Дмитрий Правдин - Хирург возвращается
— Пал Палыч, — снова говорю я, — смею напомнить, что рак — это опухоль. И если бы она выросла до таких размеров, то уже образовалась бы кишечная непроходимость со всеми сопутствующими осложнениями. А мы этого не видим.
— Ну и слава богу! Получается, рак протекает без кишечной непроходимости, значит, растет не в просвет кишки, а наружу! И все, хватит меня агитировать! Делайте КТ. Если исключите рак — пожалуйста, подпишусь где угодно и дам наркоз! И всё на этом!
— Томограф? Конечно, работает! — печально отвечает на мой вопрос молоденькая девушка-врач, отвечающая за работу этого прибора.
— Отлично! — радуюсь я. — Нам бы посмотреть больного с подозрением на воспаление желчного пузыря.
— А почему не хотите сделать УЗИ?
— Делали уже. Очень скверно видно, специалист — молодой парень, пока еще плохо разбирается. А нам необходимо исключить опухоль правой половины ободочной кишки, по УЗИ он ее не видит. Поможете?
— Я тоже пока не очень в животах разбираюсь. Вот голову еще могу посмотреть…
— Нет, спасибо, голову нам не надо, нам бы живот изолировано глянуть.
— Простите, — девушка опускает взор, — я только три месяца здесь работаю. Я же чистый рентгенолог. Компьютер у нас в больнице только полгода установили, и на нем еще никто толком и не работал. Я проучилась в Петрозаводске только по голове и шее. Говорила главному врачу, что и живот, и все остальное нужно отдельно учиться смотреть, обещал еще раз отправить на учебу. Если вы разбираетесь, то давайте посмотрим вместе.
— Увы, я тоже не обучен этой премудрости!
— А я думала — вы везде дока! — язвит заведующая хирургией.
— С чего вы взяли? — пожимаю я плечами. — Честно признаюсь: в КТ не силен, всегда ориентируюсь лишь на его описание. В компьютерных снимках полный профан. Так что, Зинаида Карповна, раз с КТ номер не прошел, дальше будем ожидать результатов вскрытия?
— Какого еще вскрытия?
— Обычного, патологоанатомического. А если родственники пациента напишут заявление о неоказании надлежащей помощи, то и судебного.
— Вы уверены, что там холецистит? — она поднимает на меня уставшие глаза.
— Ну, на сто процентов не уверен, но оперировать его необходимо без промедления. ГПУ мне подсказывает, что мы на верном пути.
— Что подсказывает? Какое такое ГПУ?
— Глаз! Палец! Ухо! ГПУ. Раз нет компьютера, приходится прибегать к старым испытанным способам диагностики: осмотр, пальпация, аускультация.
— Ясно. ГПУ, надо же! Хорошо, пойдемте в реанимацию, я сама поговорю с Мокрецовым.
Не ведаю, что она там говорит Пал Палычу: я в это время сижу на посту реанимационного отделения у постели больного и заполняю необходимые документы. Только через двадцать минут они, порядочно взвинченные, выходят из кабинета заведующего реанимацией, и Пал Палыч обреченно спрашивает:
— Ну, где тут надо консилиум подписать? Тут, что ли?
— Подаем больного в операционную, или…
— Никаких «или»! — прерывает меня Зинаида Карповна. — Подавайте в операционную, и точка! А персонал я предупрежу.
— Доктор, а куда вы собрались? — преграждает мне путь дородная тетенька в белом халате.
— Туда, — указываю я в сторону дверей с надписью «экстренная операционная». — Нельзя?
— Да, это операционная, и вам в таком виде туда нельзя.
— Как нельзя? Я — оперирующий хирург! У меня пациент на операционном столе уже в наркозе…
— Переоденьтесь, а потом милости просим!
— А я только что переоделся, — я демонстрирую только что надетый медицинский костюм, тщательно выглаженный заботливой сестрой-хозяйкой хирургического отделения.
— В своем в операционную нельзя! Переодевайтесь!
— Дмитрий Андреевич, — догоняет меня Григорий Петрович, — что вы с ними так активно спорите? Переоденьтесь в наш больничный операционный костюм, и дело с концом…
— И где же его взять? — саркастично интересуюсь я у молодого хирурга.
— Где и всегда берем, в предоперационной. Пойдемте, я вам покажу.
Григорий Петрович приводит меня в небольшую уютную комнату, расположенную здесь же на этаже. На ободранной желтой кушетке аккуратной стопкой возвышаются чистые и, вы не поверите, выглаженные операционные робы!
— Выбирайте любую, тут разные размеры, — не без гордости говорит мой провожатый.
— И что, у вас на каждую операцию все хирурги переодеваются в свежий костюм? — дивлюсь я, разглядывая стопку медицинской одежды. Видно, что не новое, но выстиранное и отутюженное до стрелочек.
— Да, а что вас так удивляет? У нас и бахилы, и колпаки с масками надевают чистые, выстиранные, перед каждой операцией.
— Ничего, если не считать того, что у нас в Питере каждый хирург идет оперировать в повседневной робе и колпаке, в своей маске, а никаких бахил нет и в помине.
— Как — в повседневной? — пришел черед изумляться Григорию Петровичу. — В своем костюме идут на операции?
— И в костюме, и колпаке, и обуви! Иногда маски одноразовые выделят, но не так часто, как хотелось бы. Так что у вас здесь самый настоящий оазис медицинского благополучия, в смысле оснащения. Честно признаться, я такого давно не встречал. Пожалуй, только в юности, во время работы в ЦРБ на Дальнем Востоке.
— Дмитрий Андреевич, вы сейчас серьезно говорите или шутите? — Григорий Петрович с подозрением смотрит на меня. — Чтоб в огромной больнице врачи оперировали в своих костюмах и обуви? Виданное ли это дело?
— Увы, мой юный друг, не шучу. Это, к сожалению, суровая реальность. Скажу по секрету — сколько там работаю, столько этот бардак и существует. Мы уже привыкли к нему и считаем это в порядке вещей. А к вам, видишь, приехал — и с непривычки сразу в глаза бросилось. Оказывается, не везде так все плохо.
— Не может быть!
— Григорий Петрович, для вас это на самом деле открытие?
— То есть вы серьезно говорите? — улыбка исчезает с лица моего визави.
— Григорий, я серьезен, как никогда! Признаться, я сам не могу взять в толк, почему нас не обеспечивают всем необходимым: операционными костюмами, бахилами, колпаками, масками и прочими атрибутами хирурга. Могу только предположить, что деньги, выделенные на все это добро, уходят куда-то налево. Мы же в России живем, сами понимаете.
— А почему тогда у нас обеспечение не хромает?
— Опять могу только догадываться: у вас больница маленькая, операций выполняется не так много, легче отследить потраченные средства. У нас же в Питере вместо одной операционной, как у вас, существует целый пятиэтажный оперблок, и в день выполняется около пятидесяти операций.
