Пол Остер - Запертая комната
— Полу тоже.
— Нет, не надо.
— Это еще почему?
— Потому что он засунет камень в рот и задохнется.
— Тогда что тебе привезти?
— Слона.
— В космосе нет слонов.
— Но ты же не летишь в космос.
— Да, правда.
— А в Бостоне наверняка есть слоны.
— Пожалуй. Ты какого хочешь, розового или белого?
— Я хочу серого. Чтобы был большой и в складках.
— Ну, этих-то полно. Тебе его завернуть или привести на поводке?
— Ты должен на нем приехать верхом, с короной на голове, как император.
— И кто же подданные моей империи?
— Маленькие мальчики.
— А императрица у меня есть?
— Конечно. Мама будет императрицей. Давай ее разбудим — знаешь, как она обрадуется!
— Нет-нет, не надо ее будить. Пусть это будет для нее сюрприз.
— Точно! Все равно она не поверит, пока сама не увидит тебя на слоне и в короне.
— Знаешь, как бы ее не огорчить. А вдруг я не достану слона?
— Ну что ты, пап. Конечно, достанешь.
— Почему ты так уверен?
— Потому что ты император, а император может достать все.
До Провиденса за окном лил дождь, а ближе к Бостону запахло снегом. По приезде я купил зонт и последний отрезок пути проделал пешком. Под мутно-серым небом пустынные улицы Саут-Энда выглядели мрачновато. Навстречу мне попались двое подростков, старый пьянчужка да несколько бродячих собак. На площади Колумба выстроился в ряд десяток четырехэтажных домов, отделенных от улицы булыжной площадкой. Номер девять был из них самый захудшшй — обшарпанный фасад, полуразвалившееся крыльцо, подпираемое досками. Однако за этой обветшалостью угадывалось былое величие и даже своеобразное изящество прошлого века. Я уже представил себе просторные комнаты с высокими потолками, эркеры и лепнину, но увидеть это ; мне не было суждено, так как дальше передней меня не пустили.
На парадной двери обнаружилось ржавое полукольцо, и, когда я его покрутил, раздался этакий слабый сип умирающего. Немного подождав, я повторил сомнительный эксперимент. Ни ответа, ни привета. Я осторожно толкнул дверь — она оказалась незапертой. Секунду помедлив, я переступил через порог. Справа от большой прихожей я увидел лестницу с балюстрадой красного дерева, слева — двустворчатую дверь, которая, предполагаю, вела в гостиную, и перед собой — еще одну закрытую дверь, скорее всего в кухню. Постояв в нерешительности, я было решил подняться по лестнице, но в этот момент в двустворчатую дверь как будто тихо постучали и, кажется, даже что-то сказали. Я повернулся и замер, ожидая продолжения.
Тишина. И вдруг, шепотом, тот же голос:
— Здесь.
Я подошел к двустворчатой двери и приложил ухо к щели.
— Это ты, Феншо?
— Забудь это имя. — Голос зазвучал отчетливее. — Я запрещаю тебе произносить это имя.
Человек за дверью, можно сказать, вшептывал слова мне в ухо. Казалось, я слышу не только прерывистое дыхание, но и стук его сердца.
— Открой дверь, — сказал я. — Открой дверь и впусти меня.
— Не могу, — прозвучало в ответ. — Придется говорить так.
Теряя терпение, я стал дергать дверную ручку:
— Немедленно открой, или я сломаю дверь!
— Нет, — твердо сказал голос, и я окончательно уверился, что это Феншо. Я бы и хотел, чтобы на его месте оказался какой-нибудь самозванец, но не стоило себя обманывать. — У меня в руках пистолет, — продолжал он, — нацеленный в тебя. Если ты войдешь, я выстрелю.
— Я тебе не верю.
— Тогда слушай.
Он слегка отодвинулся, и в следующее мгновение раздался выстрел, после чего с грохотом посыпалась штукатурка. Пользуясь моментом, я приник к щели, но кроме серенькой полоски света ничего не увидел. А затем человеческое тело перекрыло и ее.
— Допустим, ты вооружен и не желаешь показываться мне на глаза, — сказал я. — А где доказательства, что ты именно тот, за кого себя выдаешь?
— Ни за кого я себя не выдаю.
— Поставим вопрос иначе. Откуда мне знать, что я говорю с тем самым человеком?
— Придется поверить мне на слово.
— После всего, что было, ты хочешь, чтобы я тебе верил?
— Ты пришел, куда надо, и я тот самый человек. Мне нечего к этому добавить.
— Кажется, кто-то хотел меня видеть.
— Я хотел с тобой поговорить. Это разные вещи.
— Может, не будем придираться к словам?
— Я просто уточняю, о чем шла речь в письме.
— Не стоит испытывать мое терпение. В любую минуту, Феншо, я могу отсюда уйти.
В ответ раздался возмущенный удар кулаком в дверь.
