Дэвид Мэмет - Древняя религия
И тогда столкнувшись с этой проблемой, мы говорим: «Я знал, что сегодня пойдет дождь. Мне следовало взять зонт!»
Но тогда в конце-то концов, почему ты его не взял?
Почему человек, утверждающий, будто у него был не просто выбор, а нечто большее, ибо помимо возможности выбирать он обладал Высшим Знанием, почему такой человек не взял зонт? Да просто он не знал, что пойдет дождь, вот почему. «Ага, — возразите вы на это. — Но ведь некий наблюдательный человек, скажем сельский житель, который понимает… Если небо… погода… Он-то наверняка мог знать, что скоро будет дождь!» — Раввин пожал плечами. — Так почему же он не захватил зонтик?
Он посмотрел на Франка с таким выражением, будто говорил: «Я человек бесхитростный, беззащитный. И сейчас я стою перед вами совершенно безоружный. Вы можете делать со мной все, что хотите».
— Ну и где тут правда? «Ага, — скажете вы. — Но могли быть и контраргументы, чтобы не брать зонт». Действительно, их можно найти всегда. Человек посмотрел на небо. Предположил, что может пойти дождь. И решил не обременять себя зонтом. Или, скажем, зонт был убран, а он очень торопился и не помнил, где его искать. Или чувствовал, что зонт слишком старый и выглядит неважно, а у него важная встреча… Вы понимаете, о чем я? — Раввин сделал паузу и продолжал: — Или наоборот, зонт был слишком уж изящным… — Он поискал слово. — Слишком элегантным… И человек подумал, что эта вещь будет смотреться неуместно в обществе тех людей, с которыми он намеревался встретиться в тот день.
А может, он вообще хотел себе же сделать хуже.
Тут раввин воздел руки, будто говоря: «Разве мы не взрослые люди, чтобы бояться таких предположений?»
— Может, он с кем-то повздорил и стыдился этого. И, подумав, что пойдет дождь, пришел к следующему выводу: «Я знаю лучший путь, но сознательно выбираю худший», пожелав тем самым причинить себе неудобство, реализовав таким образом ненависть к самому себе. Впрочем, возможно, ни одно из этих предположений в действительности не верно, и он просто очень хотел показать, что имеет власть над силами природы, которым на самом деле вынужден подчиняться. Кто знает? Вопрос остается: если у него был выбор, почему он его не сделал? Если выбора не было, зачем утверждать обратное? Человеческий мозг создан для того, чтобы сравнивать.
Он помолчал. Потом вздохнул и вынул из нагрудного кармана пиджака пачку сигарет. Протянул ее Франку, тот кивнул и взял сигарету.
Раввин тоже взял одну и вынул из кармана спичку. Потом положил обе руки на стол, зажав спичку между пальцами правой руки. Посмотрел вниз, на смятую пачку, лежавшую между ним и Франком.
Франк взглянул на раввина.
«Как может нееврей понять еврея?» — подумал он.
В тюремной библиотеке пахло старой бумагой. Через окно в комнату прорвался запах разогретой на солнце хвои. Раввин уронил спичку на стол. Потом поднял ее, царапнул по оборотной стороне столешницы, закурил сам и дал прикурить Франку.
— Вы сказали, что в тот день вам был знак, «видение», предупреждавшее: идти на фабрику не следует. Так, может быть, вам и не надо было туда идти? — Он пожал плечами. — «Что есть мечта? Что есть видение? Что есть реальность?» Я думаю, это вопросы для мирского ума. Понимаете меня? А что будет после того, как вы познаете все реальное? Во-первых, кому вы это расскажете? А во-вторых, сделает ли это вас счастливее? И наконец, нужно ли такое знание для служения Богу?
Мучайте себя, если хотите. Но факт заключается в том, что вы все-таки пошли в тот день на фабрику. Тут не следует задавать вопроса: «Не был ли этот знак плодом моего воображения?» Скорее надо спросить себя: «Плодом чего является само мое воображение?»
БИБЛИОТЕКАНо допустим, существовала богиня Немезида.
И могло ли быть так, что человек получил наказание не за то, что он богаче других, а за то, что он осознавал это?
И что же, ему следовало поступить, как учит христианство, и отдать все свое имущество бедным?
Сами христиане так не поступали, хотя им это предписывала религия. Так обязан ли это делать еврей?.. Но если от него этого не требовалось, тогда за что его наказывать?
А внутренний голос твердил: «Ты слишком богат».
