Ясновидец Пятаков - Бушковский Александр Сергеевич
Люба Горобец была изящна и свежа, только губы её казались Пете припухшими и слишком яркими, а глаза чересчур сияли. Ещё он заметил, что они с Цыгановичем стараются не приближаться друг к другу, и всё же не могут сдержаться, чуть улыбаются, встретившись взглядами. Остальной народ, включая девчонок, этого как будто не замечал.
Установили планку на зачётной высоте. Новичок легко и почти без разбега её перепрыгнул и сел на скамейку, предоставив покорять высоту остальным. Пете из-за невысокого роста и коренастой фигуры не удалось преодолеть планку ни с первого, ни со второго раза. Внутри у него всё кипело.
Оставалась последняя попытка. На неё настраивалась небольшая группа неудачников, толпясь в секторе разбега. Тут Гарик встал, подошёл к Пете и вполголоса доверительно сказал:
– Слушай, Пётр, ты последний шаг разбега сделай покороче, а при толчке плечи и локти рвани вверх, и перепрыгнешь. Там тебе немножко не хватает-то…
Петя так и не понял, кто дёрнул его за язык, но он громко перебил новичка словами:
– Вот только евреев цыганских забыли спросить!
Со слегка страшноватой злой радостью Петя заметил, как задела брюнета его фраза, подлая, будто удар ниже пояса. Тот даже в лице изменился. Но быстро взял себя в руки.
– Хотя зачем тебе высоко прыгать, Плимплюс? – довольно спокойно сказал он. – У тебя ж ножки короткие, как у бычка-производителя, тебе и кличку-то придумывать не надо. Бычок Петюша.
Где-то за спиной хихикнули. Ноги и правда были коротковаты, в этом Петя даже сам себе не хотел признаваться.
– Чё ты сказал? – Петя сделал шаг вперёд со сжатыми кулаками.
– Ты же слышал, Петюша! – с вызывающей усмешкой ответил Игорь. – Ну давай, рискни, и сам убедишься, что на том свете нет ни евреев, ни плимплюсов.
Кинуться в драку Петя не посмел, поняв, что Цыганович совершенно его не боится и наверняка даст отпор – навтыкает ему жёсткими кулаками с высоты своего роста. Вон как костяшки набиты! Петя побледнел от невыносимой злобы и выбежал из спортзала, пнув дверь ногой.
Впервые за все годы учёбы он два дня сознательно прогуливал школу, а когда наконец набрался решимости и вернулся в класс, место лидера было прочно занято новичком. И хотя в конце четверти тот уехал обратно к себе в Москву, предварительно вскружив головы всем барышням класса, не говоря уж о разбитом сердце Любаши Горобец, восстановить реноме Пете так и не удалось, и прозвище Бычок Петюша намертво прилипло к нему до окончания школы.
13
Полминуты всего и прошло-то, а мне показалось – лет тридцать. Ну, может, не тридцать, но точно больше, чем моя жизнь. И всего только Чингисхан принёс Гаврику таблетку и стакан воды, чтобы запить её. Гаврик проглотил с водой лекарство, закрыл глаза и на эти полминуты отвернулся, чтобы перевести дух. А мне вдруг захотелось упасть на пол в позе эмбриона и ничего не видеть, не слышать, ни о чём не помнить и не думать.
Видно, он тоже не железный, этот Гаврик. На полминуты стена, за которой он прячет от нас свой внутренний прибор ночного видения, стала прозрачной. Возможно, у него просто не хватило сил держать под напряжением этот защитный экран, и я узнал немного из того, что лучше бы не знать. Ощутил стыд и ненависть к жизни, а главное, не только Чингисхана или этого несчастного Андрюхи, но и свой стыд припомнил с новой силой. Как будто три записи из истории болезни прочитал одновременно…
…Иногда случаются в жизни вещи, которые стерпеть нельзя. Ну никак невозможно!
Сегодня Андрюха Тарасов пришёл смотреть квартиру, которую ему в администрации обещали выделить после детдома, и напоролся тут на этого гада. За свои восемнадцать лет Андрюха кое-чего повидал, что-то и терпеть приходилось, но не такое же…
– Чё те, малец? – сипло спросил его в дверях мужик с рандолевыми «воротами» во рту. Был он спросонья, с бодуна, в чёрной майке и чёрных джинсах. Пальцы и плечи в синих наколках.
– Здрасьте… – начал Андрюха. – Я по поводу квартиры. Мне в мэрии бумажку дали, сказали сюда прийти, посмотреть, а потом можно заселяться…
– Бумажку покажь! – Синепалый прополз по Андрюхе сверху вниз глазами-слизняками.