— Никакого «Феншо»! Раз и навсегда заруби это себе на носу!
Я молчал, чтобы не спровоцировать новый приступ гнева. Мне показалось, что мой собеседник, отойдя в глубь комнаты, стонет или, может быть, всхлипывает. Я ждал, сам не знаю чего. Через какое-то время я снова ощутил дыхание возле своего уха:
— Ты еще здесь?
— Да.
— Извини. Не слишком удачное начало.
— Имей в виду, я пришел только потому, что ты меня об этом попросил.
— Да, и я благодарен тебе за это.
— Может, объяснишь, зачем ты меня позвал?
— После. Есть еще темы.
— Например?
— Разные события.
— Я тебя слушаю.
— Ты пойми, я не хочу, чтобы ты меня ненавидел.
— Сейчас этого нет. Было время, когда я тебя действительно ненавидел, но потом это прошло.
— Сегодня мой последний день, и я должен был услышать это от тебя лично.
— Ты все это время жил здесь?
— Последние года два.
— А до того?
— В разных местах. За мной охотился этот человек, приходилось часто переезжать. Против своей воли я стал заядлым путешественником, хотя предпочел бы тихо ждать, пока истечет мое время.
— «Этот человек» — Квинн?
— Да. Сыщик.
— Он тебя настиг?
— Дважды. Сначала в Нью-Йорке, потом на юге.
— Почему же он солгал нам?
— Испугался. Я дал ему понять, что его ждет, если он проговорится.
— Мне так и не удалось его разыскать, он бесследно исчез.
— Это не имеет значения.
— Как тебе удалось от него избавиться?
— Я развернул ситуацию на сто восемьдесят градусов. Я сделался его тенью. После Нью-Йорка, когда я просочился у него сквозь пальцы, это превратилось для меня в игру. Я его заманивал, подбрасывал разные улики, наводил на след. А в решающий момент он попадал в расставленную ловушку.
— Умно.
— Скорее глупо, но у меня не было выбора. В противном случае меня бы притащили назад на аркане, а потом обращались бы, как с помешанным. Я себя презирал за эти дурацкие хитрости. В конце концов, он делал свое дело, и мне было его искренне жаль, а жалость, особенно собственная, вызывает у меня отвращение.
— Ну а дальше?
— Я боялся, что мои уловки однажды не сработают и меня сцапают, поэтому я бежал и бежал, даже когда в этом уже не было необходимости. Я провел в бегах целый год.
— Где же ты скрывался?
— Я же говорю, на юге. В теплых краях. Передвигался пешком, спал в парках, избегал людных мест. Ты себе не представляешь, какая это огромная страна. Два месяца я провел в пустыне. Одно время жил в шалаше по соседству с индейским племенем пуэбло. Совет старейшин разрешил мне поселиться на территории резервации.
— Сочиняешь.
— Я рассказываю свою историю, а верить или не верить — это уже твое дело. Думай что хочешь.
— Дальше.
— Однажды в штате Нью-Мексико я зашел в дорожную забегаловку. На стойке кто-то оставил газету. Так я узнал, что вышла моя книга.
— Ты был удивлен?
— Я бы употребил другое слово.
— Какое же?
— Раздосадован. Расстроен.
— Не понимаю.
— Я был раздосадован, потому что книга дрянь.
— Не автору судить о собственном творчестве.
— Дрянь, можешь мне поверить, как и все, что я написал.
— Отчего ж ты тогда ее не уничтожил?
— Я не мог от нее оторваться. Это, согласись, еще не делает ее хорошей. Ребенок не может оторваться от своих какашек, но это не повод устраивать над ними ритуальные пляски. Отправления организма — личное дело каждого.
— Тогда почему ты взял с Софи обещание показать мне твои рукописи?
— Чтобы ее ублажить. А то ты сам не знаешь! Это был невинный предлог, главной же целью было устроить ее личную жизнь.
— Тебе это удалось.
— Еще бы. Я ведь отправил ее не к первому встречному.
— Ну а рукописи?
— Я был уверен, что ты их выбросишь. Мне не могло прийти в голову, что кто-то воспримет их всерьез.
— Но книга вышла, и что же ты сделал?
— Вернулся в Нью-Йорк. Глупее не придумаешь. Я был выбит из равновесия и немного потерял голову. Эта книга заманила меня обратно, вернула на круги своя. Я уже не мог жить так, словно моих рукописей не существует.
— Я думал, что ты умер.
— А что тебе еще оставалось? Это только укрепило меня в мысли, что Квинн мне больше не помеха. Зато я столкнулся с худшей проблемой. Тогда-то я и написал тебе первое письмо.
— Ты поступил жестоко.
— Я был зол на тебя. Я хотел, чтобы ты страдал. Чтобы ты вместе со мной прошел через все круги ада. Я опустил письмо в почтовый ящик и тут же пожалел об этом.
