Йенс Шпаршу - Комнатный фонтан
Звуки, которые я вызвал к жизни, звонком назвать было весьма затруднительно. Это были скорее орбитальные ультрасигналы, звучавшие хотя и приглушенно, словно издалека, но все же довольно жутковато.
Дверь отворилась: госпожа Мануэла. (Я думаю, что это был, если можно так выразиться, ее творческий псевдоним. Называя ее этим именем, я не разглашаю поэтому никаких тайн. Тем более что гражданское имя этой особы мне неизвестно.)
Итак, госпожа Мануэла. Она посмотрела на меня.
Под этим взглядом я весь непроизвольно как-то сжался. А как она посмотрела на украшавшую меня коробку! Я счел за благо незаметно передислоцировать ее в тыл, то есть за спину, пытаясь одновременно вынести корпус вперед, поближе к незнакомке, используя собственное тело в качестве живого подвижного щита между коробкой и дамой.
— Прошу, не стойте на пороге, — пригласила меня наконец войти госпожа Мануэла уже знакомым мне голосом, который, признаться, на телефонном расстоянии звучал как-то роднее и ближе.
Я протиснулся мимо госпожи Мануэлы, которая, как я теперь увидел, заполняла собою значительную часть проема, и очутился в прихожей. Мама дорогая! У меня отвисла челюсть: обстановка тут была один к одному как на космическом корабле из детского сериала «Enterprise».
Госпожа Мануэла заперла дверь и в ту же секунду одним рывком (этот звук до сих пор стоит у меня в ушах) избавилась от пояса, который держал в узде ее халат, или мантию, или что там на ней еще было надето: наружу выехали отдельные участки тела, задрапированные местами изодранным в клочья мундиром, и заиграли в холодном мерцающем синеватом свете. На лиловом торчащем соске болтался хищно растопырившийся орден. Облегающие сапоги-ботфорты сверкали адской чернотой. И вообще… Вообще…
Ясное дело, я сразу смекнул, куда меня занесло. Я даже улыбнулся несколько смущенно, или, во всяком случае, попытался это сделать, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Моя задача была теперь, не выходя за рамки деловой беседы, быстренько прояснить недоразумение, которое свело нас, и…
Не хочу вспоминать, как — не успел я рта раскрыть — мадам огрела меня невесть откуда взявшейся плеткой и тут же, несмотря на мой решительный протест, стеганула еще, потом еще, приговаривая: «Вот так, вот так, хорошо, вот как нам хорошо», а я, как последний придурок, вцепился в свою коробку, за судьбу которой я, по непонятным причинам, беспокоился больше всего, тем более что мне действительно чуть не пришлось ее лишиться, когда после вопроса «А что это у нас там в коробочке такое, какие маленькие шалости?» последовала попытка отобрать у меня ее силой, чего, конечно, я не допустил, оказав яростное сопротивление, будто речь шла о моей собственной жизни; как я выкрикивал одну и ту же фразу: «Ну это верх всего!» — и был по-своему прав; как на мои решительные действия госпожа Мануэла развернула еще более широкую атаку, обрушив на меня весь арсенал пыточных средств, изощренность которых, кажется, не имела пределов, в чем я убедился на собственной шкуре, ибо на каждое мое «Нет!», «Да отстаньте вы от меня, наконец!» она отвечала чем-нибудь новеньким, так что временами я не выдерживал и, оставив всякое сопротивление, с тихим стоном валился без сил, отдавая себя на растерзание; как я на ее неожиданный вопрос «Неужели не нравится?» ответил упорным молчанием, после чего, загнанный в угол, приготовившись к неминуемой гибели, в последнюю минуту вспомнил нужные слова — «лицензия на трудовую деятельность» и «полиция», услышав которые госпожа Мануэла сразу угомонилась и на какое-то время пришла в себя; как наступила временная передышка, которую я поспешил использовать для запоздалого объяснения причины моего нахождения в этом помещении, на что мадам тут же запахнула халат; как мы стояли, тяжело дыша, друг против друга, оба в растерянности, — такого у нее еще никогда не было, заверила госпожа Мануэла и добавила, что ей страшно неловко, а потом вдруг рассмеялась; мне же было не до смеха, тем более что она вдруг посерьезнела и сказала: «Но свое я все-таки отработала, не в полном объеме, конечно, но…», на что я ответил: «Да, разумеется, вне всякого сомнения!». И чтобы положить конец этому затянувшемуся представлению, выложил сто марок (четверть того, что я заработал в Ютербоге!), после чего она вдруг засомневалась, правильно ли она меня поняла и не затеял ли я тут какую новую игру, а я постучал себя по лбу, давая ей понять, что у нее, наверное, не все дома, и, радуясь тому, что еще легко отделался, выскочил как ошпаренный из комнаты…
В носках! Я обнаружил это только в коридоре и тут же рванул обратно, чтобы забрать свои ботинки у госпожи Мануэлы, которая уже собиралась броситься за мной вдогонку.