Андрюха достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо плотный листок. Мужик взял его двумя пальцами, развернул, глянул и убрал в задний карман джинсов.
– Извините, а бумажку… – оторопел Андрюха и осёкся: фиксатый харкнул ему на ботинки.
– Ты чё, баклан, ноты попутал, а? – совсем уж зашипел он. – Какая, на хер, квартира? В какой, мля, мэрии? Это моей бабушки двоюродной квартира, понял?
– Но мне…
– Чё «мне»? Тебе… У тебя, сосунок, рот в говне, понял? Ты понял?! – Гад надавил на «понял». – Чё молчишь, задрота? Я тя спрашиваю, ты понял? Чё сопли жуёшь, а, герой?
Андрюха задержал дыхание, не зная, что ответить. Кожа на шее и руках стала гусиной, волоски на ней топорщились от страха и обиды.
– Щас сюда люди приедут серьёзные. – Блатной сипел всё громче. – И ты, мразота малолетняя, быстро всё сообразишь! И бумажкой своей подотрёшься потом! А хочешь, я тебя тут обоссу сейчас, а? Хочешь?!
– Здрасьте… – промямлил вдруг Андрюха, переведя взгляд с металлических зубов каторжанина за его левое плечо, в пустоту. Фиксатый на секунду обернулся, не переставая сипеть, и Андрюха всадил ему в живот острую отвёртку, из кармана достал. Лежит там всегда, на всякий случай. Слизняк сказал «ык!» и выпучил глаза. Андрюха ткнул его ещё раз, до упора, быстро и легко, и побежал вниз по лестнице.
– Мя… – сказал дырявый, потом выдохнул: С-сука! – и кинулся за ним.
В тёмном тамбуре между дверьми подъезда Андрюха ещё два раза ударил отвёрткой в тощий живот и костлявую спину гада-каторжанина и побежал обратно наверх.
– У, падла! – захрипел тот, повернулся и медленно пошёл следом. Тяжело дышал и тихо, но ужасно ругался.
Андрюха добежал до приоткрытой двери и прислушался. Ни звука. Он вошёл и оставил дверь открытой. Через минуту слизняк поднялся в квартиру. Ему было уже не до Андрюхи. Майка его промокла кровью. Он сел на диван и стал со стоном вытаскивать её из джинсов. Андрюха неслышно подошёл сбоку и с размаху ударил его по затылку пустой водочной бутылкой – стояла под столом на кухне. Бутылка разлетелась в брызги, блатной ткнулся зубами в пол, а Андрюха убрал «розочку» в карман куртки. «Потом с моста уткам выкину, вместе с отвёрткой», – думал он, расстёгивая ширинку. Но писать не захотелось, потому что страшно уже не было, а было внутри пусто и весело. Адреналин шипел под кожей.
– Ишь, «обоссу»! – прошептал Андрюха, вытаскивая из кармана каторжанина бумажку. Эти синепалые думают, что бога схватили за бороду, и везде нахрапом пробуравят… Он вышел, мягко прикрыл дверь и заскользил ботинками вниз по лестнице. Чёрт с ней, с квартирой, но как такое стерпеть?..
Город пустеет. Вечер. Пару медленно везёт большой автомобиль. Мужчина и женщина едут ужинать в кафе. Они молчат.
Мужчина за рулём. Щурится и хмурится. Отдыхает от кабинета, но внимательно смотрит по сторонам. Ему за сорок, бывший военный, теперь бизнесмен. Всё было. Риск и кровь, измены и предательства, месть и удача. Не было только возможности никого прощать. Роскоши такой позволить себе не мог. Сейчас дело поставлено, бизнес растёт. Дом. Семья. Хобби. Даже коротко стричься перестал. А из старых привычек почти ничего не осталось, разве что рок по радио.
Женщина – его жена. Умна и эффектна. Тренинг и макияж. Свой магазин «Цветы и подарки». Давно рядом с мужем, но выглядит моложе его. Когда ему было туго, шла на всё, чтобы помочь. Улыбаясь терпеливо и спокойно, делала для него даже больше, чем он ожидал. Всегда. У неё хорошая улыбка. Мягкая и чёткая, как прищур его глаз. Только вот стрижётся в отличие от него всё короче – устаёт с волосами возиться. А так всё в порядке.
По радио «Пинк Флойд» прерывают на рекламу. Мужчина переключает волну. «И лампа не горит. И врут календари. И если ты давно хотела что-то мне сказать, то говори». Ни рока, ни металла в этом голосе, мужчина собирается вернуть волну обратно, но женщина тихо просит:
