Владимир Файнберг - Второе посещение острова
Ибо так говорит Господь: когда исполнится вам в Вавилоне семьдесят лет, тогда Я посещу вас и исполню доброе слово Моё о вас, чтобы возвратить вас на место сие. Ибо только Я знаю намерения, какие имею о вас, говорит Господь, намерения во благо, а не на зло. Чтобы дать вам будущность и надежду. И воззовёте ко Мне, и пойдёте, и помолитесь Мне, и Я услышу вас.
Глава тринадцатая
Лишь несколько голубей, видимо, залетевших из парка мертвенно молчащего хосписа, слонялись вместе с чайками у воды. Даже Абдулы с его граблями ещё не было на пляже.
Первое утро, не отравленное мыслью о том, что после моря нужно тащиться на зубодрание.
«Вот было бы здорово, если бы Бог изменил порядок вещей, – думал я, выплывая из залива на вольный простор, – создал бы новый закон природы: человек после семидесяти начинает молодеть, превращается из старикана во взрослого, потом в юношу, затем в подростка, младенца… А разум, весь жизненный опыт сохраняются. Что Ему, Богу стоит! А потом цикл начинался бы опять с новыми зубами, новым здоровьем».
Не смейся, я плыл и молил Бога именно об этом.
Не хотелось мне ехать на «землю» Никоса, на этот пикник, да ещё с Люсей. Хотелось хоть этот день целиком провести без забот, одному, сходить наконец на свидание с Домом… Роковым образом каждый раз подстерегала какая‑нибудь суета, каждый раз был связан каким‑нибудь обязательством.
Подплыв к пляжу, я увидел Абдулу с его широкими граблями. Он глянул на меня, на крестик, болтающийся на мокрой груди.
— Ясос! – крикнул он издали, прервав свою работу. – Ортодокс?
Я кивнул. А когда оделся и проходил мимо него, Абдула доверительно сообщил:
— Многие ортодоксы такие же фальшивые христиане, как наши мусульмане, кто говорит, что верит в Аллаха.
Отец Александр Мень всегда утверждал, что христианство только начинается, что подлинных христиан пока что совсем немного. Но всё равно было обидно услышать от Абдулы справедливые слова. Хотя лично против меня он, кажется, ничего не имел.
И опять, едва я поднялся с пляжа к шоссе, как тормознул рядом Адонис на своей машине. Словно подстерегал.
Предложил подвезти до города. А когда я сказал, что тороплюсь к вилле, напомнил, что ждёт меня в гости, что у него сахарный диабет. Мне стало жаль этого экс–капитана.
— О’кей, кэптен! Завтра приду. Когда тебе удобно?
— В пять. Эвхаристо, мистер Владимирос!
…Никос уже ждал. Сидел с Гришкой на руках в гостиной, пока Люся моталась из гостиной в свою комнату, из комнаты на кухню, собирая необходимые для поездки на пикник вещи, детское питание.
— Как твои дёсны? – спросил Никос. – Заживают?
— Как будто. Кое–где побаливает. Фантомные боли бывших зубов. Никос, после моря я, как зверь, голодный. Успею хоть выпить кофе?
— Я готова! – объявила Люся, появляясь в дверях гостиной. На ней был коротенький сарафан с греческим орнаментом по краю подола, новая соломенная шляпка. Тоже с искусственными цветочками. На каждом плече висело по большой сумке. Никос забрал их у неё, пока она усаживала Гришку в коляску.
Выкатили к тротуару. Я запер дверь виллы, сел в машину рядом с Никосом, и мы поехали.
— Мой золотой, мой сладкий! – тетёшкала Люся младенца на заднем сиденье. – Сладкий мой! Сладкий!
— Инес до вечера готовила вкусные вещи для пикника, – сказал Никос. – Сейчас заедем за ней с девочками, и сразу на «землю». Мой отец узнал, что ты на острове. Он приехал из Волоса, чтобы тоже быть с нами. Привёз ящик поздних фиг, или смокв. Знаешь такой фрукт?
— Это инжир! – вмешалась Люся. – Безумно обожаю!
Машина ехала по шоссе, обгоняя цепочки любителей утренних пробежек. Они трусили в сторону залива Кукинарес, а мы свернули направо по грунтовой дороге, ведущей мимо холма, на котором одиноко стоял дом, где жил Никос.
У подножья ждали спустившиеся сверху Инес, обе девочки, сильно постаревший отец Никоса. Навстречу с радостным лаем кинулся Гектор. Беспокоился, возьмут ли его с собой.
Взяли. Набили сумками с припасами багажник. Сами тесно разместились в машине и двинулись в сторону гор.
Гектор тяжело сидел у меня на коленях. Чёрный, как пантера, с высунутым красным языком, которым он поминутно пытался облизнуть моё лицо. Я едва уворачивался. Гришка же, видя пса, рвался к нему с материнских рук, гукал и пускал пузыри.
