Людмила Петрушевская - Черная бабочка (сборник)
Они пришли, посмотрели, кивнули и заплатили за полгода, и Д. уехал в обетованную страну.
Забегая вперед, надо сказать, что в следующее свое посещение родины Д. наведался в эту квартиру — и вместо тесной кухни, прихожей и комнаты в восемнадцать метров он увидел огромный кабинет, увидел замечательный евроремонт, офисные столы с вычислительной техникой и жалюзи на раскаленных окнах!
В этот приезд бабы опять отдали ему деньги за полгода вперед, причем все коммунальные услуги сами оплатили за эти же полгода, за свет, воду, газ и телефон — и счастливый богач, бездомный бомж Д. поселился на даче у своей общительной сослуживицы, которая на этот месяц уехала отдыхать и была рада аккуратному и непривередливому постояльцу, ему было поручено поливать газон, ухаживать за цветами и кормить котопса Якова, существо полосатое, дикое и свирепое, блестящего мышелова. Гладить его можно было только веником, голую руку, даже с едой, он способен был цапнуть. Д. быстро завоевал уважение кота Яши, и тот по собачьей привычке даже шлялся с ним гулять.
Выяснилось, к слову сказать, что бывшие коллеги уважали Д. за его педантизм, аккуратность и верность слову. И затем Д., передаваемый из рук в руки, провел еще два месяца по другим адресам, ухаживая вместо хозяев за оставленными собаками, котами, птичками, бабушками и кактусами.
Сезон дождей на его новой родине закончился, можно было ехать.
К матери он не наведывался и даже ей не звонил.
А она не знала номера его мобильника, так что все было прекрасно.
Надо отметить, что за зиму и весну круг общения у Д. весьма расширился, он и на родине теперь ездил в гости, ужинал в кафе с новыми знакомыми — это были друзья, приобретенные за те полгода, которые Д. провел в раю, временные посетители Эдема.
Д. там вел себя как гостеприимный хозяин этих мест, водил людей по храмам и архитектурным памятникам, возил в далекие места.
Образно говоря (да и фактически), он за это время частично сменил кожу, но не это было главное: таясь ото всех, Д. гордился своей новой жизнью, он воспринимал ее как огромное духовное событие, ни много ни мало.
Д. жил в бедной хижине почти на пляже, в кокосовой роще, он начал изучать быт и язык местных мужчин — контакт с женщинами (кроме проституток) тут был запрещен.
Он даже начал вести дневники, и наконец, после многих посещений храмов, в особенности тамошних лекарей и знахарей, он был допущен в другие сферы общения.
Попутно он стал питаться только сырым.
И то ли под магическим воздействием бесед с учителями, то ли в результате такой радикальной перемены места и способа существования (и смены образа мышления) больной начал менять кожу, счастье.
Его постоянная замкнутость, его серьезность и неторопливость, неумение зарабатывать здесь пришлись как раз к месту. Учители его, правда, отличались еще и мягкостью, доброжелательством по отношению к любым посетителям.
Этого он тоже постепенно должен был набраться, терпения.
Поскольку Д. довольно часто принимал и гостей из России, то приходилось неохотно, через пень колоду, рассказывать о своей вере — не всем, а тем, к кому он чувствовал доверие, особо избранным.
Он не скрывал, что стал теперь ашвимитом. По обычаю храмовых прислужников он бесплатно раздавал приезжанцам тощие брошюрки, ничего не гнушался, то впрямую просил, а то намеками увещевал, что при посещении святынь надо вносить свою лепту на поддержание их.
Водил группы во внешние дворы, не пускал любопытных внутрь. Много заплатившим туристам он ночью все же давал возможность недолго постоять во внутреннем дворе.
Упоминал за чашкой чая, правда, скупо, о своих пеших странствиях по джунглям и горам Кампучии или Восточного Китая. Мог предложить — не всем — нефритовые и аметистовые скульптуры, копии детородного органа бога Ашвимы, символа всего зарождающегося в мире. Их надо было всегда носить при себе.
Платить предполагалось не Д., а храму, но он принимал деньги, если у людей уже не было времени, и скрупулезно их относил учителю.
Еще он рассказывал, в частности, о том, как протекает жизнь религиозных центров, о том, что когда туда идет поток молящихся, то это означает, что в храме вырос, появился, обосновался учитель, впоследствии святой, и если к нему тянутся пилигримы, паломники и последователи со всех концов мира, то тогда его называют «дуду», что означает старец и мудрец. И его жизнь, а особенно его кончина становятся для такого храма основой существования.
После ухода дуду остаются его мысли, собранные в брошюрки, которые охотно раскупают новые верующие. И чуть ли не спят на них, чуть ли не носят с собой везде, причем под одеждой. А уж изображение его и маленькие статуи распродаются очень хорошо.
Д. как раз был свидетелем жизни такого дуду и старался не пропустить ни единого дня — так что в конце концов был замечен и приближен. В частной беседе старец велел Д. вставать с рассветом, идти в лес и слушать птиц, это было главное условие. Слушать птиц и начать понимать их язык!
Старец настаивал на том, что именно птицы скажут самое важное, выдвинут главную мысль. Это будет мысль, за которой нет никаких вещественных образов, это будет пустая, наполненная вечностью мысль, и если ее удержать хоть ненадолго, к верующему может прийти главное, по сравнению с которым все остальное — просто пыль. Д. начал вставать затемно, шел в ближайшие заросли и, опустившись на колени в лесную труху, выслушивал сообщения ворон и непонятных тихих свистушек, а какая-то птица периодически орала человеческим голосом со сварливыми интонациями — «а, а, ааа!». Д. слушал все это с замиранием сердца, затем он шел к своему дуду и там безмолвно в самом углу храма сидел до ухода старца.
Каждый раз оставляя свою лепту.
Так проехало время, мощно тронулось, замелькали рассветы, птичьи проповеди, затем старец призвал его и велел голодать двадцать один день!
С огромной радостью уже порядком полегчавший Д. перестал есть вообще, и это оказалось важнейшим делом. Ничто другое кроме голода так не возвышает человека над самим собой, не делает из него бесплотное мыслящее «я».
Нечего и говорить, что Д. с честью выдержал это испытание, истощал, посветлел лицом, волосы его облетели, глаза ввалились в орбиты, огромные веки прикрывали зрачки, и губы облепили выступившие челюсти, и на лице поселилась вечная улыбка.
Правда, бывали разные случаи — когда, например, его настигала очередная группа соотечественников.
Эта толпа могла бы почувствовать себя сонмом избранных, удостоившись доверительной беседы с Д.
На самом же деле после вступительных слов (призванных внушить богатым мысль, что все здесь живут бедно, в нищете) и после того как он рассказал, что местные религии не изуверствуют, что всех новоприбывших осеняет целый пантеон богов, и каждый пришедший может найти себе веру по душе, но это еще не всё; нет церковной иерархии, нет центра, куда надо сдавать выручку, но все храмики живут своей жизнью, и уж сколько притечет паломников на поклонение, столько и пойдет на поддержание служителей веры — после всего этого следовало как бы косвенное указание на то, что каждый визит в храм необходимо завершать подношением, только тогда и будет некоторый результат. Монах не стесняется протягивать пустую плошку!
