Михаил Гиголашвили - Экобаба и дикарь
— Мачо очень любит помидоры. Все скучает, что они тут ненастоящие.
— Потому и потентен, сама говоришь. А наш европейский секс ненастоящий, потому что овощи голландские ядовитые и всякую генную хрень едим. Ты бы посмотрела, какие овощи и фрукты в Египте!.. И всё стоит полдоллара. Классно! Ну почему ты не хочешь с нами поехать в Карлсруэ?.. А, понимаю, тебе сейчас не надо, тебя сейчас двое обслуживают, понимаю… Или, пардон, даже трое — Юргена забыла, — съязвила она.
— Юрген сейчас в Канаде. И очень даже хорошо, у тебя столько же.
— Их надо использовать. И помни, дурочка: умные женщины всегда делают винегрет из правды и лжи, поэтому они неуловимы. Тут правды поубавить, тут лжи доложить — и готово! Резвись с кем хочешь, только по-умному! В сексе ум тоже важен. Впрочем, иногда у мужика в голове пусто, а в яйцах — густо. Или наоборот: в голове густо, а в яйцах пусто. Ладно, не скучай, диско у вас там хоть есть?.. Тогда всё в порядке. Больше оптимизма, детка! Мы круто погуляем в Карлсруэ! Пока! — и повесила трубку.
Круто!.. Классно!.. Крыша едет!.. Потрясно!.. Обалденно!.. Мне такие слова не нравятся, я стараюсь обходиться без них, хотя они иногда очень к месту, а многие, кроме них, ничего и не понимают.
Вот дура!.. Два любовника!.. А вообще-то было бы очень неплохо… Трое — это уже слишком. Это что же — из постели не вылезать?.. Ну а двое — это другое дело… У многих же мужчин — и жена, и любовницы. Почему же это у нас должно быть по-другому?.. Мачо — старый муж, а Курт — молодой… Они так дополняют друг друга!.. И почему нельзя быть и с одним, и с другим?..
Надо поговорить с Куртом и всё ему сказать. Поймет — поймет, нет — что же делать?.. Я скажу ему, что у меня есть любимый человек и так просто я расстаться с ним не могу. И не желаю. Это несправедливо, все должны быть в равных условиях. Пробное время тоже должно быть для всех. Теперь с Куртом надо сделать пробу. Посмотрим. Если скандалить начнет — очень жаль, один мачо у меня уже есть, второго не надо. А если воспримет тихо и спокойно и захочет второе место занять — тем лучше, сохраню и его, и зверя.
Этот выход показался самым простым и разумным. Курт должен понимать, что я не монашка, что у меня кто-то есть, что с этим надо считаться. Вообще иногда мне кажется, что эти восточные новые немцы ни о чем, кроме денег и карьеры, не думают. Как он противно оживился, узнав, что моя мама работает в банке, а у отца есть свой химический цех!.. Так и заюлил, засуетился!.. Было противно на него смотреть. И через каждые десять слов Бога поминает, а сам наверняка атеист, как они все там, за стеной.
Вот зверь о Боге не любит говорить, а как накинулся на какого-то русского эмигранта, с которым вначале пил водку, а потом поскандалил?! Эмигрант кричал: «Да какое кому вообще дело, что мы две тысячи лет назад казнили какого-то одного своего предателя?» А зверь погнался за ним с кухонным ножом и бежал пол-улицы, пока не подвернул ногу. Прохожие испугались, а когда узнали, в чем дело, испугались еще больше.
Мысли о звере не дают покоя все эти дни. Я хотела не думать о нем — и не могла: всякая потешная ерунда лезла в голову и отвлекала от главного: что делать?.. Даже видела его во сне: будто мы на концерте Карлоса Сантаны, и концерт уже закончен, зал опустел, мы стоим вдвоем обнявшись, и тут из-за динамиков появляется Сантана, коренастый, в расписном халате и банных шлепанцах, с повязкой на лбу, маленький, с жилистыми руками и копной курчавых волос. Он свистит нам, показывает пальцами знак победы «V», и эти два пальца вдруг начинают удлиняться, как рожки громадного насекомого…
…В полутьме не разобрать, который час. Ставни закрыты. Я потянулась включить лампу. Вдруг на лицо скользнуло что-то прохладное и легкое — словно птица провела крылом. Я в ужасе отшатнулась, в панике зажгла свет. Это было его письмо, которое я читала ночью. Это было невыносимо тяжело. Это была пытка
— всё переживать с самого начала…
Я зажгла свет и взяла с полки шкатулку, где хранила его письма. Начала просматривать их… Вот первые… Тогда он еще пытался словами, на расстоянии, удержать меня от мужчин. Я невольно усмехнулась, перечитывая абзацы: «Ты молода и думаешь, что впереди много встреч с родственными душами, но их, поверь, окажется не так уж много — много меньше, чем ты ожидаешь…», «Не разменивайся, будь осторожна…», «Шлюх используют, но не уважают…», «Сила женщины — в ее скромности…», «Истинная красота таится в молчании, а дешевая подделка вопит и кричит…», «Достойная женщина не должна быть доступна…», а один раз даже прислал анкету, где надо было птичками ставить ответы.