— «Мухранули, мухранули, гимназистку обманули. Вай–вай–вай!» – распевали Антонелла и Рафаэлла, напоминали о себе, о нашем давнем знакомстве.
Наконец ковчег на колёсах свернул влево и, переваливаясь на ухабах, пополз вверх.
— Ещё не сделал свой путь, – время от времени извинялся Никос. – Сделать дорогу нужно много денег.
Дотоле молчавший отец Никоса произнёс какую‑то длинную фразу по–гречески.
— Что он сказал?
— Говорит, сам бы построил этот путь, если бы был моложе, – ответил Никос, осторожно выруливая на хлипкий мостик через речонку, вытекающую из ущелья.
Затея Никоса не осуществилась. Чем выше взбиралась машина в горы, тем больше открывался вид вниз на ущелье. Не перегороженное запрудой. Всё та же речка посверкивала под солнцем на его далёком дне.
Зато левый, пологий склон, принадлежащий Никосу, за девять лет преобразился. Наверху, близ края, под сенью деревьев стоял небольшой деревянный дом. Ниже по склону росли молодые деревца. Судя по отягощённым плодами веткам – лимоны, груши, персики и яблоня. Вокруг каждого деревца виднелись плотно уложенные камни – для того, чтобы дожди не смывали землю, очевидно, натасканную Никосом.
— Браво, Никос! – вырвалось у меня, когда он показал мне кусты цветущих у дома роз, бугенвиллею, ниспадающую с черепичной крыши огненно–красным дождём цветов.
Пока Инес с девочками и Люся разгружали машину, он хотел завести меня внутрь дома, показать комнаты, куда уже пошёл его отец, как послышался крик Люси:
— Пропала коляска! Нет Гришкиной коляски!
Мы вернулись к машине. Действительно, среди выгруженных из багажника вещей коляски не было. Не было её и внутри салона.
— Какой ужас! – занервничала Люся. – Английская коляска!
Никос, ни слова не проронив, сел в машину и уехал. Я пожалел, что не дал ему ключи от виллы. Хотя чётко помнил, что коляску с Гришкой вывозили на тротуар к машине.
— Ничего, – тихо сказала мне Инес, проходя мимо. – Пусть тебе будет хорошо, а не плохо.
Люся с ребёнком на руках расхаживала взад–вперёд по тропинке над обрывом. Антонелла и Рафаэлла потащили меня посмотреть на свои качели, на маленькую беседку, на место для костра, где возвышался на железных ногах мангал, на котором Инес уже раскладывала шампуры с нанизанным, замаринованным дома шашлыком.
— Тебе есть другая еда, мягкая, – улыбнулась она, отмахиваясь от прыгающего на неё Гектора. И что‑то строго сказала девочкам. Видимо, чтобы они не беспокоили меня.
Я действительно забеспокоился. Люся так нервно расхаживала с Гришкой по самому краю ущелья, что мне пришло в голову – кинется вниз. Не из‑за пропавшей коляски, конечно. Из‑за своей пропавшей богатой жизни. Несомненно, чувствует себя здесь, среди моих друзей, чужой.
Тебе будет странно это читать, но я вдруг почувствовал – становлюсь Люсей. Со всеми её комплексами.
Подошёл к ней, попросил:
— Дайте Гришку, посижу с ним в беседке.
— С какой стати?
— Видите, солнце? Голову ему напечёт. А в беседке тень.
— Сама могу побыть с ним в беседке. Благодарю за заботу.
Слава Богу, ушла от опасного места! А тут и Никос вернулся. С коляской.
Оказывается, Люся, усаживаясь с Гришкой в машину, забыла её на тротуаре перед виллой. Никто не украл.
— Прости меня, Никос, – сказал я.
— Ничего. Идём. Что‑то покажу.
Он повёл меня за пределы своей «земли» к одиноко стоящей старой оливе, возле которой лежал большой камень.
— Сейчас увидишь клад, – сказал Никос, с трудом отваливая его.
«Везёт на клады! – подумал я и, как это иногда бывает, в голову ударила совсем другая мысль: – И Россия, и греческий Афон находятся севернее острова. Как же гипотетический корабль с сундуком книг мог потерпеть крушение здесь, гораздо южнее?»
Ответа на этот вопрос я так никогда и не получил.
Никос засунул руку в чёрное отверстие среди мелких камней, вытянул оттуда какой‑то продолговатый предмет, обёрнутый несколькими пластиковыми пакетами. Улыбаясь, вручил мне. Предмет был довольно тяжёлый.
Я сбросил пакеты, содрал их. В руках оказалась литровая бутыль с этикеткой «Rossiyskaja gorkaja». Шестидесятиградусная водка, которую девять лет мы с Никосом почали на диком тогда склоне его «земли».
Судя по тому, что бутылка была почти полна, он с тех пор не выпил ни капли.
— Ты не пьяница, – сказал я, чувствуя, как во мне горячей волной поднимается любовь к этому человеку.
