Юрий Поляков - Парижская любовь Кости Гуманкова
Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, а потом, сжав в руке банку, как булыжник, он двинулся в мою сторону. Нет, сначала он что-то сказал женщине, и она сразу изменилась в лице. А вот мальчик, слышавший те же слова, глянул на меня без всякого интереса. Диаматыч подошел ко мне вплотную. Банка в его кулаке сплющилась, и мокрая лампасина тянулась вдоль брючины. Губы у него-дрожали, словно он хотел зарычать, приоткрывались, и я заметил, что верхние зубы у Диаматыча пластмассово-белые, а нижние – желтые и выщербленные.
– Все-таки выследил, филер проклятый! – задыхаясь от ненависти, проговорил он,– Шпион… Сексот… Стукач… Доносчик…
Сосредоточившись на разнообразии слов, обозначающих в русском языке эту древнюю профессию, я поначалу не въехал, что в данном конкретном случае сказанное относится непосредственно ко мне, а когда понял, то от удивления не смог вымолвить ни звука.
– Это вас не касается! – продолжал он, но уже не так кровожадно.– Это мое личное дело! Почему вы всюду лезете? Я честный человек! Я член партии! Почему я не могу увидеть женщину, которую люблю… любил…
То, что Диаматыч никакой не глубинщик, я понял сразу, как только увидел в руках у парнишки киборга, но то, что у этого старого марксоведа и энгельсолюба здесь, в Париже, есть любимая женщина, было настолько ошеломляющим, что я снова не нашелся, что ответить.
– Я знаю, вас специально ко мне приставили! – снова оскалился Диаматыч.– Вы меня нарочно со своим дружком подначивали! Кололи? Да?Радуйтесь, раскололи… Теперь медаль получите! А я ее все равно должен был увидеть… Мы девять лет не виделись! Мальчик уже вырос, а я ему игрушку купил… Вы должны меня понять! Вы же тоже коммунист… У вас ведь в КГБ все коммунисты? Да? – И он с жалобной надеждой посмотрел на меня.
– Я не из КГБ.– Ко мне наконец вернулся дар речи.
– А откуда? – почти с ужасом спросил он.
– Из вычислительного центра «Алгоритм».
– Понятно,– обреченно кивнул Диаматыч.– Товарищ… Простите, не знаю вашего звания, что мне за это будет?
– Трудно сказать…
– Прошу вас, скажите правду!
– Кто эта женщина? Только сразу и честно! – строго спросил я, подражая какому-то чекисту из какой-то детективной многосерятины.
– Она была моей аспиранткой,– с готовностью сообщил Диаматыч.– Но я не мог развестись с женой… Потом она уехала к родственникам… Сюда… Я тоже мог уехать с ней… Но для меня Родина…
– Да бросьте… Я же сказал, что не из органов…
– Да, разумеется! – закивал он, давая понять, что правила конспирации им поняты и приняты к исполнению.– Что мне за это будет?
– Оставаться не собираетесь? – глядя ему в переносицу, спросил я.
– В каком смысле?
– В смысле политического убежища…
– Что вы! – возмутился он и вспотел.– У меня в Москве жена полупарализованная… Что я говорю! Я родину никогда не продам…
– Ясно! – сурово перебил я.– Это меняет дело. Вашу ситуацию в рапорт включать не буду. Женщина. Ребенок. Это мы донимаем. Такие же люди, между прочим…
– Спасибо! – вздохнул Диаматыч, и глаза его замутились ожиданием слез.
– Сегодня уже поздно. Даю вам десять минут на окончание разговора и прощание. Завтра разрешаю вам сходить к ним в гости. Ненадолго!
– Спасибо…– заплакал он.
– Прекратите! На нас смотрят! – одернул я, поражаясь своей почти профессиональной суровости.– И запомните: мы здесь не встречались. Работаю я в вычислительном центре «Алгоритм»!
– Да… Конечно… Я понимаю… Ваша работа очень важнаяМы все должны помогать!
«Боже мой,– думал я, возвращаясь в отель.– Как, оказывается, просто и сладко быть судьей ближнего своего, как это легко и азартно – карать или миловать по своему усмотрению и видеть в глазах испуг, вызванный одним-единственным словом твоим, одной-единственной усмешкой, одним-единственным жестом! Не-ет, если жизнь ни разу по-настоящему не искушала тебя, нельзя гордиться чистотой своей совести… Как нельзя гордиться тем, что, родившись в Москве, ты не „окаешь“… Но что он нашел в этой очкастой аспирантке, не понимаю!»
Поднимаюсь в свой номер, после мучительных колебаний я решил поскрестись в дверь Аллы. Послышались шаги, а потом шепот:
– Кто там?
– Это я…
– Кто «я»? – уточнила Алла, явно издеваясь.
– Я, Костя…
– Ах, Костя… Тебе что-нибудь нужно?
– Поговорить…
– Поговорить? Ты со шпагой?
– Не-ет…
– Тогда спокойной ночи!
XIV.
Утром, нежась в постели, я наблюдал, как Спецкор истязает себя гимнастикой, и с грустью думал о том, что все мои мускулы давно пропали без вести под слоем жирка, а вот он буквально весь состоит из отчетливых мышц и напоминает гипсового человека-экорше, рисовать которого мне приходилось в школе. И вообще, наверное, Спецкор относится к женщинам, как собиратель букета к степным цветикам: захотел – нагнулся и сорвал, не захотел – мимо прошел.
– Послушай, сосед…– начал я.
– Слушаю…– отозвался он, изо всех сил упираясь в стену, точно желая ее сдвинуть с места.
– А ведь Диаматыч не глубиюцик…
– А я тебе с самого начала говорил…
– Послушай, сосед…
– Слушаю…– ответил Спецкор, становясь на голову.
– Ты свою француженку долго уламывал?
– Фу, Костя! – возмутился он, пребывая в антиподском положении.– Ты, наверное, хотел сказать – обольщал?!
– Ну, обольщал…
– Довольно-таки долго… Если бы я не знал французского, вышло бы гораздо быстрее… Слова – это время…– отвечал он, страдая от перевернутости.
– А ты не боишься, что у тебя из-за нее неприятности будут?
– Нет. Ради Мадлен я готов на все! Ф-у-у…– Спецкор кувырком воротился в исходное положение и начал делать самомассаж.
– Тогда нам нужно договориться…– осторожно приступил я к щекотливой теме.– Если ты… Ну… Понимаешь?
– Понимаю. Если я соскочу… Да?
– Да. Соскочишь. К Мадлен. Меня, естественно, будут допрашивать!
– Опрашивать…
– Ну, ладно – про тебя расспрашивать… Что я должен говорить?..
– Вали на меня, как на мертвого! – разрешил Спецкор. Он закончил самомассаж и направлялся в ванную.– Говори, что я производил впечатление человека, беззаветно влюбленного в родину, и что мое предательство – для тебя огромное потрясение, второе по силе после родового шока, когда ты высунулся в жизнь и крикнул: «У-а!»
За завтраком дружно выпытывали у Гегемона Толи, как ему жилось в замке у аристократов. Он скупо рассказывал про гараж с десятком автомобилей, про винный погреб, способный в течение месяца поддерживать нормальную жизнь нашего районного центра, про гардеробную, где можно заблудиться в шубах и дубленках…
– Ох! – только и смогла вымолвить Пипа Суринамская.
