Галина Щербакова - Год Алены
Она не плакала уже тысячу лет.
Ни когда умерла мама… Кира…
Она не плакала от злости, когда уходила из журнала.
От ненависти, когда разводилась с Евгением.
От страха, когда болела Дашка.
Теперь вот заплакала от встречи с отвергнутым ею родственником.
Какие-то сошедшие с рельсов эмоции… Нервные клетки, потерпевшие крушение…
Ночью выпал первый снег и скрыл всю осеннюю грязь. Много ли надо человеку? Была в белизне какая-то магия. Люди не хамили друг другу в транспорте, некоторые даже улыбались.
Нина стояла у шторы, ожидая, когда выбегут старухи, радовалась снегу, зиме, но что-то тревожило ее. Радость без причины (какая причина – снег?) – это всегда опасность, что жизнь хочет тебя надуть. И предлагает маленькую радость перед большой пакостью.
Как тихо стало у них дома с тех пор, как уехала Алена.
– Вывели козу, – ворчала свекровь.
Но Нина видела: ей тоже стало не хватать живой природы, какой была эта баламутка Алена. Она даже бегать стала хуже. Нина видела – куда-то делся этот бодрый сине-олимпийский натиск. Люди теперь не смотрят ей вслед так, как раньше: во дает, старуха! А как-то жалеючи, сочувственно. И Евгений перестал к ним приходить, пришел как-то, сели они втроем, а говорить не о чем… Так и промолчали весь вечер, пялясь в телевизор.
– Ты же не сойдешься с ним? – прямо спросила свекровь, когда он ушел.
– Сколько можно? – вздохнула Нина.
– Ну и нечего ходить, – сказала свекровь.
Нина ездила к Дашке, но дочь встречала ее без энтузиазма. Не плохо, нет… Но не было между ними тех теплых отношений, о которых мечтала Нина. Не было даже общего разговора, пусть глупого, пустого, но от которого делается спокойнее. Наоборот. Все вроде в порядке, посидели, чаю попили, поцеловались на прощание, а сердце щемит, щемит…
Короче говоря, засобиралась Нина к Алене. Помня Аленины привычки, купила бутылку вина, набор пирожных, явилась. В Куниной комнатке – яблоку негде упасть, полон дом гостей.
– Ой! – взвизгнула Алена. – Ой!
Что там Нинины дары? На столе стояли заморские бутылки, на большом блюде громоздились трупики крохотных птичек. Ни курица, ни баран, ни корова, разделанные для продажи, не вызывали у Нины таких мыслей, а эти бывшие воробьи (рябчики! рябчики!) смотрелись как трупики.
Нина старалась сесть так, чтоб их не видеть. Но это было весьма трудно сделать на Куниной территории. Получалось, что она все время пялится в окно. Алена подскочила:
– Теть Нин! Ничего не случилось?
– Нет! Нет! – успокоила ее Нина. – Просто я по тебе соскучилась.
Алена горячо ее поцеловала.
– Да, забыла сказать. Тут к тете Куне один дядька приходил. Важный такой. Разговаривая, шляпу снял.
Почему Нина решила, что это Сергей Плетнев?
– Я сказала, – продолжала Алена, балансируя на одной ноге, – что она уехала. Когда будет – точно не знаю. Спросила, что передать, он сказал: ничего, спасибо.
Она отошла, наступила кому-то на ногу, захохотала, потянулась к гитаре, пролила чей-то бокал, взвизгнула, короче, вела себя как нормальная живая природа, клетки которой не забыли своих прямых функций.
* * *Всю дорогу Куня лежала, повернувшись лицом к стенке. Благо попутчики оказались неназойливыми. Каждый был при своем деле. Девица внизу читала что-то не по-русски, делая в блокноте пометки. Верхние мужчины спали, напившись вина. Так что можно было лежать и думать. Конечно, если бы можно было не думать, было бы лучше. Но так не получалось. Сейчас Кунины мысли были только об одном – о мальчике Вите, восьми-девяти лет, с острыми лопатками и вырезанными гландами. Господи, как бы любила она его внука! Ничего бы для него не пожалела. Своим бы считала, потому что по всем человеческим законам он и был бы ее. Это к нему – будущему – отправляла она тогда Сереженьку, это для него, неродившегося, продавала за бесценок свои вещи. Внук был бы оправданием всей ее жизни. Из-за него не повисла она тогда на шее у Сереженьки, не выбросила письмо с адресом. И вот теперь – сын. Другая семья, другая жена.
Не вернулся он к Куне. Забыл ее напрочь. И любовь забыл. И себя забыл тогдашнего. Тридцать с лишним лет прошло. Это же пол человеческой жизни…
Разламывалась Кунина голова. Умирало от горечи и обиды сердце.
Не могла Куня простить Сергею Никифоровичу Плетневу его молодую жену. Первый раз в жизни Куня испытывала испепеляющую ревность, но догадайся кто об этом, она бы под поезд кинулась, не смогла бы пережить. Потому и уезжала, что боялась разоблачения. Нины боялась. Та все в глаза ей вглядывалась, будто чувствовала. Не доведи Господи, узнала бы, что она, старая уже женщина, ревнует, как девчонка, ненавидит его молодую жену, что за мужниными рубашками следить не умеет. Ненавидит этот их благополучный дом, к которому все на машинах, все на машинах…
… Как она его тогда вела из метро! Он тротуара боялся… Как она его мыла в их громадной изжелтевшей ванне. Воды горячей не было. И она носила ведрами из кухни. Поставит на газ одно греться, а другое уже в деле, выплещет первое, потом бежит за вторым… Моталась туда-сюда, туда-сюда… Пальцы обожгла… Лечила его чирьи… По всей спине были… Лук пекла… Потом им всю его спину обкладывала.
Год они были вместе. Год она из него войну выгоняла.
Куня так дернулась, что девица перестала читать и спросила, что с ней.
– Озябла, – сказала Куня глупость: в вагоне дышать было нечем.
Дашка явилась без звонка, но с оглушительной новостью.
– А ты знаешь, – с порога сообщила она, – отец, наверное, будет разъезжаться со своей мадам. Ему, конечно, обломится комната в коммуналке, не больше…
– С чего начинал – к тому вернется, – ядовито сказала свекровь. – Набегался…
– А чего бы вам тоже не съехаться на старости лет? – сказала Дашка. – Теперь модно жениться на первых женах.
Свекровь в упор посмотрела на Нину.
Странный это был взгляд. Взгляд сочувствующей женщины, а не заинтересованной в благополучии сына матери. А так как Нина была сбита с ног новостью (хотя, собственно, почему? Ушел же Женька от нее, почему бы не уйти от другой?), то ей требовалась «нейтральная среда для концентрации», и она упрекнула свекровь, что, мол, нечего по-жлобски подливать кипяток в старую заварку, а надо заварить свежий чай. Плохо сказала, склочно. Дашка внимательно посмотрела на одну, на другую, вздохнула горестно и, как мудрая женщина, сменила тему.
– Вадима Петровича тут встретила. Он квартиру получил в шиковом районе. Даже поглупел от радости.
– Это ему нетрудно, – ответила Нина.
– Мама! – возмутилась Дашка. – Если я что помню из школы, то лишь его уроки… Ты всегда к нему была несправедлива.