Мне тошно вспоминать, как я потом все не мог отдышаться и долго стоял у машины, уткнувшись лбом в прохладный, мокрый от дождя металл, с ужасом думая, как мне теперь смотреть в глаза Пятнице… Хорошо еще, мне удалось спастись от ошейника, а ведь он был на волосок от моей шеи, и только моя стойкость и грозный рык, к которому мне пришлось прибегнуть как к последнему средству устрашения (поскольку на каких — то этапах битвы мне заклеивали рот пластырем!), избавили меня от удавки.
Дополнительные сведения по поводу этого эпизода содержатся в Книге учета. в записи от того же числа, сделанной мною дрожащей рукой, что видно по неровному почерку. Глубокой ночью, сидя на краю приятно холодящей ванны, я обработал исполосованную спину чудодейственной присыпкой и, оставив раны подсыхать, пристроился с Книгой учета на стиральной машине, чтобы записать по свежим следам свои мысли: «Я всей душой готов принять самые невероятные повороты жизни, любые ее отклонения, во мне нет ханжества, могу сказать я о себе, я современный человек, но все-таки: как можно по доброй воле, за здорово живешь (точнее за сто марок = четверть ютербогской прибыли) дать отодрать себя как Сидорову козу-нет, это у меня просто не укладывается в голове! Спасибо! Я не дам над собою так измываться! И довольно об этом, дураков больше нет!»
Этой ночью мне очень не хватало Юлии.
На следующее утро медленно пробудившееся к жизни тело по кусочкам восстанавливало в памяти, перебирая нанесенные увечья, пережитые муки. Я тоже постепенно приходил в себя, хотя на тот момент не очень понимал, куда это я попал…
Когда я наконец соединил кое-как вместе дух и тело, разобравшись с грехом пополам со всеми своими семью чувствами, я понял: с постели мне не встать. От боли я готов был вылезти из собственной кожи. Я попытался сделать первое движение, откинул простыню и, бросив прощальный взгляд на мои бренные останки, со стоном снова опустился на подушки.
Я пролежал в постели до середины дня, хотя мне и лежать было невыносимо больно. Мои размякшие мозги были не в состоянии породить ни единой мысли, кроме, пожалуй, одной-единственной, вокруг которой все, собственно говоря, и крутилось и от которой у меня самого голова уже шла кругом: послать всё к черту! На фиг. Всё…
Послышалось жалобное дребезжание телефона, потому что звонком это назвать было нельзя. Господи, сделай так, чтобы это была не Юлия, только бы не Юлия! Хотя это наверняка Штрювер…
Это был Болдингер. Шеф. Собственной персоной.
Я попытался сесть в постели.
Он сообщил мне, что очень доволен моей работой, что слышит обо мне поразительные вещи…
— Коллега Штрювер сообщает о вас такие чудеса!.. Так держать! Нужно смотреть вперед, а не назад! Мало ли что там в прошлом, правда, господин Лобек? Вперед и только вперед!
После чего он решил убедиться, что я его понимаю. Вы действительно понимаете, что я имею в виду?
— Да, конечно. — Чего тут понимать, ничего сложного.
— Ну и замечательно, — сказал он. — Отлично. И потом, не исключено, что в ближайшее время восточный сектор у нас возглавит (тут он сделал маленькую паузу)… господин Лобек.
— Нет, — сказал я.
— Да, — сказал он.
Я застонал.
— Конечно, такое дело нужно хорошенько обдумать. Это привнесет известные перемены в вашу жизнь, и для семьи это будет непросто. Лучше всего, обсудите всё спокойно сегодня вечерком со своей женой.
— Ммм… да, конечно, — ответил я, — прямо сегодня вечером, очень даже было бы кстати, хорошая идея, очень удачно, да.
— Ну, вот видите, — рассмеялся Болдингер, — вы уже начали свыкаться с этой мыслью, правда? И кстати, я понимаю вас гораздо лучше, чем вам это кажется, на- мно-о-о-го лучше. Скажите, господин Лобек, а вам известно, где я родился?
(Какое мне дело до его личной жизни?)
Нет, я не имел понятия, где он там родился. Наверное, в каком-нибудь экзотическом месте. В Рио-де-Жанейро? В Шанхае? Или в Риге?
— Пирна, — выдохнул наконец Болдингер из трубки. — Я тоже с того берега.
Я удивился.
Я осторожно принял снова горизонтальное положение, чтобы мне удобнее было слушать — одновременно обрабатывая без лишнего шума раны — историю империи Болдингеров.
