась по кухне, и сама задавала себе вопросы, сама же, отвечая на них.
– Не будет мы, – Аня успокаиваясь поднялась с пола и села за стол, – мы больше не существуем. – отчаяние в ее глазах сменило равнодушие, казалось она все окончательно для себя решила.
– Я вот всегда думала, что ты умная, а ты дура! Морду кирпичом сделал, и снова есть мы! Забудется, переживется. Погрызешь себя конечно, не без этого, но все забудешь потом. У тебя выбора не было. Не вздумай портить себе жизнь.
– Я уже ее испортила. У меня было все и не осталось ничего.
Татьяна пыталась, что-то сказать, но в этот момент раздался звонок телефона. Она выскочила в коридор и сняла трубку. Когда она вернулась, Аня сидела в той же позе, что и в момент их разговора. Лицо было обезображено недавним рыданием, но она уже не плакала, а просто смотрела перед собой куда-то в пустоту.
– Ань, из хосписа звонили. Надо ехать. Я сейчас вызову такси, пока будем ждать, оденусь. Кофту сама какую-нибудь у тебя найду, сиди.
Анна вскочила и заметалась по кухне. То бросилась мыть фужеры, то завязывать мусор. Она вела себя так, словно ей было 16 лет, и они пили вино, но вдруг узнали, что скоро вернется мама и надо было срочно убраться. Наконец в дверях появилась Таня в ее старой толстовке.
– Пойдем на улице такси подождем, немного отдышимся, а то меня накрывать начало.
В больнице Аня узнала, что мозг мамы умер и ее обезображенному раком телу осталось жить несколько часов. Это означало, что мама наконец перестала чувствовать боль и это радовало, но она никогда уже не вернется и мысль об этом переворачивала мир девушки с ног на голову. Больше никто и никогда не назовет ее «доченькой», никто не прикоснется к ней так нежно как родная мать, никто не будет любить ее такой всепрощающей любовью. Анна просидела у постели матери всю ночь, держа ее за руку. Едва первые лучи утреннего солнца забрезжили в окне, приборы в комнате Марии Ивановны запищали монотонно и громко, оповещая рабочий персонал и девушку, о том, что жизнь покинула тело старушки. Обняв изнеможённое хрупкое тело, Аня зарыдала в голос. Она не могла себя простить, что чуть не пропустила последние сутки жизни своей матери, ругала за то, что не приехала раньше, не провела с мамой больше времени. Жизнь в Китае окончательно утратила для нее смысл, девушка уже ненавидела себя за то, что решилась на эту стажировку. Наконец Татьяне удалось увести подругу из палаты.
– Ань, Аня! – громко звала Таня, встряхивая рыдающую подругу за плечи, когда они уже стояли в коридоре перед палатой. – Аня, ты ничего уже не сможешь сделать!
– Где я была, когда могла! – всхлипывала та. Слезы не переставая катились по ее обезображенному рыданиями и горем лицу. Только сейчас она начала думать о том, что знай она раньше о заболевании матери, она могла бы набраться наглости и попросить Германа помочь ей устроить Марию Ивановну на лечение в Германии. Возможно там ей смогли бы помочь. Аня могла бы бросить стажировку и провести эти несколько месяцев с ней, продать квартиру, если надо, но сделать хотя бы что-то, хотя бы что-то, чтобы не чувствовать себя сейчас так паршиво. В глубине души, она боялась себе признаться, что сейчас она жалеет не мать, которой как раз смерть стала облегчением, она жалеет себя! Жалеет за то, что теперь, не смотря на возраст, она сирота, жалеет за пожирающее ее чувство вины, за ошибки, совершенные в Китае, за грозящую за них расплату, за ощущение собственной никчемности и несправедливости судьбы, которая до этого избаловала ее подарками…
– Поезжай домой и отдохни, ты не спала всю ночь. Мы с Зоей Ивановной подготовим все к похоронам, не за что не переживай, – обнимая рыдающую подругу, шептала ей на ухо Таня, – и еще, от синяков хорошо помогает банановая кожура, приложи внутренней стороной на пол часа и у тебя следа не останется. Ты же не сможешь всю неделю ходить в этой водолазке.
– Спасибо, Тань. Мне кажется это какой-то страшный сон. Я хочу очнуться от него, а мамочка жива, – содрогаясь от рыданий говорила Аня.
– Ну все, все… Езжай домой, я вызвала тебе такси. Тебе нужно отдохнуть, слышишь.
Татьяна запихнула подругу в такси, а сама начала набирать номер Зои Ивановны. Всю Ночь Таня провела в коридоре возле палаты. Захмелев от вина, она немного поспала, но несмотря на это, сейчас девушка чувствовала себя очень скверно. Однако долг перед подругой, перед ее семьей, не давал ей просто отправиться домой, она должна была помочь в организации похорон.
В детстве она часто отсиживалась у Тихоновых, не в силах терпеть домашнюю тиранию очередного отчима или пьянство матери. Бывали случаи, когда Танина бабушка уезжала в командировку и та больше двух недель жила у подруги. Мария Ивановна и Григорий Петрович всегда относились к ней с пониманием, они стали для нее примером идеальной семьи, которой так не хватало ей дома. Временами Таня очень завидовала Ане, ей хотелось поменяться с приятельницей местами, но эта зависть была скорее белой, чем черной, ведь Анна всегда говорила, что та ей не подруга, а сестра. И сейчас, она должны была поступить как настоящая сестра, сделать все возможное, что от нее требуется.
– Зоя Ивановна, здравствуйте, это Татьяна, я из хосписа звоню, – начала Таня, когда на том конце провода подняли трубку, – Мария Ивановна, она все…
– Отмучалась голубушка. А Аня где? Почему ты мне звонишь?
– Она всю ночь провела у постели матери, сейчас домой поехала, приведет себя в порядок, поспит немного. Я пока за нее все сделаю, что скажете.
– Опять она ничего делать не хочет, – начала ворчать тетка. – Ладно, на мне ритуальные услуги, а ты найди кафе недорогое, вы молодежь в этом лучше понимаете.