Потом все советы и анкеты кончились. Очевидно, он понял, что все это не имеет смысла, и стал писать по-другому: «Делай что хочешь, твои отношения с другими людьми меня не касаются», «Наши отношения — это только наши отношения», «Ты — сама по себе, я — сам по себе». Да, писал и говорил он всегда так, а вот когда я пытаюсь рассказать ему что-то, то поднимает шум и грохот. А я вместе с ним посмеяться хотела, больше ничего… Подумаешь, перс!..
Что ему, жалко, что я развлеклась немного?.. Не по-дружески даже как-то… Сам говорит, мы друзья, а запрещает, как отец, брат или муж (хорошо еще, что отец мне ничего никогда не запрещал, брата у меня нет, а насчет мужа посмотрим).
То просит: «Рассказывай всё о себе, я всё хочу знать», — а как что-то скажешь, так скандал. Что же делать?.. Это у него любовь так проявляется, по-дикому…
Сам же рассказывал, как в детстве, шестилетним ребенком, чуть не зарезал соседскую девочку. То есть он хотел её любить, а не убить, но не знал тогда, как надо это делать. Летом они целыми днями играли в дворовом сарае в «доктора-доктора», как-то девочка разделась догола, он стал её щупать, она как-то изнемогла, расставила ножки; он весь загорелся изнутри, а когда увидел её пи письку, тонкую, как лезвие ножа, то понял, что он должен туда войти, но как и чем — не знал. И в диком порыве схватил с верстака отвертку, чтобы сунуть её туда. Но тут их нашли и с большим скандалом выволокли из сарая. Еще бы! В шесть лет! Она — голая, а он — с отверткой!.. Нет, я в шесть ничего такого не делала. Началось все позже, в двенадцать-тринадцать.
И опять привиделась угрюмая гора с одинокой птицей на стене его комнаты, где пахнет красками, клеем, холстом, ацетоном, деревом. Вчера ночью так тянуло к нему!.. Дверь внизу открыта, надо тихо подняться по лестнице, чтобы сосед не слышал (две ступеньки еще так громко скрипят), проскользнуть в комнату, а он уже ждет где-нибудь за дверью, за шкафом, среди железок и рам, пугает и хватает, и целует. Энергия, что ли, в нем какая-то особая?.. Вполне вероятно. Кто художников разберет, это же — люди наоборот, особый народ, поэтому с ними всегда интересно!..
А вот последнее его письмо. Оно было в ящике, я вынула его, когда шла на вокзал. В поезде, читая его, я не удержалась и всхлипнула так громко, что соседка по купе, очень душевная дама, испуганно предложила вызвать врача. Но мне не врач, а он нужен. Он — мой врач… Кстати, когда я бывала больна, он всё время сидел со мной. Не эта брехалка Ингрид и не кто другой, а он, день и ночь, и бегал в аптеку, и лечил, и оберегал…
«После последнего разговора моя душа лишилась своей важной части, ибо ты всегда была для меня не просто женщина, и любил я тебя не только как женщину, но и как человека. И я тебя никогда ни с кем не сравнивал и не смешивал, потому что когда по-настоящему любишь — то любишь человека целиком, а не частями и кусками. Вот ты жареных курочек жалеешь, за экологию борешься, а души наши живые топчешь с большим хладнокровием. Тебе известна моя жизнь. И в этой жизни у меня было одно-единственное солнечное окно — это ты. Сейчас оно захлопывается. И очень страшно заживо падать во мрак. Любовь так трудно вырастить и так легко убить!
И почему это так выходит, что наши — мои и твои — отношения должны зависеть от третьих лиц, которых ты знаешь две недели, не любишь и даже в постели не очень ими восхищена?.. Почему любой парень с дискотеки может безнаказанно плюнуть мне (и тебе) в душу?.. Горько и обидно. Значит, цена мне — копейка, а душа моя — мусор. Конечно, «с глаз долой — из сердца вон», ты хорошо выучила эту гнусную, жестокую, сучье-бабью пословицу, которой я тебя сам и научил, но не забывай, что есть и другая, мудрая: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Учти и это, чтоб потом не плакать, хотя ты, очевидно, настолько сильна, что можешь спокойно произвести всю палаческую работу по аборту нашей любви. Я не таков. Я буду еще долго мучаться и страдать.
Мне хорошо известны все аргументы, которыми ты пытаешься разрушить наше чувство: у нас нет будущего, мы не пара, разные люди, никогда не сможем жить вместе. Но будущего у нас никогда и не было, а мы все равно любили друг друга. Расставались — и встречались, ссорились — и мирились. Да и у кого оно есть, это будущее? Кто может быть в чем уверен, кроме шаманов, пифий и Нострадамуса?.. Я уверен — когда-нибудь ты вспомнишь: «Ах, какое это было счастливое время!»
