Дина Рубина - Синдикат
Ной Рувимыч усмехнулся:
— В том смысле, что неплохо на входе выдавать гостям цилиндры, трости и прочие аксессуары эпохи? Помилуйте, здесь не балаган, сюда ведь серьезные люди приходят… великие сделки заключаются, старые империи рушатся, новые создаются…
(В ту минуту я была уверена, что он шутит)
— А Сам? Он кто — владелец заведения? — спросила я. — Как он гримируется? Под свой канонический облик? — и кивнула на противоположную стену, где в тяжелой тускло-позолоченной, «правильной» — ай молодцы, дизайнеры! — раме висел знаменитый А.С.Пушкин работы Кипренского: «Себя как в зеркале я вижу…»… — Кстати, замечательная копия…
— Это не копия, — мягко проговорил он…
Я рассмеялась.
— Ну, уж позвольте, Ной Рувимыч… Акварели, возможно, — да, и Бруни — чем черт не шутит… но подлинник Кипренского должен благополучно висеть в Третьяковке…
— Должен, должен… — покивал Клещатик добродушно… — Но я ведь чаще хожу обедать в «Лицей», чем в Третьяковку, при всем моем уважении к музеям… так что мне сподручней, чтобы он здесь висел… Вы только не расстраивайтесь, не огорчайтесь, а то вся ваша диета пойдет насмарку… Кстати, как наша гречка?
— Превосходна, — пробормотала я…
— Ну вот и славно… Повару дадим премию… — он взглянул на часы. — Однако к делу… Я счастлив видеть вас на этом, весьма важном месте. Скажу откровенно: просветительская работа Синдиката во всем, что касается наших традиций и религии, конечно, очень важна — этим, если не ошибаюсь, занимается Изя Коваль, мой давний приятель. Я готов и в этом направлении пожертвовать Синдикату толику своих бесчисленных идей… Например, меня страшно интригует такая темная и трагическая страница нашей истории, как потерянные колена израилевы… Что вы, кстати, думаете о них?
— Признаться, я как-то… Да что о них думать-то? Ведь их давно уже нет…
Он таинственно улыбнулся, покачал головой…
— Вот видите, а ведь это — одна из великих загадок человеческой истории… И если мы не попытаемся…
— Ной Рувимыч, — сказала я нетерпеливо. — Что там загадочного? Страна, проигравшая войну, в те времена всегда подвергалась полному разорению, особенно в таком жестоком регионе… Все сатрапы древности перегоняли население завоеванных земель на другие территории, а взамен на пустынных землях поселяли другие народы… А разве Сталин, сатрап новейшей истории, не так поступал? Что ж тут темного или странного?
Мне был скучен этот многозначительный разговор ни о чем, и я пыталась понять — зачем Клещатик его затеял и к чему приплел эти несчастные, давно затерянные и растворенные среди иных племен колена? К чему? Но тема эта, видимо, была вводным словом, вступлением. Я ждала основной речи, ради которой меня сюда и привели.
— Но Бог с ними, с коленами… вернемся к нашим баранам. Так вот, история, традиции — это правильно, это хорошо, но — искусство? Разве искусство меньше значит в деликатной работе с восходящими!
Ной Рувимыч говорил и при этом ловко орудовал пятью, по крайней мере, вилочками, ножами и какими-то нептуновыми трезубцами. Хорошо, что заказала гречку, вскользь отметила я, и не только в диетическом смысле.
— Праздники, привлекающие тысячи и тысячи народу — вот наша цель!
— Зачем? — кротко спросила я.
Он уставился на меня с искренним удивлением.
— Зачем?! Но разве сердце ваше не наполнится гордостью при виде древних Ханукальных светильников, зажженных в Кремлевском дворце съездов?
— Вы просите погрома? — так же кротко, но с искренним любопытством спросила я.
— При чем тут погром! Послушайте, дорогая, у вас какие-то стародавние представления о России. Это объяснимо, конечно: когда вы уезжали в девяностом, в воздухе действительно пахло всякими неприятностями… Но сейчас Россия стала поистине демократическим государством…
Я проглотила еще одну ложку гречневой каши. Видит Бог, эта диета доктора Волкова требовала от пациента колоссального мужества.
— Ной Рувимыч… — сказала я. — На мой стол ежеутренне кладут пачку вырезок из российских газет, этим занимается специальный человек. Каждое утро я читаю своеобразные новости, несколько однобокие, правда, — этого демократического государства. Подожженные синагоги… оскверненные кладбища… ну, и прочие мелочи еврейских будней великой страны.
— Вы не правы! — воскликнул он горячо. — То есть правы в чем-то, без сомнения. Но и то правда, что наш мэр стоит на страже законности. И вот уже много лет мы проводим наши праздники в самых престижных местах столицы!
Он подозвал Кюхельбекера, тот прискакал, Клещатик молча как-то щелкнул пальцами, что-то нарисовал в воздухе, — юноша пылкий через долю минуты примчался с бутылкой вина. Ной Рувимыч с досадой поглядывал на мою тарелку, все еще полную, что лишало его возможности предупредительно спросить: — еще гречки?
У меня же мгновенно испортилось настроение. Я понимала, я уже понимала все его строительные и дипломатические усилия: праздники официально числились за моим департаментом, то есть технически относились к моему бюджету. А я бы предпочла тратить бюджет своего департамента на другие цели.
— Я принесу вам кассету нашего прошлогоднего Праздника Страны. Мы проводили его в Лужниках. Грандиозное зрелище! Семь тысяч народу! Мы с Эсфирь Диамант специально написали песню — «Скажи мне душевное слово»… — Она исполняет ее довольно часто… Стихи наши, совместные… Не приходилось слышать?
Я помотала головой, глотая еще одну ложку гречки.
— Словом, пора уже готовить программу… Мы привлекаем звезд эстрады. В этом году у меня родилась замечательная идея — устроить праздник на ледовой арене.
— Зачем? — промычала я, уткнувшись в тарелку.
— Как — зачем?! В пропагандистских целях: гигантское ледовое шоу!
— В Израиле нет льда, — угрюмо заметила я. — Что вы собираетесь пропагандировать?
— Но это же грандиозно: представьте себе — выезжает пара фигуристов и вывозит на арену огромный флаг Израиля! Такого еще не было, а?
Я отодвинула тарелку. Он заметил это и заторопился:
— Мы еще успеем обсудить наш будущий праздник. А вот насчет вашего семинара по искусству — где вы собираетесь его проводить? Я могу предложить замечательную базу. Дом отдыха «Пантелеево».
Я вздрогнула. Вспомнила угрожающе расширенные Яшины глаза.
— «Пантелеево»?! Ни в коем случае! Только не «Пантелеево»!
Я даже не пыталась вообразить ужасное это место. Я полностью доверяла Яше.
Ной Рувимыч поднял брови, понимающе улыбнулся.
— Дело в том, — сказала я торопливо, — что цель нашего семинара-пленэра — это создание литографий на библейские темы. Следовательно, это работа художников с литографскими камнями, которых нет нигде, кроме как в доме творчества… Технологический процесс такой, понимаете? Сначала художник рисует специальным литографским карандашом или краской, в состав которой входят жиры. Потом печатник протравляет кислотой готовый рисунок на камне, так что сам камень протравлен, а рисунок остался, затем специальным валиком наносит краску для печати, накладывает бумагу и сдавливает ее прессом…