Но ведь есть много, очень много людей известных, и они куда богаче, чем он. «Черт возьми, — думал он, — конечно же они намного богаче. Я вовсе не богат. Меня что же, наказывают за то, что я не умираю с голоду? Не я определял размеры жалованья и количество рабочих часов, и неподалеку от нашей фабрики есть места, где с девушками обращаются гораздо хуже…»
«Нет, сегодня время не тянулось мучительно долго, — писал он жене. — И здешний распорядок дня мне нравится. Я уверен, что апелляция будет удовлетворена, и пишу это не для формы. Не тщетная надежда водит моим пером и не вера в то, что когда-нибудь добро и разум восторжествуют и в человеческих делах воцарится равновесие — такое тоже может случиться, но, не исключая подобной возможности, я все-таки не настолько наивен, чтобы полагаться на нее.
Нет. Я верю, что апелляция будет удовлетворена, потому что чувствую существование некоего ритма в человеческих взаимоотношениях. Ритм этот заметен и в политике, и в бизнесе, и в любой другой области общественной жизни. Я вижу, как жестокость и насилие внезапно вызывают к жизни свои противоположности — так волна разбивается о скалу, цены на акции без видимой причины взлетают вверх, или на пустом месте появляется новая мода.
Жестокость порождает свою противоположность. И поспешное принятие решения, не основанного на фактах (как в нашем случае), со временем неизбежно должно привести если не к равноценному, то хотя бы к ощутимому откату в другую сторону, то есть к точно такой же ничем не обоснованной симпатии (которой, конечно, я буду очень рад).
Я чувствую это, как человек чувствует изменения в атмосферном давлении — за неимением других индикаторов. Такие перемены в отношениях между людьми мы ощущаем животным инстинктом, и я знаю, что в данном случае все так и произойдет.
Уже сейчас я наблюдаю, как меняется ко мне отношение тюремщиков и, что еще важнее, других заключенных, которые мало-помалу перестают относиться ко мне с неописуемым презрением, которое выросло из врожденного предубеждения, и начинают видеть во мне человека.
Может, я все это придумываю, но все же — нет, это не так. Буквально вчера один парень здесь рассказывал анекдот, и, когда я собрался отойти, чтобы они не подумали, будто я, не будучи приглашенным, желаю присоединиться к их группе, он сделал знак (едва заметный, но явно адресованный мне), что я могу остаться.
И я остался. С благодарностью. Это не мелочь. Напротив, из подобных вещей и соткана наша жизнь.
Все это возвращает меня к Джиму, а именно к инциденту, который произошел около года назад. Может, больше. Хорошо, пусть будет год. Он уходил с работы, и я пошутил… (Кстати, была суббота. Усмешка судьбы? Нет? Это важно? Скорее всего, нет, но как я мог не обратить на это внимание? Никак не мог.)
Я пошутил, что он как будто очень торопится уйти, как пошутил бы, наверное, с любым другим служащим. А кто не рад уйти? В субботу все торопятся домой. Я понимаю это, я принимаю это. С чего им задерживаться на работе дольше, чем оговорено по контракту? И я… Я бы не сказал, что „заглянул себе в душу“, скорее просто обратил внимание на тот факт, что своей шуткой вовсе не имел в виду ничего дурного, хотя, возможно, мое положение начальника сделало ее неуместной.
Так вот, я в шутку сказал, что у него, наверное, большие планы на вечер, и заметил, как он прищурился и явно подумал, что я на что-то намекаю, хотя, видит Бог, у меня и в мыслях такого не было. Он ушел сильно раздраженным. Получалось, будто мое положение позволяет мне отпускать такие шутки, которые ему как подчиненному не дозволены, и попытайся он так пошутить, это закончилось бы для него наказанием, возможно, серьезным наказанием. И хотя я ни в коем случае не хотел его оскорбить, было заметно, что он явно разозлился и запомнит этот случай.
Один человек как-то написал, что нанимать надо осмотрительно, а увольнять без раздумий. Мол, если мы заподозрим, что работник когда-нибудь доставит нам неприятность, лучше уволить его сразу, заплатив любую неустойку, предусмотренную договором, но следует выгнать его вон, пока его отношение к нам… (И конечно, наше отношение к нему, ибо кто из нас возьмется утверждать, что полностью лишен подозрительности? Подозрительность — это неподъемный груз, это тягостная тревога: „Проявится его буйный характер или нет?“ — ну и тому подобное.)… одним словом, такого работника надо увольнять сразу, сколько бы это ни стоило, потому что в итоге это все равно будет дешевле. Ведь если мы знаем либо подозреваем, что он может доставить неприятности, то это подозрение само по себе есть неприятность, которой не место в хорошо поставленном деле.
