Наталия Терентьева - Чистая речка
Я вышла из электрички на Тушинской, зашла в метро, доехала до Кольцевой линии, сделала пересадку, потом еще одну. Вокруг было слишком много народу. Это приблизительно, как когда все наши набиваются в раздевалку у душа. Но там все свои. А здесь – чужие, много нерусских, много странных людей, непривычно одетых. Парень с выбритыми висками, на которых сделана цветная татуировка; пожилая женщина с голыми ногами, в шортах, веселая, читает газету на иностранном языке; два подростка с так низко спущенными штанами, что я смогла прочитать на ярко-зеленой резинке трусов у одного – Sport. Вообще, очень много, слишком много вокруг людей, и все знают, куда едут. Молчат, слушают музыку, читают, переписываются в телефонах, сосредоточены, многие угрюмы, почти никто не смеется и не улыбается, кроме той женщины, которая смеялась, читая газету…
Сердце у меня стучало. В один момент мне показалось, что я пропустила станцию. Я понимала – если я сейчас потеряюсь, мне придется подходить к дежурному в метро, та вызовет полицию, и вместо намеченной цели я попаду в детскую комнату полиции, откуда меня с позором препроводят обратно в детский дом. Мне совершенно этого не хотелось. Поэтому я постаралась сосредоточиться, больше никого не разглядывать, внимательно слушала объявления, какая следующая станция, еще раз прочитала, где делать пересадку, и, наконец, вышла на улицу на станции «Кунцевская». Нашла остановку автобуса.
Стало уже холодать. День был ясный, но даже изо рта шел пар. Вчера-то днем было тепло… Я порадовалась, что надела не туфли, а утепленные ботинки, которые как раз на прошлой неделе мне выдала завхоз. Я не хотела их брать, они некрасивые, ни в какую не хотела, но она настояла: «Вот задницу подморозит тебе, сама прибежишь!» Я смеялась – при чем тут задница, это же ботинки, а не теплые штаны, но она наругала меня и ушла. Завхоз у нас добрая. Она плохо видит, ходит в очках с очень толстыми линзами, от этого у нее странный вид, как будто неправильное лицо, под очками – слишком маленькие пронзительные глаза с белесыми ресницами. Но она всегда замечает, когда кто-то вырос, сама подбирает вещи. Мальчики, особенно маленькие, вообще ведь не соображают, в чем они ходят. Могут летом надеть теплый зимний свитер, а зимой – легкие ботинки, которые тут же промокают. Ходят грязные, рваные, меняются то и дело вещами, не замечают, что брюки стали им до щиколоток или рукава совсем короткие.
– Почему не в школе? – поинтересовалась женщина в пушистой меховой накидке. Я даже загляделась на ее накидку. Надо же, такая дорогая вещь, а она не в автомобиле, а в обычном автобусе вместе со мной едет.
Я оглянулась на всякий случай. Ну да. Меня спрашивает, больше не кого.
– Я… к маме еду.
– А мама в больнице, что ли?
Я неопределенно кивнула. Когда можно не врать, я стараюсь не врать. Иногда это просто невозможно. Люди не хотят слышать твоей правды, она им не нужна, они будут заводиться и мучить себя и тебя до тех пор, пока ты не соврешь что-нибудь понятное и подходящее им.
– Ясно, – вполне доброжелательно улыбнулась женщина и стала разглаживать целлофан на букете цветов, который был у нее в руках.
Вот черт, а я как раз хотела у нее спросить, когда мне выходить. Остановки не объявляли, у меня было записано название остановки, но как узнать, какая она будет по счету? Правда, называется она как раз «Кунцевское кладбище», но пока ничего похожего на кладбище я за окном не видела. Высокие дома, вот в таком похожем доме мы с мамой жили… У меня еще сильнее забилось сердце. Как похоже… Не наш ведь это дом! Наша станция метро называлась по-другому… Вот автобус въехал на огромный длинный мост, потом дорога резко закруглилась, и мы съехали на боковую улицу. Какой интересный мост…
– Сумку держите, – посоветовала женщине в накидке ее соседка. – У меня такие вот детки из сумки достали кошелек. Я еще на них смотрела, жалела… А потом – р-раз, и кошелька нет! А там – и пенсионное, и социальная карта, и денег шесть тысяч было!
Я отвернулась. Какие «такие детки»? Что, по мне видно, что я из детского дома? Я как-то не так одета? Или у меня «такой» взгляд? Может, спросить?
– Вот-вот, сразу отвернулась, понимает!.. – не успокаивалась женщина.
Та дама в накидке что-то ей негромко сказала, на что она отреагировала шумным вздохом и не очень приличным замечанием.
Я повернулась к ней.
– Да, я из детского дома. Но воровать у вас ничего не буду, не переживайте. И вообще ничего воровать не собираюсь.
– Зачем вы так? – сказала дама в накидке своей соседке, укоризненно качая головой. – Хорошая девочка, сразу же видно.
Я встала, потому что увидела схему на стекле у водителя. Там же обозначены все остановки! Вдруг я уже проехала! Я заметила впереди на улице невысокое строение, около которого были выставлены цветы в высоких вазонах, венки… Дальше у забора стояли еще венки.
– Это кладбище? – спросила я у водителя.
– Кладбище, – кивнул он. – И дальше будет кладбище. Тебе какое надо? Троекуровское?
– Нет… – растерялась я. – Кунцевское.
– Так на Кунцевское надо было на прошлой остановке выходить. Ничего, пройдешь назад пешком, здесь недалеко.
– А что, автобус теперь по-другому идет? – вскинулась женщина, которая меня защищала от своей соседки. – Я тогда тоже проехала.
– Да стройка же везде, перерыли… – откликнулся кто-то из пассажиров.
Я вышла на следующей остановке, та дама в накидке – тоже.
– Подожди, вместе пойдем! Тебе же на Кунцевское? – чуть задержала она меня.
Я кивнула.
– Кто у тебя там? – продолжала спрашивать она.
Я не очень хотела разговаривать. Но мне неудобно было не ответить.
– Мама.
Дама быстро и сочувственно взглянула на меня.
– Я поняла… Вот ты куда к маме ехала… А у меня дочь. У тебя более естественно. Хотя ты слишком маленькая еще. Сколько тебе?
– Четырнадцать. Скоро будет пятнадцать.
– А моей было девятнадцать. На мотоцикле поехала с другом. Я еще радовалась – какая у меня смелая дочь, вот я бы никогда не отважилась мчаться по Москве на мотоцикле с бешеной скоростью… Вот и приехали. Я два года провела в больнице, жить не хотела. Там меня кормили насильно, кололи глюкозу… Потом вышла, вроде ничего, жить снова начала. Но жизнь уже как-то не так пошла.
Женщина говорила так просто, спокойно, как будто рассказывала: «Вот белый дом, в нем четырнадцать этажей, нет, шестнадцать, а вот – желтый, в нем восемь подъездов и двенадцать этажей, в каждом подъезде – лифт…»
– Ну, а ты? Правда, из детского дома?
– Да.
– А где он? В Москве?
