Эдуард Лимонов - Палач
— Как вы относитесь к только что созданному независимому польскому тред-юниону «Солидарность»? — выстрелил Боб из самого крупного орудия. — Вы думаете, «Солидарность» имеет шансы на успех?
Оскар с завистью посмотрел на увлеченно беседующих о чем-то своем Сюзен и Женевьев и позавидовал им. Спокойно разговаривают, может быть, об удовольствиях секса, или о новой коллекции тряпок, созданной с помощью Женевьев, или о книге Сюзен. Его же угораздило родиться поляком, и вот на каждом парти и обеде к нему неизменно пристают с глупейшим состраданием или скучнейшими неграмотными суждениями о Польше, почерпнутыми из популярных дешевых газет. «Шит!»
— Я считаю, что люди, создавшие «Солидарити», — а кое-кого из них я знаю, с несколькими учился вместе в университете, — такие же демагоги по природе своей и так же хотят власти, как официальные лидеры, управляющие сейчас страной, хотят удержать эту власть, — сказал Оскар и сменил ногу. То есть он сидел в кресле миссис Вудъярд, положив левую ногу на правую, а теперь оказался сидящим, положив правую ногу на левую. Переменив ногу, он стал смотреть чуть в сторону от лица Боба Картера, давая тем самым как бы отбой неинтересному ему разговору.
Не тут-то было. Профессиональный журналист не дал ему выйти из беседы.
— Разве вы не хотите, чтобы в Польше была демократия? — спросил Боб Картер подозрительно.
— А почему вы решили, что я люблю демократию? — ответил вопросом на вопрос Оскар, всерьез начиная злиться.
— Потому что вы убежали из недемократической страны на свободный Запад, в страну демократическую, — парировал Картер.
— Знаете, мистер Картер, — Оскар усмехнулся, — я обладаю странной особенностью не доверять общепринятой терминологии и ее штампам. Для меня социальные системы и в Польше, и в Соединенных Штатах именно и есть демократия, то есть системы, при которых лучше всего живется массам, «демосу» — посредственному большинству, угнетающему талантливое меньшинство. Конституции обеих стран говорят о народе едва ли не в религиозных терминах…
— Если демократия и там и тут, с чем я никак не могу согласиться, и вы демократию ненавидите, то зачем вы убежали из Польши? — враждебно спросил Картер.
— Для моих личных целей эта страна подходит мне больше, чем Польша, — спокойно объявил Оскар и уточнил: — Специфика моей профессии… — При этих словах Оскар заметил, что прислушивающиеся сейчас к разговору Сюзен и Женевьев улыбаются. Женевьев смущенно. При дневном свете и в гостиных Женевьев стеснялась специфики Оскаровой профессии.
Сюзен Вудъярд удалилась, вызванная горничной в обеденную комнату, а Оскар вдруг неожиданно для себя добавил, как бы подводя итог, разговору:
— Простите, Боб, вы ожидали от меня привычных вам и потому приятных подробностей об ужасах жизни в стране социализма, но о них вы сможете услышать от любого другого поляка. Многие мои соотечественники расскажут вам то, что вы хотите услышать, в обмен на ваше внимательное сострадание, пару дринков и даже только за то, что вы работаете для «Нью-Йорк таймс».
Боб недоуменно посмотрел на Оскара и пожал плечами. Может быть, он и возразил бы что-нибудь Оскару, но, к счастью, появившаяся вновь хозяйка дома объявила, что обед подан, и они встали, отчего их, шестерых, оказалось неожиданно много, и перешли в обеденную комнату.
4Стены обеденной комнаты писательницы также оказались густо увешаны картинами. Оскару почему-то понравилось, что своим картинам Сюзен Вудъярд не уделяет особого внимания, некоторые были даже и без рам, и почти все были работами неизвестных наивных художников. Оскару всегда нравилось наивное искусство, и он одобрил вкус Сюзен. Около десятка самых больших картин принадлежали кисти одного художника и изображали сценки из жизни женского монастыря. На одной картине монахини, голые до пояса, мылись у поставленного на козлы длинного корыта, а надзирательница с кнутом в руках, закатав рукава, стоя рядом, следила за их поведением. На другом полотне надзирательница наказывает провинившуюся монахиню — хлещет веником из прутьев по широкому белому заду…
Оскар решил было, что на наивного художника несомненно оказал влияние дешевый популярный современный садизм, но, приглядевшись к картинам внимательнее, обнаружил, что они не современные, но старые, скорее всего середины прошлого века. Было маловероятно, чтобы американский наивный, и очень наивный, порой грубо-неумелый художник знал что-либо о садизме как таковом. Скорее, его восприятие мира было таким же мрачным, как и черно-зелено-желтые полотна, намалеванные им…
Оскара посадили за стол рядом с Женевьев, справа от него поместился симпатичный ему Пьер. Оскару все более и более казалось, что Пьер — любовник Сони Бетти. Он решил впоследствии спросить об этом Женевьев.
За обедом Боб Картер уже не приставал к Оскару, но сменил польскую пластинку на французскую и доебывал Женевьев и Пьера, оказавшегося корсиканцем. «Слава богу! — думал Оскар. — Я могу наконец помолчать и послушать других». Оскар затих, и его общение с людьми за столом ограничилось тем, что он наливал вино Женевьев, она всегда просила его об этой услуге, когда они отправлялись обедать к людям, чьим мнением она дорожила, не хотела, чтоб ее считали алкоголиком. Еще Оскар отвечал на несложные вопросы горничной, с очередным блюдом в руках обходившей время от времени периметр стола, или самой Сюзен Вудъярд, положить ли ему очередной кусок мяса или еще одну мясистую, в масле, зеленую ветку брокколи.
— Да, пожалуйста, — говорил Оскар и вежливо улыбался. Он решил, что никто уже не сможет сегодня вывести его из равновесия. Оскар не позволит этого никому.
9Обед закончился сыром и десертом на французский манер, и после этого они перешли опять в гостиную.
Держа в руке большой бокал с полоской коньяка на дне его, Сюзен Вудъярд присела рядом с Оскаром, забравшимся в самый дальний конец уникального дивана, подальше от Боба Картера.
— Я прошу прощения за несносный журналистский темперамент Боба. Надеюсь, вы не обиделись, Оскар? Я много раз просила его, чтобы он не смел брать интервью в моей гостиной.
— Нет, я нисколько не обиделся. — Оскар нагнулся и поднял с пола свой бокал с коньяком. — Однако сознаюсь, что беседы на польскую тему не доставляют мне никакого удовольствия. Политика повергает меня в ужас, поляком я не хочу быть, если я и поляк по крови, то по культуре я космополит. Куда более всех польских проблем меня интересует, с кем я окажусь в постели сегодня ночью.
— С Женевьев конечно, — позволила себе ответить дружески Сюзен, автор эротического бестселлера. — Она от вас в восторге.
